– Верно, детки!.. Помилуй бог, верно! – добродушно улыбался в ответ им Суворов.
Согласно диспозиции, выработанной на совете, Багратион рано утром 19-го числа выступил с авангардом из Муттена и, перейдя снежный Брагель, спустился в три часа дня в Клентальскую долину, где нашел отряд Ауфенберга уже готовым сдаться противнику. Войска Багратиона пришли в негодование от одного известия об этом. Пока он устраивал их к бою под огнем французских пуль и картечи, некоторые из австрийских офицеров генерального штаба сочли нужным предупредить великого князя Константина, что союзные войска поставлены здесь в самое опасное положение, и уговаривали его отъехать куда-нибудь назад, подальше. Великий князь с негодованием отвечал им, что именно в подобных-то обстоятельствах его присутствие и может быть в особенности полезно. Вместе с этими словами дал он шпоры и выехал пред боевой линией.
– Мы со всех сторон окружены, ребята! – громко обратился он к людям. – Но вспомните, что завтра день рождения нашего государя и моего родителя! Мы должны прославить этот день победой или умереть со славой!
Восторженные клики раздались в рядах, и вслед за ними гренадеры с барабанным боем, без выстрела и прямо с фронта ринулись в штыки на французов.
Три раза атакуемый Багратионом, неприятель отступал все далее и далее, потеряв уже более четырехсот человек убитыми и пленными; но, получив подкрепление из Глариса, занял у Клентальского озера такую сильную позицию, что всякий подступ к ней стоил и нам больших потерь. В этой самой позиции, за несколько месяцев пред тем, ничтожная горсть швейцарской милиции остановила целую французскую колонну. После нескольких безуспешных подступов наступившая темнота и крайнее утомление войск заставили Багратиона отложить атаку до следующего утра.
Одна только ружейная перестрелка в передовых цепях продолжалась еще некоторое время.
Стояла уже глубокая ночь, когда русская армия подтянулась к своему авангарду у Клентальского озера. В этот день было пройдено ею более двадцати верст; но Бетцберг после Росштока не казался уже нашим солдатам особенно страшным, хотя и на этом переходе погибло еще много вьючных. На ночь войска оставлены были в виду неприятельской позиции, и приказано им стоять как можно тише, не разводя огней, а ночь меж тем была холодная: проливной дождь перемежался хлопьями снега, и мглистый туман до того сгустился, что в двух шагах едва уже было видно товарища. Солдаты, дрожа от холода и сырости, промокшие насквозь, голодные, почти босые, не ложились спать.
Вдруг в темноте обнаружилось какое-то движение на бивуаке.
– Где князь Петр? Где Петр? – спрашивал кто-то.
Это был сам Суворов, в своей "родительской" епанечке, плохо одетый, обмоклый, прозябший… Багратион, завернутый в бурку, поднялся с мокрой земли и встретил фельдмаршала.
– Князь Петр, я хочу, непременно хочу ночевать в Гларисе… Мне и вот им, – говорил старик, указывая на солдат, – пора отдохнуть… Нам холодно и голодно, Петр… Подумай!.. Непременно хочу ночевать в Гларисе!
– Мы скоро будем там, – отвечал Багратион. – Головой ручаюсь вам, ваша светлость, вы будете ночевать в Гларисе! – уверенным и звонким голосом прибавил он, как бы утешая старика, измученного за этот день и физически, и нравственно.
– Так будем?… Ну, спасибо, князь Петр! Спасибо, голубчик!.. Хорошо!.. Помилуй бог, хорошо! – повторил Суворов, провожаемый Багратионом до какого-то овечьего хлева, предоставленного на сей раз фельдмаршалу, где он и провел остаток этой ночи вместе с великим князем Константином.
Наутро, 20-го числа, бой возобновился еще впотьмах, вскоре после полуночи. Французы, встревоженные перестрелкой двух столкнувшихся патрулей, разом открыли огонь по всей своей линии. Русские войска, мгновенно встрепенувшись, как будто по установленному сигналу, разом кинулись вперед "на ура!" и ударили на республиканцев с фронта и правого фланга. Не видя впотьмах местности ни под ногами, ни пред собой, они прямо с яростью стремились на одну цель, которая обозначалась для них вспышками неприятельских выстрелов. Встречая республиканские войска, расположенные по косогору, наши бросались на них в штыки и свергали их с кручи. В жару боя многие и сами, срываясь с утесов, стремглав летели в пропасть. Узкая дорога между подошвами круч и берегом озера была усеяна истерзанными, обезображенными трупами русских и французов, которые часто лежали рядом или один на другом, вцепившись друг в друга. Немногим удалось спастись, хватаясь за камни или деревья. Французы живо были выбиты из своей неприступной позиции. Их опрокинули и гнали до Нетсталя, отсюда до Нефельса, потом до Молиса[410], где наконец прекратилось преследование. Багратион сдержал свое слово: Суворов действительно ночевал в Гларисе, занятом после шестнадцатичасового непрерывного боя, трофеями коего нам достались 2 неприятельских знамени, 3 пушки и до 600 пленных.
В арьергарде, оставленном у Муттена, все это время тоже дрались и оттеснили противника до самого Швица, заставив его потерять 3 тысячи убитыми! И здесь точно так же бой доставил нам обременительные трофеи: 5 пушек и 1200 пленных с одним генералом (Лакуром). Необременителен был только эполет самого Массены, из литого золота, сорванный с его плеча унтер-офицером Махотиным.
23 сентября арьергард наш присоединился наконец к главным силам, и таким образом у Глариса собралось все, что оставалось еще от армии Суворова. Но в каком ужасном положении были эти остатки – оборванные, босые, без артиллерии, без патрона в суме!.. И что было делать с людьми, изнуренными беспримерным походом, постоянным голодом, ежедневным боем!.. Вьючные большею частью погибли, раненых не на чем было везти. А тут еще лопнула и последняя надежда Суворова на соединение с Линкеном: оказалось, что австрийский генерал без всякой необходимости давно уже отступил совсем за горы, в Граубинден[411], и даже Ауфенберг покинул русские войска, уйдя 21 сентября по следам Линкена к Иланцу. В подобном положении нечего уж было думать о победах: впору было спасать только остатки армии и честь русского оружия.
Последовал вторичный военный совет. Путь долиной Линты[412], хотя и кратчайший для соединения с Корсаковым, нашли неудобным, потому что к этой же Линте должен был выйти Массена со всеми своими силами. Другой же путь, на Иланц и Кур к Фельдкирху, хотя и кружный, был удобен в том отношении, что в Куре, занятом союзниками, войска могли запастись провиантом. Таково было мнение великого князя, и Суворов с ним согласился. Войскам предписано выступить из Глариса в ту же ночь и следовать к Эльму. Авангард поручен Милорадовичу, арьергард – Багратиону. Но до чего уменьшилась численная сила войск, можно было судить по отряду того же Багратиона, который состоял без всякой перемены из тех самых частей, что и при вступлении в Швейцарию. Тогда в нем было 3 тысячи человек, теперь же едва и до 1800 добиралось!.. Но войска за двое суток стоянки у Глариса, которая сама по себе была отвратительна, все-таки хоть обогрелись у костров, заштопали заплаты, зачинили кое-как обувь себе и офицерам. Нетрудно вообразить, каково было у них состояние последней, если даже генералы ходили в ботфортах без подошв и передов, заменяя те и другие полами, обрезанными у своих же сюртуков.
Задолго еще до утра на 24 сентября армия Суворова тихо снялась с позиции перед Гларисом. Узнав об этом уже на рассвете, неприятель поспешил отрезать ей путь, но был отброшен штыками, и потому именно штыками, что нам больше нечем было драться. Стойкость и мужественное сопротивление арьергарда, который дрался на каждом шагу, поминутно кидаясь врукопашную и переходя в наступление, сделали то, что главные силы и остаток вьючных благополучно миновали теснину и, пройдя более двадцати верст, спокойно достигли Эльма.
Голодные люди арьергарда братски делились между собой ничтожными крохами хлеба, который находили в ранцах убитых французов.
Черепов, посланный с поручением к Багратиону, исполнив, что было приказано, шагом возвращался по полю сражения и проезжал случайно мимо трех каких-то спешенных казаков, которые намеревались делиться булкой, только что добытой из французского ранца. Черепов был голоден и не без алчного выражения в глазах кинул взгляд на вкусную булку.
– Ваше скародие! – скороговоркой крикнул ему бойкий казачок из этой группы. – Чай, покушать желаете?… Не угодно ли?
И он протянул ему булку.
– Да вы сами голодны, братцы! – колеблясь, отказался было Черепов.
– Ничего, ваше скародие, мы еще раздобудемся, здесь в алиргарде этого добра – благодаря Господу – есть пока!
Взяв булку, Черепов захватил из кармана горсть червонцев и подал их своему нежданному благодетелю.
– Извините, ваше скародие, этого нам не надоть!.. Мы не для того! – смущенно заговорили казаки. – А вот ежели б милость ваша… Кабы нам патрончиков… Коли есть у вас, то пожалуйте, – мы бы сейчас, этто, охоту на булки устроили.
