И сам Суворов, и каждый ратник равно чувствовали и сознавали, что в эту минуту было спасено более чем жизнь: спасена была честь оружия русского.
27 сентября совершенно уже босая армия пришла в город Кур, где кончились ее невзгоды и опасности. Высокий снеговой хребет стоял между нею и неприятелем, фланги прикрывались австрийскими отрядами, а в самом Куре найдены были изобильные запасы продовольствия, дров и боевого снаряжения. Здесь был истинно светлый праздник: на улицах все генералы, офицеры и солдаты братски обнимались и целовались, поздравляя друг друга с жизнью и спасением. Мгновенно оживился весь русский стан. В котлах варилась похлебка с говядиной, солдаты резали свежий хлеб, курили трубочки-носогрейки, давно уже не дымившие табачком, фельдфебели распоряжались около бочонков с водкой и делили ее по «братским крышкам»… Утомление и горе были забыты. Люди принялись чинить обувь, справлять амуницию и уже шутили над только что минувшими страданиями. К вечеру по всему бивуаку гудели бубны, звенели медные тарелки, и ротные песенники в кругах распевали веселые песни.
Суворов приказал позвать к себе Черепова. Когда последний вошел к фельдмаршалу, он застал там двух-трех высших генералов и начальника походной канцелярии, Е. Б. Фукса, который сидел за письменным столом и приготовлялся что-то писать.
– Ну, пиши же реляцию, – говорил ему Суворов, – всё пиши, достойное примечания… всё!
– Для сего кисть моя не имеет красок, – пожал тот плечами. – Да и на что тут реляция! Для потомства довольно и сего: «Русские перешли Альпы – и Россия имеет Аннибала!»
– Го-го!.. Помилуй бог! – захлопал в ладоши Суворов и принялся скакать по комнате. – А! Вот и он! – вскричал вдруг старик, увидав Черепова. – Очень рад, что пришел!.. Хорошо!.. Отлично!.. В сей час получишь поручение!
– Что прикажете, ваша светлость? – почтительно спросил Черепов.
– А вот-вот, сейчас… Пиши же, Егор, пиши, голубчик, скорее!.. Время не ждет!
Но литературное перо Фукса уже и без того быстро бегало по листу бумаги.
– Вот тебе ордер к кригсцальмейстеру[415], – продолжал Суворов, подавая Черепову клочок бумаги, на котором тут же написал за своей подписью несколько слов. – Беги ты с ним к казначею, получай прогоны, изготовься и через час будь здесь. Егор, реляция будет готова?
– Поспеет, – утвердительно кивнул Фукс, не подымая глаз от своей бумаги.
– О, помилуй бог!.. У тебя живо!.. Все живо! Ну, хорошо!.. Итак, голубчик, – опять повернулся старик к Черепову, – лети, мчись… птицей в Петербург… к государю… с реляцией… А будет спрашивать, расскажи ему сам все, что видел… что перенесла армия… все… все, без утайки!.. Ступай же за прогонами!
Черепов поклонился и вышел.
Через час у крыльца главной квартиры стояла уже немецкая почтовая бричка[416], и краснощекий швейцарский почтальон с бичом в руке и медным рожком за спиной молодцевато красовался на козлах. Черепов в четверть часа успел купить себе новые сапоги и дорожный, подбитый ватою плащ да кожаную подушку; набил кисет табаком, уложил в кожаную сакву[417] две перемены белья, бутылку рому, две-три булки с куском копченой ветчины и, совершенно готовый в путь, явился в назначенный срок к фельдмаршалу.
– Ну вот, и ты готов, и реляция готова! – весело воскликнул Суворов. – Поезжай же с Богом!.. Вот тебе сумка курьерская, вот открытый лист… Вот пакет… Государю!.. В собственные руки!.. Ну всё, кажись?…
– Всё, ваша светлость, – подтвердил начальник канцелярии.
– Ах да!.. Поди-ка сюда на минутку! – как бы домекнувшись о чем-то, кивнул Суворов Черепову и повел его за собой в другую комнату, где они очутились наедине.
– Есть ли у тебя деньги? – тихо спросил старик, затворив за собой дверь.
– Как же, ваша светлость! Прогоны мне в тот час же выданы.
– Прогоны!.. Помилуй бог!.. Я не о том… Прогоны! Помимо прогонов есть ли?
– Найдется еще малая толика.
– Да вдосталь ли?
– Хватит, ваша светлость! – беззаботно махнул рукой Черепов.
– То-то!.. Хватит!.. Ты не церемонься: коли нужно, возьми у меня… Я никому не скажу… Потом сочтемся.
– Ей-ей, хватит, ваша светлость!.. Недосуг только расстегиваться, а то я показал бы.
– Ну, коли так, то не теряй времени!.. Помилуй и сохрани тебя Боже!.. Поезжай, поезжай, голубчик!.. Господь с тобой!
И, трижды перекрестив Черепова, старик поцеловал его и выпроводил за дверь, положив на плечо ему руку.
Черепов, благословясь, вскочил в бричку, почтарь хлопнул бичом – и быстрая пара бойкой рысью тронулась по улице, кипевшей горожанами и нашим солдатством.
Не отъехали и трех верст от города, как Черепов, истомленный несколькими бессонными ночами, закутавшись в плащ да прикорнув плечом и головою к своей кожаной подушке, спал мертвым сном под однообразный стук колес подпрыгивающей брички.
После выхода Суворова из Альп вся Швейцария снова очутилась в полной власти французов. Дела нерешительных австрийцев на Рейне и в Италии были ничтожны. И вот те самые люди, которые всячески старались исторгнуть победу из рук Суворова, стали теперь уговаривать его начинать снова вместе с ними военные действия. Эрцгерцог Карл предложил было ему сначала охранять Граубинден, пока не получатся новые повеления от венского гофкригсрата. Суворов пришел в негодование. «Воинов, увенчанных победами и завоеваниями, дерзают назначать сторожами австрийских границ!» – писал он Ростопчину и немедленно решил перейти в Фельдкирх, назначив Корсакову пункт соединения с собою в Линдау. Здесь произведен был размен пленных между русскими и французами, после чего соединившиеся остатки двух русских армий расположились между реками Иллером и Лехом.
Меж тем эрцгерцог Карл, все еще не теряя надежды снова привлечь Суворова к военным действиям, предложил ему личное свидание. Суворов отказался, сказав, что эрцгерцог может сообщить ему на письме, что почтет нужным. Тот опять прислал доверенное лицо, графа Колоредо, с требованием свидания. Недовольный повелительным тоном письма, старик сухо отвечал посланцу:
– Эрцгерцог Карл, если он не при дворе, а в лагере, – такой же генерал, как и Суворов, кроме того, что Суворов гораздо старше его своей опытностью. И притом передайте его высочеству, что я не знаю обороны: умею только атаковать и двинусь вперед, когда сам признаю удобным, и тогда уж не остановлюсь в Швейцарии, а пойду прямо во Франш-Конте. Скажите, что в Вене во дворце я буду у ног его высочества, а здесь, на войне, я, по меньшей мере, равен с ним и ни от кого не приму уроков.
"Чего хочет от меня эрцгерцог? – писал он тогда же П. А. Толстому. – Он думает обволшебить меня своим демосфенством… А у меня на бештимтзаген[418] ответ готов. Он дозволил исторгнуть у себя победу. Мне 70 лет, а я еще не испытал такого стыда. Да возблистает слава его! Пусть идет и освободит Швейцарию – тогда я готов".
Эрцгерцог оскорбился и в длинном письме принялся доказывать, что никак не он, а Корсаков и сам же Суворов виноваты в потерях. "Все тактики согласны с этим", – прибавил он в заключение.
И не пощадил же его старик за эту выходку в своем прямом ответе.
"Царства защищаются, – писал он, – завоеваниями бескорыстными, любовью народов, правотою поступков, а не потерею Нидерландов и гибелью двух армий в Италии. Это говорит Вам солдат, который прослужил шестьдесят лет, водил к победам войска Иосифа II и победою утвердил за Австрией Галицию, – солдат, не знающий ни демосфеновской болтовни, ни академиков бессмысленных, ни совета карфагенского[419]. Я не ведаю ребяческих соперничеств, демонстраций, контрмаршей. Мои правила: глазомер, быстрота, натиск".
Но так как эрцгерцог настаивал и требовал от русских помощи, то Суворов созвал в Линдау новый военный совет из своих сподвижников, и этот совет решил единогласно, что, "кроме предательства, ни на какую помощь от цесарцев нет надежды, чего ради наступательную операцию не производить".
Император Павел был немедленно же извещен фельдмаршалом об этом решении.
Взмыленная тройка подкатила к одному из дворцовых подъездов.
– Курьер! Курьер из армии! – тотчас же разнеслось по всем коридорам, этажам и апартаментам – и курьер немедленно же был введен в кабинет государя.
– Злые или добрые вести? – быстро спросил император.
– Вести геройские, – почтительно и твердо ответил посланец, подавая запечатанный пакет.
Государь нетерпеливо сломал печать и жадно погрузился в чтение реляции.
– Слава богу!.. Честь оружия спасена и армия тоже! – воскликнул он, осеняя себя крестным знамением, и снова перечитал реляцию.
– Ты находился все время там? При фельдмаршале? – спросил он.
