Дед, сидящий в избе и передающий через окно всякую рухлядь, что-то закричал ему, видимо, браня за малодушие.
- Что же ты, старый черт, думаешь?! - завопила старуха, семеня к окошку и загораживая лицо от пламени, - Погореть ты решил, окаянный?! Лезь сюды, щас крыша повалится!
Старик что-то кричал из окошка, показывая какие-то тряпки, но старуха подбежала к окну, схватила старика за волосы, и отвернувшись от жаркого пламени, потянула его из окна. Старик вместе с тряпками и черным валенком вывалился из окна в помятые флоксы сломанного палисадника и, поднявшись, хромая, погнался за старухой, размахивая кулаками и глухо выкрикивая:
- У, дура чертова!
Старуха, скрылась в толпе, а он, оглянувшись на пылающий дом, перекрестился и, махнув рукой пошел через дорогу под ракиты, бурча и плача.
Вдруг толпа расступилась, и к палисаднику выбежал сам Степашка Ротатый, худой, высокий мужик с черной всклоченной бородой. Выбившаяся из портов рубаха его была мокра от пота, он тяжело дышал, сжимая в руке топор.
За ним стояло несколько мужиков, с которыми он, по-видимому, что-то рубил в лесу, и теперь прибежал сюда.
- Степушка! Степушка!!! - завопила Ротатиха, подбегая к Степану и обхватывая его руками.
- Кормилец наш, сыночек, а и вот как мы таперича и жить га будем! - воющая старуха тоже приникла к Ротатому.
Плачущие дети обступили их.
Вдруг Степан с размаху бросил топор и двинулся к пылающей избе. Женщины завопили, повиснув на нем, мужики стали его останавливать, хватая за руки.
- Нет! Нет!! Нет!! - хрипел Ротатый, вырываясь.
Перекошенное лицо его было страшно. В этот момент из толпы выскочил Парамоша Дуролом и, бухнувшись на колени, стал быстро креститься двумя руками, выкрикивая:
- Сбылося! Сбылося! Сбылося! Пожирая - пожирай! Пожирая - пожирай! Пожирая - пожирай!
- Госпооодииии! И что ж это все деется! - завыла какая-то баба.
- Нет! Нет! Не дам!!! - рычал Ротатый, вырываясь.
- Степа!! Степа!!! - вопила Ротатиха.
- Держи его, сгорит! - кричали мужики, хватая Степана.
- Пожирая - пожирай! Пожирая - пожирай! - выкрикивал, крестясь, Дуролом.
Наконец Степана Ротатого завалили на траву, и он зарыдал, бессильно обняв землю.
- Покатимся и по миру катучим камушком! - выла над ним жена.
- Господи! Ох и Гооосподиии! - выла старуха.
Дети плакали.
Роман стоял среди толпы, с неким оцепенением наблюдая за происходящим. Когда он мчался в телеге Горбатого, первый порыв его был помочь, сделать что-то, но попав в кричащую и суетящуюся толпу, он вдруг замер, словно заговоренный, и спокойно смотрел на огонь и на людей. Одновременно с оцепенением он чувствовал, что помочь им нечем, что он здесь, в их мире, совершенно ни при чем. Они не замечали его, толкали, задевали вещами, кричали, плакали и бранились. "Что со мной?" - думал Роман, безучастно глядя по сторонам, - "Почему я не могу быть с ними? Что мешает? Ведь я же летел сюда, спешил, я чувствовал причастность. Почему же теперь мне что-то мешает быть с ними, с этим народом? С моим народом."
Тоска на мгновенье овладела Романом. "Всегда, всегда нас с ними будет что-то разделять. Это фатально".
Часть крыши затрещала и рухнула, подняв языки пламени.
- Господи... а Богородица?! Богородица!!! - пронзительно закричала старуха, всплеснув руками, - Богородицу-то не взяли! Владычицу! Богородицу забыли! Господи, Богородица сгорит!!!
Старуха бросилась было к избе, но та была почти вся охвачена пламенем, нестерпимый жар шел на толпу.
- Богородицу, Богородицу нашу спасительницу забыли! Забыли! Ох, что ж это! В горнице осталась! - плакала старуха.
- Где? Что? - зашумели в толпе, - Икону забыли? Вот грех-то!
- Господи. За что же мне такое! - убивалась старуха, подступая к избе и снова пятясь назад от палящего жара, - Дитем еще и мамушка мине прикладывала, и молилися во спасение, а не уберегла я, дура старая! Владычица Троеручица, прости меня, дуру старую, недосмотрела я, проклятая, ох, недосмотрела!
Старуха упала на колени и ткнулась лицом в землю.
- Пожрет! Пожирая - пожрет Присноблаженную и Пренепорочную Матерь Бога живаго! - закричал Дуролом, истово крестясь обеими руками, - Пожирая - пожрет диавол силы и славы сатанинской, змий, с Престола Божия низвергнутый! Пожрет! Пожирая - пожрет! Ох, пожрет - пожирая!
И он так же повалился лицом в траву.
- Господи, за что нам позор такой! - кричала Ротатиха, - И горюшко, да и позор-то позорный! Ох, за что же это!
- Сами виноваты! - переговаривались в толпе, - Про муку упомнили, а Богородица-то и погорит!
Эти слова вдруг вывели Романа из забытья, он оглянулся и мгновенно принял решение. Увидя двух мальчиков, носящих бегом воду из колодца куда-то за горящий дом, видимо, пытающихся спасти дворовые постройки, он выхватил у одного из них ведро и вылил на себя. Студеная вода словно подстегнула его. Роман пробежал сквозь толпу и стал быстро приближаться к полыхающей избе.
Сзади раздались крики.
Он загородил лицо от невыносимого, растущего с каждым шагом жара и, вспрыгнув на горящее крыльцо, проник в сени. Здесь было адское пекло - у Романа перехватило дух, вода на его плечах мгновенно испарилась.
Пожар ревел над ним, уцелевшая часть кровли готова была упасть в любой миг. Пригнувшись и переступая через головни, Роман вошел в избу. Внутри было не так невыносимо, хотя и горело почти все, зато дым стоял плотный, как вата, и нещадно ел глаза. Роман силился рассмотреть что-то, но дым слепил, дышать было нечем. Зажмурившись, Роман двинулся в левый угол, где обычно в крестьянских избах размешался иконостас.
В это мгновенье сзади послышался треск, и вместе с грохотом жар и пламя ворвались в избу, кровля рухнула, проломив потолок возле двери.
Роман бросился в угол. Страшный жар пошел на него, волосы затрещали на голове и смертельный ужас безвыходности объял Романа. Он отвернулся от пламени и прямо перед своим лицом в красных всполохах разглядел икону Божьей Матери. Жар, навалившийся на него сзади, прижал к иконе, и глаза Владычицы-Троеручицы глянули ему в глаза.
- Спаси меня! - прошептал Роман, не видя ничего, кроме спасительных черных глаз и доверяясь им, как ребенок, всей душой, - Спаси меня!
Жар давил и жег сзади. Роман чувствовал, что горит и теряет сознание, но вдруг заметил движение одной из трех рук Богородицы: узкая рука словно качнулась вправо, и в этом знаке было спасение.
Роман схватил икону и, закрыв ею лицо, двинулся вправо, сквозь полыхающий ад.
- Спаси меня, спаси меня! - неслышно шептал он только Ей одной.
Впереди раздался грохот, потолок рушился, адское пламя надвигалось, лишало сознания. В отчаянии закрыв глаза, он прижался к стене, вдоль которой шел и вдруг, не почувствовав ее, стал падать куда-то на чьи то крепкие сильные руки...
Роман очнулся лежащим на траве под сенью ракит, сквозь серебристую листву которых проглядывало голубое небо.
Пахло колодезной водой, травой и дымом.
Роман повел глазами.
Вокруг молча стояли, сидели на траве знакомые и крестьяне. Все они смотрели на Романа и, как только он заворочал головой, - оживились.
- Вот и слава Богу! Слава Богу! - послышался голос отца Агафона, и его мягкие руки коснулись плеча Романа.
- Слава случаю и здоровью героя, - насмешливо произнес прямо над головой Романа Клюгин, и что-то мокрое и холодное легло на лоб.
- Ромушка, милый мой! - плакала тетушка,
- Все хорошо, все хорошо, - бормотал Антон Петрович.
- Подушку под голову положите! - громко распорядился Красновский. Сразу засуетилось несколько человек, и под головой Романа оказалась подушка.
Только теперь Роман заметил, что лежит под простыней.
Он выпростал из-под простыни руки и увидел, что они голые. То же самое было и с грудью и плечами. Роман приподнял простыню и обнаружил, что лежит под ней совершенно голый.
- Где икона? - спросил Роман.
Толпа расступилась и пропустила старуху с иконой.
- Вот, батюшка, - со слезами произнесла старуха, стоя возле ног Романа и показывая икону.
- Цела?
- Цела, цела, батюшка! - затряслась в плаче старуха, - Спасибо тебе, благодетель, спаситель наш!
Держа икону перед Романом, старуха опустилась на колени и склонила голову. Рядом с ней склонились в земном поклоне Степан Ротатый, его жена, отец-старик и дети.
- Дядюшка, дайте им денег, - проговорил Роман, найдя лицо Антона Петровича.
- Дадим, дадим!- сдержанно улыбаясь и с гордостью глядя на Романа, кивнул тот.
- Спаси, Христос, спаси Христос, - повторяла Ротатиха, не поднимая головы.
Клюгин сменил на голове Романа мокрое полотенце. Холодные капли потекли по лбу, щекам и шее.
- Я сильно обгорел? - спросил он Клюгина.
- Только одежда, - усмехнулся Андрей Викторович.
Но Роману и самому стало заметно, что руки и грудь были без ожогов, ничто не болело, только слегка кружилась голова. Роман приподнялся на локте с желанием посмотреть на догорающий дом, толпа стала расступаться, повинуясь его взгляду.
