Собравшись с духом, он произнес:
- Адам Ильич, я люблю вашу дочь.
Не поднимая глаз, Куницын вздохнул и сказал спокойно и мрачно:
- Я знаю.
Он налил водки, выпил и, помолчав, заговорил:
- Я как вас на Пасху у батюшки увидел, так сразу понял, что вы ее полюбите. А теперь вот так и есть. Так и есть.
Он замолчал, водя пальцем по салфетке.
- Адам Ильич, выслушайте меня, - заговорил Роман, - Ваша дочь...
- Она не дочь мне, - резко перебил его Куницын, - Но дороже и ближе у меня нет никого.
- Татьяна Александровна - не дочь вам?
- Не дочь... Да это и по отчеству видать.
- По отчеству? Ах, да! А я и не обратил внимания.
Куницын слабо улыбнулся и покачал тяжелой головой.
- Да. Вы не заметили. Ну, да что теперь. Выпейте за здоровье моей Танечки, а я расскажу вам...
Он замолчал и, горько усмехнувшись, продолжил:
- Я вас тогда в лесу встретил и понял, вот оно, от судьбы не скроешься. Да. Как все просто вышло... Да вы пейте, не смотрите на меня.
Роман автоматически выпил налитую в рюмку водку.
- Она вас тоже любит, - продолжал Куницын, - По ней видать все. Она чиста, скрывать не умеет. Да и что скрывать? Что скрывать? Я вижу, что вы человек благородный, честный. И поверьте, мне от этого еще горше. Будь вы другим, каким-нибудь столичным повесой, я бы знал, как поступить. А сейчас я не знаю. Не знаю.
- Адам Ильич... - промолвил Роман, но Куницын поднял руку.
- Молчите. Молчите. Я все знаю, мне все видно. Я прожил пятьдесят восемь лет, я командовал полком, дважды ранен. Я видел смерть людей, я много чего видел. У меня была жена. Она умерла. У нас не было детей. Танечку я спас из огня, я удочерил ее, я воспитал ее, вырастил, дал образование, она чудно, чудно поет, поверьте... Да, да, мы уехали из этого гадкого города, где все живы только сплетнями, где ложь, рабство и мерзость. Мы уехали оттуда...
Он прервал свою резкую, сумбурную речь и таким же резким, нетерпеливым, но и в то же время по-стариковски неточным движением оттянул свой черный шелковый галстук.
- Мы уехали оттуда, - продолжил Куницын, глядя вниз и потирая пальцами морщинистую шею, - Я ненавижу этот город. Там нет ни одной живой души, ни одного честного бескорыстного человека. Всюду ложь и обман. И вот теперь вы пришли сюда, вы на нашем пути. И хоть я вижу, что вы честный человек, и вы говорите, что любите Танечку...
Он смолк, поднял на Романа свои сумрачные глаза и произнес:
- Я не отдам ее вам.
Роман похолодел.
Минуту они молча смотрели в глаза друг другу.
Не отводя глаз, Роман произнес с твердостью в голосе:
- Я люблю Татьяну Александровну.
Куницын застонал и склонил голову, словно от невыносимой боли.
- Прошу вас, уходите, - с трудом вымолвил он.
Роман встал и неверными шагами двинулся к двери. Все происходящее казалось ему сном, хоть он и чувствовал необычайный душевный подъем.
- Нет, постойте! - глухо выкрикнул Куницын, тяжело и резко приподымаясь со стула.
Роман остановился у самой двери.
- Стойте! Погодите! - Куницын сделал по направлению к Роману несколько шагов и остановился, - Я знаю, бессмысленно просить вас, бессмысленно умолять, чтоб вы оставили ее. Я вижу все. Я вижу, вы теперь не отступите, теперь нас двое, и так будет, пока один останется. Стойте! Вы сказали, любите ее. Я тоже люблю ее. Люблю, как единственное дитя, единственного ангела. Вы будете отнимать ее медленно, но я не желаю мук, я хочу справедливости! Слышите? Я хочу справедливости!
Он подошел к Роману и глядя в упор, спросил:
- Вы любите Таню?
- Люблю, - твердо ответил Роман,
- Я не отдам вам ее! Я не отдам ее! - гневно произнес Куницын.
- Она будет со мной! - неожиданно проговорил Роман, сильно волнуясь. Куницын отвел взгляд и вдруг быстро спросил:
- Вы готовы умереть за Таню?
- Готов! - искренне ответил Роман.
- И я готов!- в тон ему ответил Куницын, - И вот что я решил...
Повернувшись, он подошел к комоду, выдвинул верхний ящик и достал револьвер.
- Стреляться с вами я не буду, - твердо сказал Роман.
- А мы не будем стреляться! Мы будем судьбу пытать!
Куницын подошел к двери и, повернув торчащий из замочной скважины ключ, запер ее.
- Мы будем пытать судьбу! - с револьвером в руке он подошел к столу и резким движением наклонил его.
Тарелки, графины, приборы - все с грохотом полетело на пол.
Сбросив со стола и скатерть, Куницын указал Роману на стул:
- Садитесь!
Роман подошел и сел.
Куницын опустился напротив, быстро переломил револьвер и стал вынимать из него патроны.
- Вот... Это будет вернее.
Бросив пять патронов на пол и оставив в барабане один, он захлопнул револьвер и положил на стол:
- Это наша судьба. У нас, у военных, это называется русской рулеткой. Ни мне, ни вам не будет жизни без Тани, я это знаю. Коли вы человек сердечный и честный, вы не откажитесь испытать наши судьбы. Вы готовы?
- Я готов на все, - оказал Роман. Он был бледен. За дверью послышались взволнованные голоса, в нее осторожно постучали. Куницын достал пятак:
- Орел - вы, решка - я.
Он бросил пятак на стол.
Решка была сверху.
Сумрачное лицо Куницына слегка побледнело, он нахмурился, но решительно взял револьвер, не глядя три раза крутанул барабан и быстро прижал дуло к виску. В это время за окном мелькнула тень и послышался вскрик Татьяны.
Куницын спустил курок.
Раздался громкий щелчок.
В дверь застучали сильнее, послышались взволнованные женские голоса.
Куницын отвел руку с револьвером от виска.
Бледный лоб его мгновенно покрылся испариной.
- Ваш черед, - еле слышно произнес он.
Роман взял револьвер.
- Отец! Отец! - послышались крики Татьяны, - Остановись, прошу тебя!
Роман вздрогнул от голоса любимой, но видя перед собой бледное, дышащее решимостью лицо Куницына, его как-то вдруг посветлевшие глаза и подрагивающие усы, три раза прокрутил барабан и прижал тупое дуло к виску.
К крикам и голосам женщин за дверью присоединился глухой бас конюха.
Роман потянул спусковой крючок.
- Нет! - хрипло вскрикнул Куницын, подаваясь к Роману через стол, но Роман потянул сильнее. Щелчок, раздавшийся возле уха, показался Роману выстрелом.
Замерев, он держал револьвер у виска. Куницын закрыл лицо руками и, сгорбившись, затрясся в беззвучном рыдании. Роман опустил револьвер.
В этот миг дверь треснула и распахнулась от сильнейшего удара.
В комнату тяжело ввалился конюх Гаврила - огромный, грузный мужик. Из-за его спины выбежала Татьяна. Мгновенье она с ужасом смотрела на сидящих, потом бросилась перед отцом на колени и, обняв его, зарыдала.
Роман, положил револьвер на стол и встал. Куницын и Татьяна плакали, обнявшись. На мгновенье Татьяна обернула к Роману свое заплаканное, полное искреннего страдания лицо и прошептала:
- Уйдите!
Роман повернулся и вышел.
VI.
По своему характеру и душевному складу Роман принадлежал к тем чувствительным, смелым и порывистым натурам, которые без страха и упрека, со свойственными им искренностью и прямотой готовы отстаивать свои порывы и убеждения, рискуя при этом многим, порой даже - слишком многим, и осознавая, чем они рисковали гораздо позднее.
Это осознание, просыпаясь в душе подобно забытому сну, одних пугает и заставляет сожалеть, других же воодушевляет и делает еще более смелыми и безрассудными.
Роман относился к последним. Остаток дня он провел у себя в комнате, куря и с горечью думая о Татьяне, Куницыне и нелепом происшествии. Ему было мучительно стыдно за все случившееся в доме лесничего, он ругал и клял себя за все, ни на минуту не вспомнив, не подумав о смерти, которую он сам держал у своего виска. И только глубоко за полночь, неожиданно проснувшись и затепливши свечу, он понял, во что он сыграл с Куницыным. "Смерть", - думал Роман, глядя на узкое желтое пламя, - "Смерть была рядом, совсем рядом. Там, внутри стального барабана в одном из шести гнезд лежала она аккуратной пулей. Я крутил этот барабан, я подносил револьвер к виску, я нажимал курок. Я выполнил это с такой легкостью, словно пистолет был игрушечный. Ваш черед, - сказал тогда Куницын, и я сделал это. Ваш черед... Господи, словно мы в вист играли. Ваш черед, ваш черед..."
Роман закрыл лицо рукой и потер еще непривыкшие к огню глаза. "Как он смотрел на меня, какое у него было лицо... И глаза словно посветлели вмиг. Как он вскрикнул... Несчастный, бедный старик. Он испугался, он лучше меня понимал, во что мы играем. По его воле мы сыграли в смерть..."
- Смерть, - произнес Роман и вдруг улыбнулся и повторил почти что с радостью, - Смерть!
Он встал, набросил на плечи халат и, подойдя к окну, отворил его пошире. Залитый луной сад лежал перед ним. Стояла душная июльская ночь, ни один лист не шевелился, и лишь цикады оживляли ночной пейзаж.
- Я выиграл, - произнес Роман и улыбнулся в темноте.
Ему вдруг стало удивительно легко и даже весело от мысли, что он обыграл смерть, обыграл благодаря вере в свою любовь к Татьяне. Образ любимой живо встал в воображении, и все сожаления о случившимся тут же отступили, растаяли, словно туман. Роман всем своим существом понял, что ничто и никто не в силах помешать ему любить эту чудесную девушку, ни смерть, ни ее отец: он понял и почувствовал, что вчерашние игры со смертью только укрепили его любовь, а все дальнейшие испытания укрепят ее еще больше.
