бесконечных водах, но она уверена, что в любой момент он вернется. Я ее берегла для тебя, когда Идо оставил ее и нас. Вот и все.
Абсолютное убеждение Анат передалось и ему, и он решил, что пора вернуться, спросить себя, почему он сам себя оторвал от Торы, «любимой лани», любви всей его жизни. Да, любви всей его жизни.
А как же его Алиса и маленький Идо? Быть может, все же вернуться с повинной в Шаарей-Ора? Он знал: между ними сначала будет невообразимый холод, но после холодов приходят дожди и смывают пыль. Со временем они будут иногда вспоминать этот холод, словно отдаленное былое, возможно, даже сумеют посмеяться над произошедшим. Но безумие вцепилось и в него. Он знает. Щупальца сумасшествия снова прикасаются к его лицу. Все пророчества Алисиной мамы сбываются.
Уроки в Бецалели проходили будто помимо него. Он рассказывал урок, ребята кричали, директор Шауль спрашивал, все ли в порядке, говорил: «Йонатан, ты выглядишь усталым», даже неожиданно предложил ему взять отпуск: «Ведь в наши времена все изменилось, мужчины тоже берут декрет», но Йонатана ничто уже не заботило. Для него важнее всего были моменты, когда он проникал в святыню ешивы, избегая взглядов учащихся, открывал Гемару и погружался в нее. Он ни с кем не заговаривал и старался не привлекать к себе внимания. Для Йонатана существовали только он и Гемара, и он не мог объяснить себе внезапно возобновившуюся тоску по ней.
В бейт мидраш он приезжал на велосипеде после обеда с Анат, которая интересовалась, что он учит, горячо требовала рассказов, пыталась понять и добавить собственных идей. Бейт мидраш будто ждал его. Гемара была всегда на месте, иногда он бежал к полке с ришоним, открывал Рашба [193] и Ритба и с усердием конспектировал их мнения и методы, будто писал длинное любовное послание женщине, лишенной тела и образа тела, которая всегда его ждала.
По вечерам он возвращался в родительский дом. Эммануэль уже спал, но Анат терпеливо ждала его возвращения в полутемной кухне, заваривала на двоих чай с палочками корицы и вновь и вновь объясняла ему, что нужно еще подождать, что еще не время возвращаться к Алисе.
— Тебе нужно еще несколько дней, чтобы прийти в себя. Иначе вы опять поссоритесь, и ты снова сбежишь. Ты должен вновь стать собой, стать достойным сосудом для своей души, проявить чуткость к пробуждению, которое дал тебе Идо и которое достигло тебя через вашего младенца, Идо-младшего. Только тогда ты сможешь по-настоящему вернуться и возвратить в вашу семью утерянный мир. Помни, Тора очищает, освящает, убирает всю боль. Дай ей только раскрыть твое сердце и вернуть тебя к себе. Не останавливайся на полпути, — заклинала она.
Йонатану у родителей уже было трудно. Он чувствовал, что отцу неприятно его вторжение, что нарушен достигнутый его долгими стараниями покой. Йонатан задумчиво поделился с Анат идеей переехать в ешиву, чтобы не терять времени на поездки после занятий, и не стал посвящать ее в настоящую причину такого решения. Анат сказала, что, с ее точки зрения, главное — что он вернулся к учебе.
— Я так ждала этого момента, ты себе не представляешь, — сказала она, сверкая глазами. — Столько молилась. Ездила к могиле Рахели и умоляла, чтобы ты вернулся к учебе. Твой папа устал, наш Идо ушел, и я хотела, чтобы хоть ты стал достойным сосудом для мудрости Торы, что переходит в нашей семье по наследству и ждет, когда мы поможем ему наполниться.
Йонатан позвонил в дирекцию ешивы и спросил номер рава Вайсблума, ответственного за прием новых студентов. Набрал его номер и сказал, что звонит по совету главы ешивы, но подозрительный рав Вайсблум ответил:
— Хорошо, давайте встретимся в бейт мидраше.
Йонатан вошел в многолюдный бейт мидраш, приблизился к раву Вайсблуму и побеседовал с ним на ученые темы. Рав выразил восторг перед глубокими суждениями Йонатана и произнес:
— Мы будем очень рады вас принять, но только при условии, что вы обязуетесь заниматься с утра и до вечера, иначе вы не сможете быть нашим студентом. То есть вы сможете учиться в бейт мидраше, но не получите комнату и питание. Все это дается при условии полной погруженности в занятия. — После недолгой паузы он добавил более мягким тоном: — Говорю вам это с сожалением, я бы предпочел, чтобы наши правила не были настолько строги.
Не помогли ни объяснения, что Йонатан не может оставить Бецалели посреди года, ни уговоры проявить к нему снисхождение.
— Поймите, — сказал рав Вайсблум. — Из-за того что наша ешива расположена на въезде в Иерусалим, каждый, кто сюда приезжает и испытывает затруднения, думает, что здесь он найдет бесплатное место для ночевки. Уже не раз здесь бывали пьяные и даже преступники, которые занимали комнаты и хотели у нас поселиться — приходилось вызывать полицию, чтобы их выпроводить. Поэтому нам пришлось устрожить правила.
Йонатан знал, что если бы перед равом Вайсблумом сейчас сидел Мика, тот умел бы нажать на нужный рычаг, чтобы очаровать его.
Но Йонатан не сдался. По вечерам он оставался допоздна, полностью отдавшись учебе, и вскоре распространилась весть о новом загадочном ученом, одаренном талмид хахаме [194], что ни вечер приезжающем в ешиву. Каждая хаврута, затруднившаяся в разборе вопроса, подходила к нему и обращалась уважительно в третьем лице. Не сможет ли рав пояснить нам слова Тосафот? И Йонатан читал отрывок из Тосафот, быстро и остроумно разъяснял, одарял их стеснительной улыбкой и спешил вернуться к своему Талмуду.
Молодежь гадала, кто он, да и преподаватели гадали, прослышав о посетившем ешиву светиле, что одет в красную футболку «Лакост», а не в рубашку, как принято у них, и кипа у него относительно маленькая, но все интересуются им, подходят к нему по вечерам, ведут ученые беседы. В конце концов к нему подошел побеседовать сам глава ешивы, и Йонатан надеялся, что тот забыл о постыдном происшествии в комнате Мики. Тот, если и помнил, то из деликатности не подал виду.
Глава ешивы не пожалел похвал для него, но Йонатан искал не внешнего одобрения, а любви, компенсации за отсутствие родителей, отсутствие жены, отсутствие сына и отсутствие себя самого. Он было подумывал перестать ходить в ешиву, потому что из-за
