работало. Я убрал все в специальный чехол и, выйдя в подъезд, бросил коробку в мусоропровод.
Возвратившись в квартиру, я взялся складывать вещи.
Со сборами я справился быстро. Оставалось только положить в сумку джинсы и джемпер. Я снял со стула штаны и стал аккуратно сворачивать. В эту минуту что-то посыпалось из джинсов на пол. Я склонился и, вглядевшись в узор на паласе, различил несколько темно-зеленых горошин — презент Фармацевта. Собрав шарики в руку, я ощупал карманы джинсов и вынул те, что остались.
Я совсем позабыл про горошины, и теперь, когда они сами напомнили мне о себе, я решил испытать шаманское зелье. В кухне осторожно, чтобы не раскатились, я высыпал их из ладони, присел за стол и, сложив кулаки башенкой, опустил подбородок. Я смотрел на горошины и не знал, как поступить, сколько следует проглотить? Они были правильной формы, одинаковые, и походили друг на друга, точно дробины патрона. Горошины лежали перед моими глазами так близко, что я без труда различал в их структуре буро-зеленые крошки. Мой странный знакомый — не то гангстер, не то десантник-герой, я затруднялся с определением точного образа — уверял, что опыт приема этих «пилюль» оставляет значительный след в сознании человека. «По-настоящему впечатляет», так сказал он тогда…
Я поднялся, вынул из шкафа широкий стакан и набрал в него воды. Потом вернулся на прежнее место и легонько, будто горошины живые, потрогал их пальцем. Меня подхлестывало сильное любопытство, но, в то же время, сдерживал страх перед неведомым, может, опасным.
Я взял одну из «дробин» и осторожно понюхал. До меня донесся далекий, чуть уловимый, сладко-прелый аромат увядшего леса. Я прикрыл веки и еще раз очень медленно, с чувством, втянул носом запах. Наконец я решился, положил горошину в рот, несколько секунд подержал, не глотая, потом запил прохладной водой. Ощущения были особыми, вкус горошины оказался сухой, немного вяжущий, слегка кисловатый. Она быстро вбирала слюну и значительно разбухала. Точно так же я поступил еще с восемью шариками, только на этот раз я не держал их на языке, а сразу проглатывал.
Затем я ушел в комнату и принялся ждать. Стрелки на циферблате наручных часов показывали без двадцати шесть.
Я подождал до шести, прислушиваясь к внутренним изменениям, но ничего необычного не ощущал. «Необходимо время, — размышлял я, — чтобы вещества растворились и через стенки желудка попали в кровь. Или нужно принять все восемнадцать горошин? Да, наверное, так, иначе, почему именно это количество мне передал Алексей?»
Прошло еще пятнадцать минут, но я по-прежнему ничего не испытывал. Я поднялся с дивана, опять сходил в кухню и по очереди проглотил оставшиеся девять горошин. На обратном пути захватил хозяйственную коробку со спичками, и, возвратившись в комнату, уселся на пол.
Поджав под себя правую ногу, я оперся спиной о диван, вывалил из коробки все спички и принялся пересчитывать их, группируя десятками. Всего оказалось двести шестнадцать, последний десяток выпал не полный.
Закончив с подсчетом, я склонил лицо над паласом и стал выкладывать на нем абстрактный рисунок. Спичка к спичке, головка к головке и кончик к кончику. Вскоре у меня вышло что-то вроде звезды. Многоконечной, ажурной, в виде снежинки. Я продолжал добавлять элементы с разных сторон, стараясь сохранять симметричность. Постепенно мой рисунок разросся и превратился в сложное сочетание углов и сегментов, их образующих.
Наконец спички закончились, я отклонился и посмотрел на узор с расстояния. Рисунок одновременно напоминал и диковинную паутину и чудную снежинку. Я не мог точно определить, что создал. В центре рисунка спички образовывали подобие стилизованного изображения рака, какие часто помещаются в гороскопах. Я вспомнил про свой опустевший аквариум, про умерших рыбок и почувствовал в душе щемящую грусть. Как там мой рак? Живой или погиб?
— Живой пока, — сказал кто-то рядом негромко.
Я вздрогнул, и не в силах скрыть на лице возникший испуг, резко повернулся на голос.
Слева от меня стоял мальчик, которого я моментально узнал. Это был светловолосый школьник из моего давнего сна. Тот, в синей ученической форме советского времени. Но не его неожиданное появление поразило меня больше всего. Меня привело в изумление другое: я уже находился не в комнате! Я не находился в квартире! Не было не только квартиры и дома, в котором я жил — не было города и не было широкой реки и плотной непроходимой тайги вокруг Иртыша. Везде, насколько хватало глаз, раскинулась незнакомая местность, виденная мною впервые.
Я сидел на паласе, навалившись спиной на огромный красный валун посреди живописной долины, окруженной со всех сторон высокими крутыми холмами. Их склоны покрывали низкие раскидистые деревья и густые кустарники. Повсюду поднималась частая трава, среди которой местами виднелись вросшие в землю вековые гигантские камни. Над долиной простерлось ясное синее небо. Бездонное и влекущее. Но ни с одной стороны над возвышающейся стеной холмов я почему-то не видел солнца. Свет словно исходил из самого неба, он будто лился с него, им излучался. Ветра не ощущалось, и было тихо, спокойно, не слышалось ни щебетания птиц, ни жужжания насекомых.
Я поглядел на вытканный на паласе орнамент, убеждаясь, что все это мне не мерещится. Коврик являлся единственной знакомой мне вещью, по которой я мог хоть как-то проконтролировать свой рассудок. Я склонился к нему и четко различил переплетения скрученных нитей, образовывавших фигурку оленя в желтой череде причудливых символов. Для верности я потрогал руками грубую поверхность шерстяной ткани, посмотрел на выложенный из спичек деревянный узор и перевел растерянный взгляд на парнишку.
Тот стоял чуть в стороне от меня, на гладком и плоском коричневом камне, и внимательно следил за мною своими необыкновенно взрослыми глазами. Его глаза — вот первое, что приковывало внимание. Он молчаливо смотрел на меня точно также, как учитель глядит на ученика, как мудрый взирает на неразумного, а сильный на слабого. В его взгляде я различил превосходство. «Странный ребенок, — подумалось мне. — Почему у него такой необыкновенно пронзительный взгляд? Откуда он взялся?»
— Я не ребенок, — как и прежде негромко, но очень четко, даже чеканно проговорил мальчик. — А твой рак живой, можешь не волноваться.
— Откуда тебе об этом известно? — удивился я.
— А разве ты сам не видишь? — мальчик вытянул руку вперед и указал на вершины холмов, расположенных перед нами.
Я поднял глаза на изломистую линию, которая отделяла возвышавшуюся гряду от небосклона, и впервые заметил одинокое вытянутое облако, неторопливо ползущее по каменистым макушкам. Облако напоминало большого рака с поджатым хвостом, холмы были подобны речному дну, а небо — прозрачной толще чистой воды. «Действительно, рак
