за нарушение учебной этики, а того, кто избил своего сокурсника до полусмерти и спровоцировал скандал с мошенничеством, доведший Хэнкока до петли, всего лишь временно отстранить? В колледже это объясняли тем, что следствие еще не окончено. Но у Дункана Кендалла, которого я случайно встретила в кампусе на другой день после отъезда Боба из города, было иное мнение:
— В прошлом году Боудин выиграл чемпионат по хоккею с шайбой во втором дивизионе, а Мэройс — капитан команды.
В ответ была получена куча спонсорских денег от выпускников. До хоккейного сезона остается всего шесть недель. Конечно, они должны отстранить Мэройса от занятий, потому что он совершил кучу ужасных проступков. Но чтобы выгнали успешного хоккеиста? Можно даже не надеяться. Козлом отпущения сделали твоего парня. Вот если бы он до сих пор был звездным футболистом…
— Он ушел из команды из-за меня, — сказала я.
— Видно, совсем порвать с братством он не смог. И эти уроды разрушили его будущее. Исключение из Боудина по обвинению в подлоге… Кто теперь примет Боба в аспирантуру?
Вернувшись в квартиру, я пыталась не плакать, но потерпела неудачу. Оказаться в пустом доме стало для меня тяжелым испытанием. За несколько часов, пока меня не было, Боб вывез свои книги, одежду, проигрыватель с пластинками. Должна признаться, увидев, что он собрал вещи и ушел, я испытала потрясение, перешедшее в отчаяние. На кухонном столе лежали его ключи, сорок долларов наличными и записка:
В колледже мне велели выметаться. Сейчас мне слишком стыдно, чтобы встретиться с тобой и попрощаться лично. А может, это просто слишком невыносимо. Я понятия не имею, куда я пойду после этого — только домой, но там отец, и он будет вне себя. Я подвел его. И тебя подвел. Так же, как и самого себя. Не знаю, что будет дальше, но знаю одно, что здесь оставаться больше не могу.
Прости, я очень виноват.
Я люблю тебя.
Он подписался одной буквой Б.
В ту ночь я так и не уснула. Я не знала, к кому кинуться. Не знала, что мне делать дальше. Утром я села на велосипед и долго крутила педали. Я просто ехала по Мэйн-стрит, пока не добралась до Мер-Пойнт. Долго сидела на пристани на пронизывающем ветру, глядя на воду и кляня себя за то, что прогнала вчера Боба, но в то же время отлично понимая, что Дункан был прав, когда сказал: «У Боба все было, а он все разрушил». И все равно я чувствовала, что не следовало требовать от Боба, чтобы уходил немедленно, во мне опять заговорила свойственная мне категоричность, из-за которой я прекратила общение с братом — и куда меня это завело? Сижу здесь совсем одна, таращусь на то, как волнуются воды Атлантики, и не знаю, как быть дальше.
Снова оседлав велосипед, я повернула обратно. Всю следующую неделю я ходила на занятия, ничего не пропуская. Остальное время сидела в библиотеке. В кампусе, замечая издали Диджея и Сэма, я уклонялась от встреч. Ела только дома. Почти не тратила денег. И сходила с ума от острого чувства одиночества. Я тосковала по рукам Боба, которые обнимали меня, по тому, как мы прижимались друг к другу после занятий любовью. Я вспоминала, как часто мы шепотом обещали друг другу всегда быть вместе. Через неделю после его отъезда я на автобусе доехала до Портленда, а там на такси до Медицинского центра штата Мэн. Я была уверена, что меня прогонят, как только я спрошу, можно ли навестить Говарда Д’Амато. Медсестра на стойке регистрации сказала, что должна сначала спросить родителей Хоуи, разрешат ли они Элис Бернс навестить их сына. Она зашла в палату рядом с сестринским постом, и распашная дверь хлопнула у нее за спиной. Почти сразу же из палаты показалась крупная женщина в розовом брючном костюме и с практически розовыми волосами и направилась прямо ко мне. Врожденная мнительность вкупе с пониманием того, что родные Хоуи могут быть настроены по отношению ко мне весьма негативно, заставила меня попятиться.
— Не нужно стесняться, Элис, — приветливо сказала женщина с сильным нью-йоркским акцентом. — Иди сюда, я хочу тебя обнять покрепче.
Что она и сделала, и я оказалась в объятиях мамы Хоуи. Звали ее Стелла. Она сообщила, что Хоуи рассказывал ей про меня, назвав настоящим другом, «а это значит, что и мне ты тоже друг». Через пару секунд в коридор вышел Сэл Д’Амато, высокий мужчина с небольшим брюшком, блестящей лысиной и солидной мускулатурой. На нем были бежевая замшевая куртка, бежевые брюки и красный свитер с треугольным вырезом. Вид у него был усталый, глаза красные, но он старался не показать ни волнения, ни огорчения.
— Как это мило с вашей стороны, — сказал он.
Я не знала, что сказать, поэтому пробормотала только:
— Мы же с Хоуи друзья.
— Элис, верно? — спросил Сэл и тоже обнял меня. — Все друзья Хоуи — мои друзья. За последние несколько дней у Хоуи было много посетителей. Полиция, президент колледжа, несколько юристов…
— Как он себя чувствует? — спросила я.
— Этот ублюдок сломал ему нос и выбил два зуба. Нос ему выправят — операция будет через два дня. После этого поставят временный мост на зубы, а еще через пару месяцев заменят на постоянный. Повезло, что, хотя избили его сильно, переломов черепа нет. Сейчас мой адвокат ведет переговоры с руководством колледжа…
— Сэл, — предостерегающе окликнула мужа Стелла, давая понять, что продолжать не стоит.
— Эй, я не открываю никаких секретов. Скоро все узнают, что мы собираемся подать в суд на колледж и всыпать всем по первое число. Мы добьемся, чтобы мерзавец, который сделал это с нашим мальчиком, подольше отдохнул в большом доме.
Я поняла, что улыбаюсь, и не только из-за ярко выраженного акцента Сэла — акцента жителя Куинси, — но и из-за этой его готовности, даже потребности защищать сына и добиться, чтобы справедливость восторжествовала.
— Видишь, Стелла, — Сэл показал на меня, — Элис меня понимает. Она видит, что мы пытаемся что-то сделать для нашего мальчика. Видит Господь, эти ублюдки заплатят.
Прежде чем пустить меня к Хоуи, его мать предупредила меня:
— Он выглядит не лучшим образом. Постарайся сдержаться, когда его увидишь.
Я пообещала, что не подам виду, если даже испугаюсь.
Но это правда, я испугалась.
Хоуи лежал один в маленькой палате. Голова была забинтована — врачам пришлось наложить швы в тех местах, куда обрушились удары. Весь нос был в клейкой хирургической ленте.
