уговаривала его поиграть с другими детьми, он отвечал, что все, что они делают, – «дурацкое», и говорил при этом с таким утомлением в голосе, которое позже, в средней школе, убедит его учительницу истории, что он пьян. Как воспитательнице удавалось убедить его создавать эти мрачные яростные рисунки, я уже никогда не узнаю.
Мне было очень трудно восхищаться этими карандашными уродствами. У меня быстро закончились похвалы (Здесь так много энергии, Кевин!) и оригинальные интерпретации. (Это ураган, милый? Или ты нарисовал комок волос и мыльной пены, который мы достаем из стока в ванне?) Вынужденная продолжать ворковать по поводу интересного выбора цветов, хотя он рисовал только черным, коричневым и фиолетовым цветами, я могла лишь робко предложить: поскольку абстрактный экспрессионизм зашел в тупик еще в пятидесятые, то, может, ему стоит попробовать нарисовать дерево или птичку. Но для мисс Фэбрикант натюрморты Кевина в виде комка волос из стока в ванне все равно были неопровержимым доказательством того, что метод Монтессори может творить чудеса хоть с бревном.
Тем не менее даже Кевин, у которого к этому такой дар, может лишь до определенного времени выдерживать состояние покоя, не совершив чего-то, что сделает жизнь немного интереснее, как он столь решительно продемонстрировал в тот четверг. К концу учебного года мисс Фэбрикант, должно быть, ностальгировала по тем временам, когда Кевин Качадурян не делал абсолютно ничего.
Возможно, незачем и говорить, что посаженный горошек погиб, и аналогичное произошло со сменившими его проростками авокадо, и в это же время я праздно заметила, что у меня пропала бутылка отбеливателя. Были и таинственные события: сразу после одного январского дня, в тот миг, когда я за руку заводила Кевина в класс, маленькая девочка с кудряшками а-ля Ширли Темпл [160] начинала плакать, и каждый раз ее рыдания становились все сильнее, пока в какой-то момент, в феврале, она больше не пришла в группу. Еще один мальчик, агрессивный и непослушный в сентябре, один из тех, кто вечно бьет взрослых по ногам и пихает других детей в песочнице, внезапно стал молчаливым и задумчивым, и у него одновременно развились сильнейшая астма и необъяснимый ужас перед шкафчиком для одежды: на расстоянии полутора метров от него он начинал задыхаться. Какое все это имело отношение к Кевину? Я не могла сказать; может, и никакого. Некоторые инциденты были вполне безобидными – как в тот раз, когда маленький Джейсон сунул ноги в свои ярко-красные галоши и обнаружил, что в них напиханы куски яблочного пирога, оставшегося от полдника. Детская шалость, согласились мы – если это была настоящая детская шалость.
Что огорчало мисс Фэбрикант больше всего – так это то, что ее подопечные один за другим стали двигаться в обратном направлении в том, что касалось туалетных дел. В начале года мы с ней с надеждой пришли к общему мнению, что Кевина может вдохновить пример других детей во время перерывов на посещение туалета. Боюсь, однако, что произошло прямо противоположное, и к тому времени, как Кевин покинул детский сад, вместо одного ребенка в подгузниках в группе их было три или четыре.
Еще больше меня обеспокоила парочка других случаев.
Однажды утром одна девочка-неженка по прозвищу Маффи принесла в детский сад чайный сервиз для занятия «Покажи и расскажи». Это был не обычный сервиз, а расписной, со множеством чашек и блюдец, и все они были уложены в специальные углубления в обитом бархатом ящичке из красного дерева. Ее мать потом гневно утверждала, что этот сервиз – фамильная ценность, которую Маффи разрешалось доставать только по особым случаям. Несомненно, сервиз ни в коем случае нельзя было приносить в детский сад, но малышка так гордилась этими чашками и блюдцами и была приучена обращаться с ними осторожно. Она старательно расставила чашки и блюдца с фарфоровыми ложечками перед дюжиной других детей, сидевших за низкими столиками. После того как она разлила по чашкам «чай» (вездесущий ананасово-виноградный сок), Кевин поднял свою чашку за крошечную ручку в приветственном тосте – и бросил ее на пол.
Все его одиннадцать товарищей по чаепитию немедленно один за другим последовали его примеру. Прежде чем мисс Фэбрикант овладела ситуацией, блюдца и ложечки постигла та же звенящая участь, вследствие чего к тому моменту, как мама Маффи забрала после обеда свою рыдающую дочь, от драгоценного сервиза не осталось ничего, кроме чайника.
Если я когда-либо лелеяла надежду на то, что мой сын может продемонстрировать лидерские качества, то я имела в виду вовсе не это. И все же, когда я высказалась в таком духе, мисс Фэбрикант была не настроена шутить. У меня сложилось впечатление, что сейчас у нее несколько поутихло приятное возбуждение, которое она в свои двадцать с небольшим лет поначалу испытывала от мыслей о том, как станет формировать из этих восприимчивых малышей будущих взрослых, что осознаю́т культурное многообразие, ответственно относятся к окружающей среде, придерживаются вегетарианства и считают своим долгом бороться с несправедливостью в странах Третьего мира. Это был первый год, когда ей пришлось соскребать плакатную краску с бровей, ложиться спать с соленым вкусом клея на деснах и одновременно отстранять от занятий и игр так много детей, что этих игр уже почти не оставалось. Ведь в конце концов, во время нашего знакомства в сентябре она объявила, что «просто любит детей», – заявление, которое вызывает у меня бесконечное сомнение. Услышанное от женщин, подобных мисс Фэбрикант – с круглым вздернутым носом-картошкой и широченными бедрами, – такое неправдоподобное утверждение расшифровывается как «Я хочу замуж». Я сама, родив не просто ребенка, а именного этого ребенка, не понимала, как кто-то может заявлять, что любит детей вообще, собирательно – в подобное можно поверить не больше, чем в то, что кто-то любит людей в достаточно широком смысле, чтобы в этот круг входили Пол Пот [161], Дон Риклс [162] и сосед сверху, который выполняет 2000 прыжков в три часа утра.
Театральным шепотом рассказав мне ужасную историю о чайном сервизе, мисс Фэбрикант явно ожидала, что я брошусь компенсировать его стоимость. Разумеется, в финансовом смысле я могла себе это позволить, сколько бы он ни стоил, но я не могла допустить сопутствующее этому предположение, что вся вина лежит на Кевине. Давай посмотрим в лицо фактам, Франклин: ты бы страшно возмутился. Ты был чувствителен, если с твоим сыном обращались иначе, чем с другими, или, как ты выражался, доставали. Технически он разбил лишь одну чайную пару, и компенсация одной двенадцатой ущерба – это самое большее, что ты бы одобрил. Я также предложила поговорить с Кевином об «уважении к чужой собственности», хотя мисс Фэбрикант эти уверения не впечатлили. Может быть, интуитивно она догадалась, что все мои заранее подготовленные лекции уже давно звучат как насмешливый, повторяющийся ритм считалок, под которые девочки прыгают через скакалку.
– Это было некрасиво, Кевин, – сказала я в машине. – Разбивать чашку Маффи.
Понятия не имею, с чего мы, родители, упорно верим в то, что нашим детям очень хочется, чтобы о них думали хорошо: когда мы сами рекомендуем наших знакомых как очень хороших людей, мы обычно подразумеваем, что они скучные.
– У нее дурацкое имя.
– Это не значит, что она заслуживает…
– Я ее уронил, – сказал он с запинкой.
– А мисс Фэбрикант говорит иначе.
– Откуда она знает, – зевнул он.
– А как бы ты себя почувствовал, парень, если бы у тебя была вещь, которой ты очень дорожишь, и ты принес бы ее в сад, чтобы показать другим, и кто-нибудь сломал бы ее?
– Что, например? – спросил он невинно, но с примесью самодовольства.
Я слегка задумалась о том, какую из вещей Кевина, которой он особенно дорожил, привести ему в пример – и не нашла ничего подходящего. Задумавшись покрепче, я почувствовала то же растущее смятение, которое испытываешь, когда начинаешь хлопать по всем карманам, обнаружив, что тот, где у тебя всегда лежит кошелек, пуст. Это было неестественно. Я в своем не особо обеспеченном детстве хранила как фетиши самые пустяковые вещицы – от трехногого заводного ослика по имени Копытце до четырех вымытых флакончиков из-под пищевых красителей.
Дело не в том, что у Кевина было полно вещей – ведь ты просто заваливал его игрушками. С моей стороны было бы жестоко указывать
