– Умница! Если зайца бить, он и спички научится зажигать. Я-то это давно думаю. Но знаешь, что это такое? Это нарушение кодекса.
– Мы ж не себе.
– Мишкин, опять ты становишься в позу. Ты помнишь, я тебе рассказывала про одну главную врачессу «Волшебницу», про статью о ней и суд.
– Ну, помню.
– Ну так вот. Ты думай, Мишкин, думай. Позвонил телефон.
– Да. Я слушаю. Да, да. Есть. К сожалению, да (Марина Васильевна прикрыла трубку рукой: «Из горздрава».) Да. А что делать было?.. Конечно… Да, я понимаю, но надо же понять и докторов… Все понятно… Конечно, конечно. (Опять прикрыла трубку: «Уже жалоба. Уже известно им».) Хорошо. Пришлем. Понимаю… Понимаю… Понимаю.
Вошла сестра и что-то сказала Мишкину.
– Сейчас поднимусь. Иду.
Марина Васильевна, опять прикрыв трубку:
– Подожди.
– Идите, идите. Я сейчас буду. Марина Васильевна кончила говорить.
– Ну вот, теперь держать ответ. Надо внимательно проверить всю историю болезни…
– Конечно. Мы ее сейчас обязательно всю просмотрим. У меня больная есть – тяжелый холангит был. В желчных путях во время операции – сплошной гной, никакой желчи, один гной. Что делать – не знаю. И времени после операции уже много прошло. А какие-то кровотечения. За счет печеночной недостаточности, что ли?
– Кровотечения! Холемия?
– Наверно.
– А печеночные тесты как?
– Относительно ничего… Надо еще раз их проверить.
– Вот и проверь. Ты, может, напишешь в истории, что с ним, с больным, трудно было войти в контакт?
– Да, он профессора ждал, вполне контактно. А печеночные пробы наверняка окажутся плохими. Что делать вот – не знаю.
– Что делать! Корригировать будешь. А о профессоре вы там пишите осторожно. Родственники-то присутствовали при этом?
– Надо узнать, что они написали. Когда наконец у нас будет лаборатория настоящая – ей необходимо электролиты исследовать, солевой баланс у нее надо проверить.
– Ты же знаешь, что на это надеяться нельзя, эту аппаратуру нам сейчас не дадут, сколько бы ты ни стенал. Пошли кровь в городской реанимационный центр. Попроси Христа ради. Они возьмут. Ты же все это знаешь. Первый раз, что ли! А текст жалобы они обещали прислать нам. Это, конечно, очень важно. Историей ты прямо сейчас займись.
– Будем знать жалобу, тогда и историей займемся. А без точных цифр электролитного баланса мы все делаем на авось. Из общих соображений: у больной много натрия, наверное, и мало калия – льем калий. А что ей на самом деле надо? Все умозрительно. Общие соображения. Точно надо знать.
– Вот и пошли им. Будет когда-нибудь и у нас. Не все сразу. Это ж не значит, что мы не можем лечить. А вот неприятности с этим больным уже налицо, ты же, я вижу, к этому серьезно не относишься.
– Вот и лечим «на авось» да за «Христа ради». Как тяжелый больной, так и начинаем прыгать как сумасшедшие.
– Хватит, Мишкин, у нас неприятности, и надо думать, как свести концы с концами.
– Тяжелая больная. Как сводить концы, когда я их не знаю. Никаких данных.
– Ты допрыгаешься до того, что тебе не понадобятся эти концы. Лишат вот тебя когда-нибудь диплома, и никакие твои сверхдеяния не помогут.
– Какие сверхдеяния! Лежит вот баба передо мной, а я не понимаю, что к чему. Кровь у нее понемногу отовсюду.
– Иди и работай… И думай. И прежде чем отсылать историю болезни, возьми и проверь. Как следует! И мне покажи.
– Давайте позвоню сейчас, – может, разрешат.
– Что звонить?! Они сказали, что пришлют, – значит, пришлют.
– Разрешат ли кровь прислать. Сейчас позвоню.
– Иди звони. Подожди. Историю же забыл. Проверить-то надо! На. Возьми.
«Ребята!
Привет!
Хирургам клинических высот от, так сказать, практического хирургического низа.
Прошло уже несколько лет, как я ушел и из клиники и из города вашего. Не буду лицемерить – не скажу, что я часто вспоминаю клинику. Мало – ни позитивно, ни негативно. Даже удивляюсь.
Не скажу, что вычеркнул из жизни и из памяти. Что было, то было. Не скажу, что нравлюсь я себе в те годы и в том месте.
Вспомнил я о нашем житье и работе сейчас, поговорив с Сашкой, который пришел из школы и рассказал, как учитель подымал на щит меня и мою работу. Был какой-то абстрактный час у них внеклассный, и посвятили его будущим профессиям и делам их. И говорил им учитель о благородстве и гуманизме медицины и сколь велика и благородна цель исцелять людей. Смешно, что цель и исцелять одного корня, а? И я вспомнил нашего шефа, нашу рабочую доктрину в клинике и сел писать вам письмо.
Сколько мы говорили о цели – спасать человечество, лечить больных от недугов.
Цель – вылечить.
Цель – спасать.
А всего-то надо было, как я сейчас понимаю, – получать удовольствие от каждой операции, удовольствие от своей конкретной работы. И тогда все в порядке – тогда ты хороший профессионал, только тогда и можно помочь, наверное. Получать удовольствие, а?
Написав все это, я понял, что не воспоминания меня подвигли на письмо. Не только воспоминания.
Сейчас у меня цель – спасти и вылечить хотя бы себя. Мой псориаз меня совсем замучил. И вроде бы нет ничего, что бы его обостряло, – а продолжает мучить. Временами даже во время операции он начинает отвлекать меня. От удовольствий, так сказать. Иногда сил уже нет совсем. Уже временами и местами просто болит. Как видно, любую гадость легко заработать и не так-то просто освободиться. Простите за трюизм, за банальность.
Может, у вас в Москве, в ваших корифейских клиниках, корифейских аптеках, есть какое-либо средство магическое? Поспрошайте.
Однажды я оперировал женщину с тотальным псориазом. Я ей удалил желчный пузырь с камнем – и этого оказалось достаточным. Псориаз вдруг исчез, и вот уже три года, как его нет. Уж я слежу. Но что соперировать себе? А я уже готов на все.
Ну ладно, если что узнаете – позвоните.
Если подумать, может, это и было основным поводом для письма. Чтоб не слишком уж хорошо думать о себе. Да и вам обо мне.
Жду вестей.
Привет всем, кто помнит и кто хочет получить удовольствие от моих приветов.
Мишкин»– Ну, Евгений Львович! Ну спасите меня! Я ж вам открылась. мне больше некуда идти. А дома меня просто убьют.
– Ну не могу, Людочка. Ну как я могу! Во-первых, за всю жизнь я это делал, может, раз двадцать всего, да и то еще в районе, в деревне, сколько лет назад.
– Евгений Львович! Что мне делать! Ну подумайте сами, Евгений Львович! Мне ж семнадцать лет. Я ни к кому не могу пойти.
– Почему не можешь? Срок и правда чуть великоват. А ты в больницу ходила?
– До восемнадцати с матерью надо приходить.
– Ты пойми, Людочка, я ж в тюрьму могу попасть. Да и опасно тебе делать сейчас неспециалисту. Срок великоват.
Какой уж раз приходила к нему Люда и пыталась уговорить. Мишкин отлично представлял себе и степень риска и степень ответственности. Представлял он себе и обстановку в семье, да еще и школа…
Он, как всегда, пошел к друзьям.
Володя. Ты что, одурел? Еще и думаешь! Ты же сам рассказывал, что в двух случаях тебя никто не спасет: если ты перелил не ту кровь и если сделал криминальный аборт. Так? Тебе, конечно, видней, но, по-моему, это чистое пижонство даже обсуждать это.
Филипп. Женька, девочка сейчас маленькая, сейчас у нее только ужас перед глазами, а потом все перемелется. Надо по-иному ей как-то помочь. Ты подумай как. Ведь это самый легкий путь. Тебя же никто не спасет – сам говоришь. Думай, а не делай. Придумаешь и ей основательнее поможешь.
Женя. Когда я работал в деревне, ко мне так же пришла девочка, чуть постарше, и говорит: если не сделаете – повешусь. Спокойно так сказала. А я – иди к родителям, повинись. И через полчаса ее нашли повесившейся.
Филипп. Я и говорю, ищи способ, как помочь. Возраст тяжелый, сам говорил, шизофренический возраст. Давай думать. Может, мы можем как-нибудь, подскажи.
Володя. А откуда на тебя свалилась эта девочка? Кто она?
Женя. Нинина дальняя родственница. Или знакомая.
Филипп. Какой Нины? Этой твоей анестезиологини? Ну, кум, знаешь ли! Но кто тебе эта девочка, чтобы так рисковать! Нина! А пусть она сделает. Она же доктор. Вечно она добро какое-то сочиняет.
Володя. Да ведь дело сейчас уже не в Нине. Ему девчонку непосредственно жалко.
Женя. В том и тяжесть. Она десятиклассница. Значит, не доучится. Вся дальнейшая учеба насмарку. Семья дремучая. А девочка не похожа на них. Короче сказать дома она не может. По слухам, да и по моему впечатлению, девочка тонкая, хорошо образованная, талантливая даже, говорят. Нина говорит, что удивительно, откуда в такой семье такой ребенок. А тонкость ее, сами понимаете, особенно опасна в этой ситуации. А сделать Нина и вовсе не может. Она этого вообще никогда в жизни не делала, в деревне не работала.
Володя. По-моему, вообще это пустой разговор. Ты даже технически не в состоянии все это сделать. Где? А инструменты у тебя разве есть? Нет. О чем болтаешь.
