Ганка был в страшном волнении.
Во-первых, в словах Гарднера почувствовалось ему что-то похожее на правду. Да и в самом деле - не похож был этот допрос на те, которые в гестапо устраиваются смертникам. Вот того же Гагена допрашивали, конечно, не так. Он, Ганка, запирается, а его не бьют. По всему видно, что Гарднер задумал какую-то ловкую комбинацию. Так вот, надо узнать, какую именно, и тогда почему не обдурить этого молодца... Кстати, он и не выглядит особенно умным. Во-вторых, он, Ганка, думал, что его сразу же станут спрашивать о работе института, а тут, как видно, этим вовсе и не интересуются. Вот, например, его статья только и выплыла в связи с тем, что Гарднеру потребовалось узнать кое-что из биографии Курцера. Самый же смысл ее остался для него совершенно неясным или он не обратил на него особенного внимания. И в самом деле - научная статья по очень, очень частному и специальному вопросу. Разве тут так легко разобраться, в чем дело? Он вдруг вспомнил, что и при аресте тоже не забрали его рукописи, а между тем один из обыскивающих листал ее, видел снимки и диаграммы и все-таки ничего толком не понял. Значит, может быть, верно, есть надежда вырваться. Но вместе с тем он видел - и это было третье, - что его не то принимают за совсем другого, близко связанного с редакцией человека, не то действи-тельно что-то вычитали такое в его письме, что дает им основание причислять его к эмигрантским кругам, занимающимся политической деятельностью. Вот из всего этого следовало немедленно, сейчас же, сделать какой-то вывод, а соответственно с ним и повести себя.
Но как? Как?
Голова шумела.
Он снова заметил, что дрожит.
Это нелепое и позорное предложение путало все его карты. Ведь еще час тому назад все было ясно, и ясно до такой степени, что и думать ни о чем не приходилось. Он знал твердо, что погиб, и ему оставалось только одно умереть как следует. Но, кроме того, он знал, что так просто ему умереть не дадут. Что перед этим его станут бить, выламывать ему руки, лить в уши и нос воду, может быть, приставлять к телу обнаженный провод, - вот все это и нужно вынести. Он догады-вался, как и кем все это проделывается, и именно к этому и готовил себя. Но то, что потребовал от него сейчас Гарднер - и потребовал отнюдь не крича и не угрожая, - совершенно сбило его с толку. Потом эти шуточки насчет Ланэ. Конечно, Гарднер врет и издевается... он и сам не скрыва-ет этого... но, Господи, Господи, как все это неприятно! Все это не то, совсем не то, чего он ждал, чего боялся и к чему готовился. Он растерянно и глуповато смотрел на Гарднера, и даже рот у него был полуоткрыт.
А Гарднер тоже смотрел и тоже ждал.
- Ну что, - спросил он, - подумали?
- Но я... - начал Ганка и махнул рукой: о чем он мог говорить?
- Хорошо. - Гарднер взял телефонную трубку и назвал какой-то номер.
- Это вы, Бранд? - спросил он. - Этот еще у вас? - Несколько секунд он слушал молча. - Так вот что! Быстро кончайте и ведите его сюда... Уже? У меня в кабинете!.. Хорошо! Хорошо! Хорошо, Бранд! Так я жду!
Он положил трубку, взял карандаш и что-то быстро записал на бумажной ленте.
- Положение-то вот какое, - сказал он миролюбиво. - Дела вашего института меня не особенно интересуют. - Он усмехнулся. - Конечно, вы, так же как и ваш руководитель, заслу-жили двадцать раз петлю, но пока это не мое дело. Тут действует иное ведомство, и, надо думать, оно доведет это дело до счастливого конца. Если вы будете полезны нам кое в чем еще другом, вот вам моя рука - я согласен поставить крест на всем вашем прошлом. Видите, я открываю перед вами все карты. Но для этого необходимо, чтобы вы помогли нам в другом отношении.
Дверь отворилась и вошли - сначала офицер, за ним два солдата, а между ними...
Глава пятая
...Между ними шел высокий черный человек с короткими жесткими волосами, тяжелым, четырехугольным лицом.
Одет он был в глухое черное осеннее пальто с оборванными и болтающимися пуговицами, очень длинное, из-под которого высовывались только красные, некогда модные туфли с острыми концами.
Не дойдя шага до стола, он остановился и стал спокойно ждать.
- Так, - сказал Гарднер, с удовольствием всматриваясь в него. Отлично. Очень хорошо. Господин Ганка, встаньте и подойдите ко мне.
Ганка подошел.
- Скажите, не знаете ли вы вот этого человека?
- Вовсе он меня не знает, - быстро сказал вошедший.
- Да! - выпалил вдруг Ганка и осекся: все, что угодно, все, что угодно, но именно этого не следовало ему говорить.
- Да, да, - ухватился Гарднер, - знаете, и звать его... ну... ну?..
- Да не знает он меня, не знает, - сказал длинный и обернул к Ганке свое страшное, зеленое лицо. - Я же никогда и не был в этом городе. Я...
Гарднер встал, кряхтя перегнулся через стол и с наслаждением тюкнул его тяжелым пресс-папье по макушке.
- Ты, грязная свинья! - крикнул он, но не особенно зло. - Все равно ничего не выйдет. Придется рассказать все по порядку. Уж я из тебя все по ниточке повымотаю!
Он бросил пресс-папье на стол и сломал им карандаш.
Высокий покачнулся, но так же спокойно и окончил:
- ...я же австриец, меня зовут Отто Грубер. Я мастер по динамоустановкам. - Он как бы машинально провел рукой по волосам и стряхнул с пальцев тяжелые капли крови. - Я Отто Грубер! - повторил он.
- Заткните ему глотку! - приказал Гарднер.
Солдаты подскочили к высокому и схватили его за руки. Ганка же смотрел ему в лицо и вспоминал: где он его видел?
Вспомнить же было очень просто.
Год тому назад этого человека действительно привел к нему Гаген, но кто он такой, не объяснил. Просто сказал: "Вот этого вашего соотечественника нужно спрятать на две, на три ночи" (он именно сказал "ночи", а не "дня", и Ганка сейчас же обратил на это внимание). Был тогда этот человек в цветном драповом пальто, дорогом и хорошо сшитом, очевидно, по специаль-ному заказу. В руке у него была тросточка с ручкой из слоновой кости, и, войдя, он сейчас же прислонил ее к стене. И этот жест, почти машинальный, спокойный, очевидно, очень привычный, сразу же запомнился Ганке. В то время прошел небольшой быстрый дождь, насквозь пронизанный солнцем и ветром, и на драповом пальто и серебристой шляпе гостя лежали черные капли дождя. Гость снял шляпу и отряхнул ее. Потом он снял пальто; под ним оказался почему-то очень приличный, но все-таки никак не костюм, а просто комбинезон синего цвета. Он отряхнул и его и прошел вслед за Ганкой в комнату. Вечером пришел Ланэ и утащил Ганку в театр, а гость остался.
- Кто это у вас? - спросил Ланэ, и Ганка, застигнутый врасплох, назвал ему фамилию гостя.
- Он нехороший человек! - сказал Ланэ, подумав. - Я ему не доверил бы дом. Вы его хорошо знаете?
- Ну как хорошо! Нет, конечно, - ответил Ганка. - А почему вы так говорите, что нехоро-ший? Разве вы...
- А вы взгляните на его лицо: оно тупое, четырехугольное и какое-то тяжелое. Впрочем, австрийцы в большинстве такие... Лафатер, например, пишет...
- Лафатер! - засмеялся Ганка. - Вот откуда подуло! Подождите, подождите, я скажу профессору, что вы читаете, он вам задаст Лафатера...
- Нет, нехороший человек, - вздохнул Ланэ. - Даже и без Лафатера нехороший: такое тяжелое лицо... Вот увидите.
Когда Ганка пришел домой, гость сидел перед шахматным столиком, курил и смотрел на фигуры.
- О! - сказал Ганка. - Так вы шахматист?
Гость встал.
- Ну, какой там шахматист... Так просто, балуюсь.
Он был, очевидно, недоволен тем, что его застали за этим занятием, и даже слегка покраснел.
- А вот мы сейчас сыграем, - сказал Ганка и весело потер руки. Ну-ка, ваши какие? Белые?
- Да нет, не буду, - засмеялся гость. И опять смущенно: - Я же так, для себя... Кто это приходил к вам?
- Разве я вам не представил его?
- Только фамилию сказали.
- А! Так! Это мой товарищ по институту, ученый хранитель музея предыстории Иоганн Ланэ. Он вам понравился?"
- А что? - спросил гость и, подойдя к столу, смешал шахматы. - Я же его не знаю, но, кажется, добродушный, хороший человек.
- Почему? - удивился Ганка.
- А что, разве я не прав?
- Нет, правы, конечно, если это только опять не по Лафатеру.
- По чему? - спросил гость и сдвинул брови. - По Лафатеру? Это ведь, кажется, что-то из области физиономистики? - нерешительно вспомнил он. Нет, я этим не занимаюсь. Но он такой толстый, одышливый...
- "Толстый - значит добрый человек", - пишет где-то Сервантес, заметил Ганка. - Вы правы, конечно: и хороший, и добрый. Только...
- Только немного трусливый? - угадал гость.
- А откуда вы знаете про Лафатера? - нахмурился Ганка.
- Так! - неохотно ответил гость и стал складывать шахматы в ящик. Когда я еще бегал в школу, у нас на рынке сидел старик и гадал, и над ним была большая вывеска: "Определение характерам способностей по Лафатеру", вот я и запомнил.
На другой день они сыграли в шахматы, и гость легко побил Ганку.
- Что за черт! - сказал ошалело Ганка. - Нет, это случайность! Давайте-ка еще!
Сыграли еще раз, и Ганка опять был побит.
