Целыми днями смотрел письма, фотографии, дореволюционные справки и дипломы, газетные вырезки, мандаты. Фотографии особенно занимали меня. Их было много: отец любил сниматься и на фотокарточках всегда выглядел веселым и здоровым. В жизни, к сожалению, так было нечасто.
Вот самая ранняя фотография отца. Ему год или чуть больше. Мать, прямая и высокая, держит его на руках; сзади, обняв ее за плечи, стоит его отец – мой дед, земский статистик. Первая фотография отца в гимназической форме: ему шесть лет и он зачислен в приготовительный класс. Больше всего меня занимает отец тех же лет, что и сейчас мне. Мы похожи, лицо его уже далеко не молодо, грань между зрелостью и старостью пройдена. Я смотрю фотографии уже несколько часов, откладываю, беру снова. Отец уже прошел свой путь, я еще иду. Я уже говорил, что мы похожи. Кажется, я повторяю и его путь. Я думаю, что и умру, когда мне будет столько же лет, сколько ему. Но это не важно, главное, что теперь я на передней линии, первый в очереди.
Среди других бумаг отца я нашел в его столе большую синюю папку с документами, относящимися к семейной реформе. Я много раз слышал об этой папке, знал, что в ней хранятся проекты, написанные самим Иосифом Виссарионовичем, но ни разу не видел ее. Отец берег папку как зеницу ока и никогда никому не показывал. Я даже не знал, что он держит ее у нас дома. Теперь она моя. Кончившись, жизнь отца со всем, что в ней было, и с этой папкой тоже, стала моей жизнью, продлила ее назад, в прошлое. Моя жизнь сравнялась с его жизнью и пошла дальше.
Наша квартира всегда была проходным двором, заполненным родными и двоюродными дядями и тетями с бесконечным сонмом своих детей, оставшихся в моей памяти братьями и сестрами, приезжавшими неведомо откуда и так же неожиданно исчезавшими. Я всегда был заворожен этой круговертью появлявшихся в моей жизни родственников. В их письмах, составивших хронику нашего рода, смерти, любови, карьеры соединялись с обычными браками, за которыми следовало появление детей – моих новых родственников, и разводами, после которых они переезжали в другой город, почти всегда почему-то через Москву, через наш дом.
Эти переезды только казались случайными; с удивлением я обнаружил, что, как только один из гостей уезжал и место освобождалось – поводы были основательны: те же любовь, карьера, развод, смерть, – на смену ему почти немедленно, влекомый теми же причинами, приезжал другой. Теперь я понимаю, что виной такому столпотворению был сам отец, его боязнь пустоты, начавшаяся еще в детстве – его мать писала об этом мужу – и ставшая почти болезнью после месяца заключения в одиночной камере в декабре 1906 года.
По образованию отец мой был юристом, специалистом по истории семейного права. Еще в 1903 году он стал членом партии, дрался на Краснопресненских баррикадах в девятьсот пятом, однако в десятом году, уже в эмиграции, отошел от партийной работы, поступил на юридический факультет Лувенского университета и всецело занялся наукой. На жизнь он зарабатывал репортажами о сенсационных судебных процессах в Европе, которые писал для десятка газет и журналов самого разного направления: от социал-демократов до октябристов.
В 1917 году отец вернулся в Москву, а в двадцать третьем в издательстве «Недра» двумя тиражами вышла его первая книга «Социалисты о семье и браке (от Кампанеллы до Маркса)», наделавшая много шуму. Книга привлекла внимание и Сталина, который предложил отцу стать его референтом по этим вопросам. Тогда же отец начал преподавать в Московском университете.
В своем исследовании отец писал, что уже первые социалисты понимали: без разрушения семьи – главного оплота всего старого, косного, отжившего – невозможно построить коммунистическое общество, общество людей, ставящих общественные интересы выше личных. Множество взглядов на то, что делать с семьей, чем и как заменить ее, были высказаны со времен города Солнца, но все они – от фаланстеров до узаконенного разврата – были утопией. После семнадцатого года проблема эта из теоретической стала главным вопросом построения нового общества. Уже первые послереволюционные годы показали, что слова Маркса о том, что гибель буржуазного строя лишит семью экономических корней и она сама собой отомрет, были чересчур оптимистическими. Казалось, надломленная годами гражданской войны и военного коммунизма, голодом, страхом, болезнями, разбродом и разрывом всех и вся отношений, атакуемая писателями, философами, возникающими тут и там коммунами и общественными столовыми, высмеиваемая ходившими по Москве и Ленинграду в чем мать родила членами общества «Долой стыд», – семья к середине двадцатых годов укрепилась вновь.
Не только простые граждане, но и многие коммунисты – испытанные бойцы, прошедшие через царскую тюрьму и каторгу, через самое горнило классовых битв, – не сумели справиться с собственными семьями: шаг за шагом личные интересы возобладали у них над общественными. Ясно, что для революции эти люди, несмотря на все их заслуги, были потеряны. Семья была тайным мотором того бюрократизма, о котором с такой болью и тревогой писал в последних статьях умирающий Ленин.
В конце двадцатых годов семья превратилась в одного из опаснейших врагов страны. Борьба с ней – семейная революция – вошла наряду с индустриализацией, коллективизацией и культурной революцией в число первоочередных задач, стоящих перед Советской республикой. Хотя в тридцатые годы семейная революция достигла некоторых успехов (о чем говорит чрезвычайная популярность у молодежи Павлика Морозова, отказы множества жен и детей от своих репрессированных родственников), всё же надо признать, что разрушение семьи оказалось самой сложной задачей из всех, стоящих перед партией. Скоро положение стало совсем тревожным. Семья от пассивного сопротивления перешла к прямой конфронтации с Советской властью: именно в семье, как показали многочисленные процессы, враги народа находили моральную и финансовую опору и поддержку.
В предвоенные годы вопрос о семье больше пятидесяти раз ставился на заседаниях Политбюро, однако дело почти не двигалось. Для всех была очевидна ненормальность сложившегося положения, когда между Сталиным, отцом народа, и гражданами Советской страны, его детьми, существовало целое марево посредников, так называемых отцов семей, искажавших и извращавших их отношения. Были обсуждены и оставлены десятки проектов, некоторые пораженчески настроенные члены Политбюро считали проблему вообще неразрешимой. К счастью, они были посрамлены, и весной сорок первого года, буквально накануне войны, выход был найден.
Иосиф Виссарионович предложил не рубить с плеча, не идти путем немедленного искоренения всех семейных отношений, а на первом этапе заменить старую семью новой, социалистической семьей, построенной на совершенно иных началах. Так же, как Владимир Ильич увидел в первом субботнике, организованном рабочими Московско-Казанской железной дороги, зародыш нового, коммунистического отношения к
