class="p1">
«Я немного умерла»
Вот она, суровая правда: пижоны – мой самый страшный кошмар. Мира Рейнольдс – мой самый страшный кошмар. И сил противостоять ему без Андерсона у меня не хватит.
– Я знаю, что Мира ужасная. – Ной склоняет голову. – Но я думаю об этом доме как о доме Мэдисон, а Мэдисон – добрая душа. Она как булочка. С корицей. Если хочешь уйти, можем уйти, просто Мэдисон…
– Она классная. Я знаю. Я поняла. Вы друзья.
– Что? Это-то что означает, по-твоему?
– Что?
– Друзья. В кавычках.
– Я не показывала кавычки.
– Ты их голосом показала.
– Ной. – Я зажмуриваюсь. – Все нормально. Забудь, ладно? Ничего не имею против Мэдисон. Мне просто хочется уйти.
– Тогда нам следует уйти, – говорит Ной, и его взгляд смягчается.
– Я уже пять минут пытаюсь донести до тебя эту мысль.
– Так пойдем, – улыбается он. – Я провожу.
– По-моему, это я тебя провожу. Прослежу, чтобы ты донес до дома свою пьяную задницу. – Я прячу улыбку. – Скажем Райану, что уходим?
– Он разберется, – быстро возражает Ной. – Посмотри на него. Посмотри на нашего мальчика. Играет себе. Так счастлив. Пойдем. – Он тянет меня за руку. – Ну же.
Сцена шестьдесят четвертая
Идти домой с подвыпившим Ноем – то еще приключение. Он клянется, что выпил всего четыре стаканчика, хотя «четыре», на мой взгляд, это уже не «всего». В любом случае, я вижу эффект от каждой капли. Нет, он не шатается, не падает лицом вниз, ничего такого. Просто типичный Ной, только более громкий. И главная отличительная черта: в этом состоянии он просто не может перестать болтать.
– Серьезно, – говорит он, наклоняясь ближе. – Этот чувак – наземная рыба. Он может ходить…
– Не может быть. Невозможно.
– Я тебе говорю, он существует, и он вышел к нам прямиком из ада. – Тут его лицо озаряет новая идея. – Так. Игра. Выбери, за кого выйдешь замуж, кого закопаешь и с кем переспишь. Поехали. Змееголов…
– Закопаю.
– Ладно. Таракан?
– Тоже закопаю.
– Голый землекоп.
– Мы подружимся и будем мирно сосуществовать.
– Кажется, ты немного обходишь правила, но я тебе разрешаю. – Несколько секунд он молчит. – Кстати, о голых землекопах: что там у вас с Мэттом Олсоном?
– Я даже знать не хочу, как ты перешел от голых землекопов к Мэтту Олсону.
– Это просто. Мэтт отлично смотрелся бы голым, а про землекопов к слову пришлось. И я просто хочу знать: вы мутите?
Он так и говорит «мутите». Вместо того чтобы нормально спросить.
– Мы не мутим, – безучастно отвечаю я.
Ной расцветает.
– А ты знаешь, что значат твои инициалы?
– Кейт Элиза Гарфилд.
– Точно! Кейт Элиза Гарфилд. КЭГ. Звучит как «кег». А «кег» – это пивной бочонок.
– Потрясающе.
– Ирония, – продолжает он, наклонившись так близко, что наши руки соприкасаются, – заключается в том, что ты не пьешь. Понимаешь? Ирония. Идеально.
Я просто смотрю на него, слегка качая головой. Следовало бы на него сердиться. Поведение Ноя объективно очень раздражает. Это факт. Но он кажется удивительно милым, и это раздражает еще больше.
– Я вообще не настолько пьян, Кейт. Котенок. А почему тебя постоянно называют котенком? – Он оборачивается ко мне, широко распахнув глаза. – Это из-за того кота в комиксах?
– Ты правда хочешь знать?
– Да! – Я вижу его лицо и поблескивающие в свете фонарей глаза. Мы уже почти дома, до нашего тупика всего пара улиц.
– Ладно. Мою маму зовут…
– Мэгги, – подсказывает Ной. – Мэгги Гарфилд. Она ведь так и не поменяла фамилию на девичью? А почему? Или я не должен такое спрашивать? Но ваша фамилия прикольная. Я сразу кота вспоминаю.
– Все вспоминают. Мне рассказывать или нет?
– Да! Да, я слушаю. – Он торжественно хмурится. – Продолжай.
– Серьезное лицо можешь не делать. Это не грустная история.
– А радостная? – Ной снова сияет.
– Это даже не история. Просто все думают про кота, поэтому мою маму называли Кошечкой. И тогда я заставила всех звать меня Котенком. Мне тогда лет пять было.
– Мило.
– Как скажешь.
– Скажу. – Он улыбается мне. А потом, прежде чем я успеваю понять, что происходит, протягивает правую руку и проводит кончиками пальцев по моей щеке.
Как в мультфильмах «Дисней». Как в «Рапунцель».
Потом его пальцы замирают, а улыбка гаснет. Так странно. Парень передо мной не выглядит как Пижон Ной после Четырех Стаканчиков. Он выглядит как обычный честный гик с душой нараспашку.
– Кейт, знаешь что? – тихо говорит он, и у меня кровь приливает к щекам. Я открываю рот для ответа, но легкие, кажется, перестали работать.
Ной едва заметно улыбается.
– Я очень рад, что мы снова друзья.
Друзья. Он стоит передо мной, касаясь моего лица рукой, и говорит о дружбе. С другой стороны, про Мэдисон он тоже так говорил, а там дело зашло дальше, чем просто пальцы и щеки. Может, это особенность его мировоззрения. Может, она присуща всем пижонам. Немного чарующих взглядов, немного тщательно рассчитанных прикосновений, и вот ты уже выражаешь свою дружбу, прислонившись спиной к холодильнику Шона Сандерса.
Я отступаю на шаг, и на лице Ноя тут же появляется тревога. Он отдергивает руку, и та безвольно падает вдоль тела.
– Прости… Кейт.
– Все хорошо. Мы друзья.
И еще несколько секунд я стою, скрестив руки, пока сердцебиение не приходит в норму.
– Кейт, прости.
У меня голова идет кругом. Вот он стоит передо мной, и его лицо открыто выражает любовь – вид, совершенно не присущий Ною. Но откуда мне вообще знать о его чувствах? Они ведь на самом деле не слишком-то хорошо отражаются на лицах. И всегда могут быть притворством, игрой. А игра – особенно актерская – делает все бессмысленным. Она построена на идее, что определенные жесты означают определенные чувства. Мисс Джао всегда говорит: «Эмоция в сцене должна быть очевидной даже без слов». Но это же нелепо. У нас только и есть, что набор странных ассоциаций, которые мы придумываем сами, потому что всегда так делали – и потому что все вокруг это делают.
Как вообще по чьему-то лицу можно понять, влюблен человек или нет? Это же смешно. В реальной жизни каждый из нас находится в растрепанных чувствах и вряд ли отдает себе отчет в выражении своего лица – что уж говорить о чужом. Взять меня: я могу сейчас убедить себя, будто Ной влюблен в меня. А потом наблюдать, как он развернется и начнет рассказывать, что они с Мэдисон уже месяц встречаются.
Не говоря уже о том…
– А Мира? – внезапно спрашиваю я.
– Мира? – хмурится Ной. – При чем тут Мира?
– Ты же хочешь дружить
