и неделя экскурсий по стране переменили её взгляды на Израиль в корне, она стала сионисткой и влюбилась в Иерусалим. Впрочем, раньше она точно так же влюбилась в Индию, куда ездила на полгода поработать волонтёром в лепрозории под Бангалором.
Встретилась мне на Мёртвом море и Лена из Ленинграда. Ленинградцы особенные, город, река, фасады на набережных каким-то образом накладывают отпечаток на людей. В Израиле Лена три года, управляет небольшой турфирмой, которая организует паломнические поездки для православных из России. Работа тесно связана с арабами-христианами из Вифлеема — это водители автобусов, имеющие хороший контакт со многими православными святынями Израиля, например, с монахами монастыря Мар-Саба в Иудейской пустыне: необычайно живописный скальный монастырь Святого Саввы помнит первых христиан, в нём захоронен Иоанн Дамаскин.
— В Ленинграде я работала постановщиком праздничных мероприятий. Скажем, является ко мне по объявлению парочка. Надо через два дня свадьбу сыграть. Два дня — мало, но, если много денег, можно успеть. Выбрали Константиновский дворец, в одном из флигелей музейщики банкетный зал устроили, надо же как-то зарабатывать. Прихожу я с опозданием, ко мне метрдотель кидается: «Леночка, у нас беда — все гости бандиты». Я ему — ладно, что мы, в Ленинграде, бандитов не видали? А он: «Таких ещё не видали». Захожу в зал — а там все уже в дым, блестят фиксами, окурки в посуде гасят, а ещё ничего не началось. Ну, была не была — вылетает конферансье, он у меня под советские годы работал — выходил в бабочке, с песенкой: «И хорошее настроение не покинет больше вас». Так он и начал — только пропел куплет, а ему кричат: «Парень, иди отсюда». Ко мне снова метрдотель подбегает: «Леночка, у нас ещё беда. Жених сбежал, денег не оставил. Невеста в соплях, ничего сама не поймёт». Что делать? Ежели гостей разогнать, себе дороже. Да и некогда было соображать — «шоу маст го он»: у меня на очереди выход цыган, с гитарами, в кумачовых рубахах, тряся чубами, они уже пошли между столами. И как раз приезжает медведица. То есть я иногда работала с медведем Захаром, думала, и в этот раз его на скорую руку прицепить к цыганам, но не тут-то было, мне дрессировщик отказал: «Захар не работает больше, потому что вырос». Оказывается, медведи слушаются дрессуры только до полутора лет, а потом, как ты его ни воспитывай, зверь становится непредсказуемым, с ним на публике появляться опасно. Ладно, говорю, прощай, Захар. «Да подожди ты, — говорит Виталик-дрессировщик, — есть у меня медведица знакомая, самка всё-таки, вроде смирная, с ней работают». — «Давай телефончик». В общем, как раз перед цыганами нарисовались двое — женщина с испитым лицом и какой-то смурной мужик в куртке-косухе. Женщина переоделась, нацепила кокошник, а мужчина в чём был остался. «Не переоденетесь?» Хмельной здоровяк что-то промычал. Женщина в кокошнике заступилась: «Так это ж только поводырь, он медведицу выводит, а всё остальное я делаю». Цыгане тем временем надрываются. И тут поводырь приводит медведицу. «А вот и наша Настасья Филипповна!» — хрипит дрессировщица. А я гляжу — я таких гризли не то что в зоопарке, по телевизору не видела — облезлая медведица баскетбольного роста навстречу косолапит. Всё произошло мгновенно. Медведица, как почуяла публику, не знаю, что с ней стало, она лапой поводыря сбивает на пол и давай рвать. Цыгане примолкли, бандиты достали пушки. Ну, думаю, сейчас двойное убийство будет. Человека зверь разорвёт, Настасью-медведицу застрелят. Хорошо, цыгане опомнились, рванули цепь и примотали медведицу к колонне. Настасья Филипповна ревёт, поводырь на полу сидит, моргает, на спине косуха вся в лохмы исполосована. Тут метрдотель, пока никто не опомнился, выкатывает главный номер — торт с фейерверком, самая дорогостоящая часть программы. Сообразил, чтобы сразу в счёт вставить, потому что почуял, что дело швах, до торта не дойдёт. Катит торт на тележке по залу, римская свеча фонтаном полыхает, загорается занавеска, начинается пожар. Кое-как потушили, цыгане снова положение спасли — заиграли, невесте налили водки, успокоили. На следующий день жених явился, расплатился сполна.
Жизнь учит постановщика, что зимой ничего, что зависит от погоды, планировать нельзя. Позвали меня делать новогодний бал для одного известного дирижёра. По задумке это называлось «Бал Серебряного века». В Юсуповском дворце гостей встречали Арлекин и Коломбина с колокольчиками. Позванивая, они провожали их в зал, где Бригелла, Панталоне, Доктор Грациано и другие персонажи вращали стол, изображали спиритический сеанс. Но прежде перед входом у меня происходил выезд наездниц с боковой посадкой, в шубках — под арию с шампанским из «Травиаты», когда Виолетта к гостям с бокалом спускается, а у меня всадницы кружат. Ахалтекинцы прибыли на репетицию, как раз когда грянул мороз под минус сорок. Лошадей даже при минус пятнадцати из конюшни выпускать нельзя, но в клубе верховой езды полопались батареи отопления и обитателей её надо было куда-то срочно вывозить на передержку. Погрузили коней в фургоны и отправили ко мне. Я мчусь, покупаю ящик водки — растирать лошадок, покрытых инеем, конюхов отпаивать. Кое-как натаскали соломы в вестибюль дворца и под мою ответственность четыре ахалтекинца там переночевали. Следующим днём мороз ещё скрепчал, шубки наездниц — на рыбьем меху, ни о каком шампанском речи быть не может, у меня от мороза полетели фланговые усилители, так что звук был на троечку, да кто ж заметил, только я ведь знаю, как было задумано.
На следующий год я решила, что всё надо делать с учётом мороза. Идея была противостоять суровым условиям. Сценарий нашли подходящий. Уж, думаю, чукчам минус сорок нипочём. Пригласила якутский ансамбль, чтобы они мне чумы снаружи поставили, костры летающие — я придумала, как на подвесах костерки с самовозгоранием развести, и, конечно, пляски с шаманскими бубнами должны были стать гвоздём представления. Но тут случилась оттепель. Снег превратился в грязь, нарты в собачьей упряжке по булыжнику скребут, собаки язык набок вывалили, но костры подвесные удались, даром что чумы на фоне слякоти смотрелись неброско. После, в пять утра уже, приезжаю домой, выхожу из машины, и тут снег посыпал — снежинки огромные, с пятак, и медленно падают, кружатся. А я думаю, вот почему б им было в полночь точно так же не слететь с небосвода?
— А в Иерусалиме после Ленинграда тоже, наверное, неброско?
— Как сказать. Я считаю, всему своё время. Было время ленинградское, стало время иерусалимское. А снег и в Иерусалиме иногда идёт, здесь своя сказка.
По
