- Через час встречную дорогу перекроют, - сказал Антуан, - хорошо, что мы проскочили.
Мы снова спустились на кольцевую и, вернувшись по восьмерке к исходной точке, благополучно миновали развязку на Гент и Остенде.
- Поедем на Дендермон, - пояснил Антуан.
Я посмотрел на карту: дорога на Дендермон не имела отчетливого направления к морю и пролегала примерно в середине между Гентом и Антверпеном. Но, увы, хитрость Антуана не удалась: и эта дорога оказалась забитой машинами, хоть и не столь плотно.
Но не таков Антуан, чтобы терпеть эту стадность. На первом же съезде он выбросил машину из потока, и мы пошли крутить по проселкам. Мы бросались то вправо, то влево, поворачивали под прямым углом и даже назад, как яхта на встречном галсе. Проселки были пусты в этот ранний час, и все машины, которые попадались нам по пути, спешили навстречу - к стаду. Антуан жал изо всех сил, я уже не мог уследить за всеми причудливыми его бросками, потому что не все дороги были отмечены на карте, но Антуан ни разу не сбился, не дал ни одного предупреждающего сигнала, ни разу не попал на такую дорогу, которая не имела бы продолжения. Мы обогнули Дендермон с севера, а Гент, наоборот, с юга. Три раза проносились по путепроводам под теми самыми автострадами, по которым полз, тащился, влачился, а то и просто стоял поток машин и тогда Антуан весело издевался над земляками.
Брюгге остался западнее. Мы шли вдоль голландской границы, и тут я поймал указатель. Голубая стрелка указывала: "Кнокке - 12 километров". И перед нами стлалась чистая полоса.
- Салют, Антуан! - торжествующе засмеялся я. - Сегодня утром ты перехитрил миллион бельгийцев. Будь в моей власти, я бы присвоил тебе звание штурмана высшего класса.
Антуан не ответил, прижался к обочине, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Я глянул на спидометр. От Ромушана до Кнокке по указателю карты двести сорок один километр, а спидометр накрутил триста девяносто пять.
Обратная стрелка указывала на Гент и Антверпен. Я давно уж заметил, что эти дороги проложены для дураков: стрелки ведут их по кратчайшим расстояниям, подсказывают, разжевывают, наставляют. На всех перекрестках щиты со схемами и стрелки, стрелки. Следуйте по стрелкам - и вы приедете. Антуан пошел против стрелок - и мы обогнали всех. На часах было десять минут восьмого.
Я вышел из машины, постучал по скатам, припустился вперед по дороге. Одинокий "фольксваген", весело гуднув, обогнал меня: там тоже сидел не дурак, на плече у него дремала подружка.
Я вернулся к машине. Транзистор, который я забыл выключить, меланхолично выбалтывал синкопы. Я потянулся к кнопке, но Антуан приподнял руку: не надо. Над дорогой поплыл голос Пиаф:
Завтра настанет день!..
Кажется, рухнуло все, но все начинается снова.
Завтра настанет день!
Голос рождался из глуби, то ниспадал, то взмывал ввысь. Он растекался над утренней землей, наполняя ее своей страстью.
- Завтра настало, - сказал Антуан, не открывая глаз и дремотно улыбаясь. - Достань-ка фотографию братьев Ронсо.
Я извлек из папки фотографию.
- Переверни ее, - продолжал он с той же улыбкой, - что там написано? Мише... и буквы "л" не хватает. Но это не так. Пьер Дамере был прав, он не соврал старому Гастону. И Тереза сказала нам правду. Она не вспомнила клички дяди, зато теперь я могу сказать ее. Мишель никогда не был Мишелем. Он всегда был миш.
- Еще один ребус? - я засмеялся и полез за словарем.
- Миш - это миш, - сказал Антуан. Наконец-то он открыл глаза, лукавство светилось в них.
Но и я уже разобрался со словарем: миш - это Буханка, и кличка у Пьера, верно, появилась еще в детстве или со школы, коль Густав Ронсо упомянул ее еще до войны. Буханка пришел в особый отряд со своей кличкой, он говорил русским: "я - Миш", зовите меня "Миш", но те переиначили кличку на русский лад. Так появился Мишель: это и стало его новой кличкой. Значит, Мишель никогда не был и Щеголем: он всегда оставался Пьером Дамере по кличке "Мишель". Братья не были родными, они жили отдельно, а во время войны дороги их и вовсе разошлись: один стал "кабаном", другой сделался рексистом, и не было у Мишеля мотива мстить за убитого предателя. Вот и Альфред написал в синей тетради: "Буханка не виноват". Но только сейчас я узнал, как возникла эта кличка, - и распалось задуманное тождество. Старый Гастон выстроил стройную цепь, но он добросовестно заблуждался. Фазаны подвели старика Гастона, всего два фазана. Буханка забрал у Гастона двух фазанов, чтобы накормить товарищей. На этих фазанах и попался в ловушку Гастон, извечная крестьянская психология...
А Пиаф продолжала в ликующей надежде:
Кажется, рухнуло все, но все начинается снова,
Завтра настанет день!..
И звон колокольный в небо взлетит голубое
Завтра,
И месяц новый, месяц медовый взойдет над тобою
Завтра,
От сегодняшней грусти не останется даже следа,
Ты будешь смеяться, любить и страдать - всегда, всегда.
Завтра настанет день!
Завтра!
- Ну что ж, Антуан, - сказал я. - Вот тебе и ответ на твой вопрос о ноже. Луи был прав, ругая меня за то, что я взял чужой нож. Я предполагал, что этот нож вовсе не обязательно должен принадлежать кому-то из "кабанов". Просто кто-то захватил его с собой, когда "кабаны" были в "Остелле", ведь нож необходим в лесу. Так что придется вернуть его хозяйке.
- Я передам его через Терезу. Вместе с записочкой, а? - Антуан снова хитро прищурил глаза.
- Но кто же в таком случае ждет нас в Кнокке? Как ты думаешь?
- Не все ли равно, - беспечно откликнулся Антуан, включая скорость.
ГЛАВА 25
7.25. Удалось поставить машину прямо против "Паласа" так, что можно сразу выехать на дорогу в сторону Вендюне и Брюгге. Справа столб, прямо белая черта, так что нам трудно перекрыть выезд.
"Палас" расположен в долгом ряду других отелей, выстроившихся шеренгой вдоль берега, на вид ничем от них не отличается и выглядит вполне респектабельно. По другую сторону улицы ряды ларьков и купален - здесь променад. Еще дальше - полоса пляжа, утыканного цветными зонтами. Час ранний, народу почти не видать. День обещает быть теплым и чистым.
Начинают подъезжать машины.
7.40. Все идет по графику: устроились. У подъезда нас встретил швейцар в ливрее: "Мест нет". - "У нас есть", - небрежно бросил Антуан, и сквозь вертящуюся дверь мы проникли в холл. Администратор встретил нас радушно: "Мсье Оскар Латор с сыном? Да, да, мы ждем вас. Как прошла дорога? Сегодня ожидается что-то невероятное! По радио передавали, что к морю двинулись три миллиона человек".
Я стоял в сторонке и помалкивал, старательно изучая расписание пароходов из Остенде. Потом переключился на брюссельское расписание самолетов. Каракас, Манила, Тегусигальпа, Порт-о-Пренс, Карачи, Парамабиро, Мельбурн, Монреаль. Какой бы городок мне выбрать? А вот и наш рейс 041, вылет из Брюсселя в 10. 25 - все у нас по-прежнему.
Краем глаза наблюдаю за Антуаном. Тот заполнил бланки, выложил паспорта и две тысячи франков, по тысяче за сутки, подумать только! Двести франков Антуан подал отдельно, заложив под паспорт: "Силь ву пле, мсье". Администратор мигом все оформил, даже не раскрыв паспортов: приехали отец с сыном, экая невидаль! Слизнул ассигнации и вернул оба паспорта Антуану.
Поднялись на лифте на третий этаж, нас проводили в номер. Горничная в наколке поиграла глазками в нашу сторону. "Прикажете завтрак, мсье?" "Пожалуйста, не беспокойте нас, мы будем отдыхать с дороги", - и еще сто франков, полетели наши денежки!
Антуан запер дверь, задернул портьеры.
- Спать, Виктор. Я буду спать целый час. Шестьдесят минут.
- Валяй, Антуан. Остаюсь на вахте.
Антуан разоблачился и юркнул в постель.
Номер что надо: огромная комната с балконом и альковом, в котором высятся две роскошные кровати. Современная мебель, телевизор, холодильник, столик для телефона с белым аппаратом - вот что нам всего нужнее: и выходить не придется из номера, Щеголь сам заявится как миленький, едва услышит кое-что по телефону.
Заглянул в коридорчик. Там была еще одна дверь, за ней оказалась ванная - и вполне приличная: с розовой плиткой, никелированными кранами, широким зеркалом и всем остальным, что полагается в таких местах. Даже две зубные щеточки, завернутые в целлофан, - "Покупайте предметы гигиены только у Гиббса..."
7.50. Погулял по номеру, заглянул в холодильник: набит бутылками дело у черного монаха поставлено на широкую ногу. Ни разу мне не приходилось останавливаться в таких шикарных апартаментах. Все для Виктора Маслова, сына Бориса! Ведь они не только миллионы, они, если на них поднажать, и Терезу мне отдадут. Будут у меня апартаменты почище этих, "ягуар" и "кадиллак" - непременно две машины, как мечтает Николь. И Тереза будет. И поплывем мы на белом пароходе на остров Кюрасао, нет, лучше в Австралию, на Веллингтон-стрит. Газеты будут давать отчеты в светскую хронику: "Вчера молодая чета нанесла первый визит мистеру Чарли". Или еще трогательнее: "Их отцы были врагами, но они полюбили друг друга", а мы тут как тут с крошкой Зизи на фоне нашей яхты. Научусь болтать по-французски. "Же т'эм, май дарлинг" - "И я тебя же т'эм". Но не до шуточек мне теперь...
