— А как же быть: бабушка говорила, если мы не исполним её завещания, Бог нас накажет?..
Это спрашивал я, студент первого курса. Может быть, мне следовало бы стыдиться этих слов? Но мне казалось, что слова покойной бабушки — непоборимый закон, и как бы по-своему я ни верил в Бога, всё же я должен бояться и того Бога, в которого верила бабушка.
— И тебе не стыдно говорить так? Ведь ты — студент!.. Какой же ты студент после этого?.. — посмеялся надо мною дедушка.
Дедушка часто упрекал меня и говорил, что я попал в студенты по недоразумению.
Я смутился. В самом деле, какой же я студент, если верую в бабушкина Бога? В того именно Бога, которому она поехала поклониться.
Бабушка уехала поклониться своему Богу. В тот день у нас в городе умерло от холеры десять человек. А перед этим в течение нескольких дней мы только и говорили о холере.
И бабушка сказала:
— Грешны стали люди, Бог и послал мор… Всегда так бывает, как люди забудут о Боге, так он и пошлёт им мор, или глад, или нашествие иноплеменников…
— Племянников… При чём тут племянники? — спросил дед, немного тугой на ухо.
— Иноплеменников, говорю я… И-но-пле-мен-ни-ков, а не племянников! — рассердившись, выкрикнула бабушка.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся дедушка. — А мне послышалось — племянников…
Бабушка сидела насупившись, а через минуту сказала:
— Ты во всём себе усмешку найдёшь!.. Постыдился бы на старости лет…
И ещё через минуту добавила:
— Поеду в Киев молить Бога за всех вас… Выпрошу у него милости и вернусь.
И она сказала это таким тоном и с такой верой в силу своих слов, что и мы все поверили, что вот попросит бабушка Бога, чтобы он смилостивился, и он смилостивится…
И она поехала в Киев замаливать Бога, но умерла от холеры и не вернулась. Бедная бабушка! Как жестоко расправился с нею её Бог! Она ехала просить его за других, а он и её самое не пощадил.
Недаром при жизни она часто говорила:
— Неудачливая я какая-то… Если это Бог испытует меня… ну… Его святая воля… А если это мои человеческие грехи заводят меня на край бездны, что же мне тогда делать, окаянной?..
— Голубчик мой, все неудачи от несовершенства общественной жизни, — наставительно и безапелляционно заявлял дедушка, всегда вольнодумничавший.
— А несовершенства отчего?
— Ну, этого, друг мой, тебе не понять, — заявлял дед.
А потом долго говорил о несовершенствах общественной жизни и пугал бабушку уже новым страхом. Слушает она, бывало, дедушкину вольнодумную проповедь, а сама осматривается и всё шепчет:
— Да потише ты… неравно жандармы подслушают…
И потом ещё громче добавит:
— Вольнодумец ты, старик… Вот что!..
И бабушка уходила к себе, в угловую комнату. И мы все догадывались, что она там у себя делает: зажжёт перед образом свечку и молится о том, чтобы Бог избавил дедушку от вольнодумства. Этих молитв она не скрывала и от самого дедушки, который в таких случаях всегда провожал бабушку насмешливой фразой:
— Ну, пошла молиться, чтобы Бог избавил меня от вольнодумства. Странно устроены люди! Почему они никогда не попросят Бога, чтобы Он избавил их от глупости или тупоумия?.. Ха-ха-ха!..
До последних лет жизни дедушка смеялся звонким, раскатистым смехом. Голос у него был низкий и слабый, и говорил он негромко, а смеялся зычно, раскатисто, так что его смех слышен был за две-три комнаты. Как будто и рождён был дедушка только для того, чтобы смеяться над другими. Ничего святого не было для него — ни в нём самом, ни в других.
Мне всегда казалось, что за этим смехом деда скрывается нечто очень важное и таинственное. Мне всегда кажется, что громко смеющиеся люди силятся заглушить в себе какие-то внутренние, таинственные силы, которым нельзя дать власти.
Бабушка всегда говорила:
— Это в тебе, старик, дьявол так громко смеётся… Ты думаешь, это душа в тебе радуется?.. Нет, это дьявол сучит языком…
— Знаю я, старушенция моя праведная, — отвечал обыкновенно дедушка, — знаю, что дьявол, но что мне с ним делать?.. Вынашиваю я его в себе с детства… Ещё покойный отец мой называл меня чертёнком. И знаешь, что я тебе скажу: живи во мне ангел или сам Бог, я только бы ныл, а вот я и смеяться хочу… Ха-ха-ха!..
И он опять смеялся по-своему, страшно и удручающе…
— Тьфу!.. Пошёл опять сучить языком!.. Не люблю я этих слов твоих! — выкрикнет бабушка.
И они разойдутся по своим комнатам, как будто поссорившись, а минут пять спустя слышу, как они беседуют или в угловой комнате бабушки, или в кабинете дедушки. Как бы ничтожна ни была между ними размолвка, они скоро обязательно сходятся, мирятся и целыми часами сидят на диване в комнате бабушки или на оттоманке в кабинете деда и всё говорят и говорят о чём-то. Тётя Анна рассказывала, что будто бы дедушка всю жизнь старался совратить бабушку на путь вольнодумства и неверия, но ничего не достиг. И с какой-то упорной настойчивостью продолжает свою пропаганду, хотя бабушке уже семьдесят два года, деду семьдесят семь… И каким-то скованным из железа представляется мне мой седой, чудный дед. Отлила его жизнь в определённые формы и сама, даже при содействии старости и болезней, не может побороть бодрого, стойкого духа моего деда…
Если бы мне быть таким…
А как они любят друг друга… И часто я думаю, отчего мы, молодые, не умеем любить так?.. Отчего мой суровый отец не любит меня так? Отчего моя молчаливая и вечно скучающая мама не любит меня так же, как бабушка любит моего отца?
Помнится, когда потом я впервые полюбил одну женщину, я стал понимать силу любви бабушки к дедушке. Говорят, они всю жизнь любили друг друга так. У них хватило любви и для отца, и для дяди Коли, и для тёти Клавдии, которые давно уже умерли… Они любили своих детей, отчего же меня не любит моя мама?.. Звери и птицы любят своих детёнышей, отчего же меня не любят мои родные, ведь я тоже детёныш их?
Рождённое в нашем старом доме всё обречено на отчуждённость. В нашем старом доме на костях только умирать умеют люди и умирают хорошо.
Всё перепуталось в моих воспоминаниях, и часто я не знаю, где правда, где ложь. Это потому, что и в жизни людей правда и ложь перепутаны.
Вот я только что с восторгом говорил о любви бабушки и дедушки, а оказывается — любви этой нет, настоящей, святой любви, а был только обман и блуд.
Сам дедушка недавно назвал свою любовь и любовь бабушки к нему — обманом и блудом.
Помнится, это было вечером… Тогда ещё жив был мой брат… Я только не помню, когда это было, но помню ясно зимний холодный вечер. Сидели мы в столовой у камина: дед в большом кресле и с надвинутым на глаза зелёным козырьком. Бабушка сидела возле него на маленьком мягком пуфе, а я и брат мой сидели ближе к камину.
Сидя вполуоборот к камину и держа перед собою книгу, брат читал нам всем какую-то старинную «чувствительную» повесть. Я не помню её название. Ну, да всё равно, и в той повести, очевидно, было столько же лжи, сколько и в тех людях, о которых была написала повесть. Очевидно, это было так, потому что, после описания одной чувствительной сцены, когда она клялась ему в вечной верности, дедушка наклонился и потянулся руками к камину. Странно было смотреть на его протянувшиеся руки в красном отблеске догорающих поленьев. И лицо его вдруг сделалось красным, и глаза расширились и показались мне страшными адскими со своей таинственной слепотой. Мне показалось, что дед на это мгновение прозрел, да как и не поверить этому: он дотянулся рукою до рук брата и сильным взмахом кулака вышиб из рук чтеца книгу.
Книга в красноватом сафьянном переплёте сложилась, как должны складываться книги, когда их не читают, и со странным шумом полетела под диван, скользя по паркету.
Я до сих пор не могу забыть голоса деда, каким он крикнул, а он крикнул:
— Володька, брось эту мерзкую книгу в камин!.. Всё ложь, что в ней написано! Женщине нельзя верить… нельзя!..
Что-то ещё бормотал дед хриплым голосом, ворочался в кресле, словно его посадили на горячие уголья, и кричал:
— Не верьте, не верьте им, мерзким и подлым!.. Не верьте!..
Ухватившись за рукав халата деда, бабушка старалась его успокоить и говорила:
— Успокойся, мой друг, успокойся… Ну, мы не будем читать этой книги…
Дед с презрительной миной оттолкнул руку бабушки, поднялся с кресла и злым и громким голосом выкрикнул:
— Пошла прочь и ты!.. Ты такая же обманщица! Ты думаешь, я не знаю твоей тайны… Знаю её, знаю!.. Ты обманула меня, как и все женщины всегда обманывают своих женихов и мужей…
— Побойся Господа. О чём ты говоришь?..
— Ха-ха-ха!.. Господа вспомянула, а помнила ли ты Господа души своей, когда меня обманывала?.. Прочь! Прочь!..
И дед замахал руками в сторону бабушки. Потом, дрожа, опустился на кресло и застонал…
