- Вот, - произнес Сергей почему-то виновато. - Старинные, на двадцати двух камнях... Секунда в секунду... - И добавил напряженным тоном, видно, нелегко далась мягкому Сергею эта фраза: - Ты, извини меня, такой же прибор. На двадцати двух догмах... - Уткнулся жидкой бородкой в свою раскрытую грудь; выдавил из себя: - Сердце прибора - камень...
Ляне, на мгновенье, стало пронзительно жалко его. Так жалко трехлетнего, который выбежал из дверей... под грузовик. Еще секунда и все... Но к ней тут же вернулась прежняя ирония. Она огляделась, чтоб укрепить ее: "А ведь тошнит его от этого отребья... Точно! Из общего чайника брезгует", - отметила она, скользнув взглядом по никелированному чайничку, старинному, облупленному, видно, домашнему. "Из граненого стакана не пьет. Вон, из тонкого стекла, с подстаканником. А как вчера рыбу ловил!.. Чира поймает - в уху, хариуса - обратно выпустит... Гурман - аккуратист..." Ляна отыскала, наконец, взглядом щипчики. Они лежали на полочке тускловато-серебряные, домашние, снимать нагар со свечей. Щипчики путешествовали с Сергеем, куда бы он ни двинулся.
Ничто так не укрепляло неприязни Ляны, как они. Ляна взирала на них с брезгливой досадой.
"Клизма ты, вот что! Щипчики для свечей-в тундру... Уж точно - Сергуня! Все провалит!" - И, круто повернувшись, вышла из палатки. Направилась к рабочим, хотя восьми еще не было.
Возле палаток чисто. Хоть в туфлях ходи. Это она завела такое правило: по "центральной улице" грузовики - ни-ни... Трактора, вездеходы, тем более... Если разрешить громыхать вдоль палаток, всю землю перевернут. Грязи будет по шею. А так... глаз радуется. Ягель девственно белый. Пружинит под ногами. Не мох, а парадный ковер.
Рабочие курили возле столовой, с самого краю .лагеря. Беглый (его окликали Пашей) выводил на дверях углем: "Таверна 'Снежный человек'". Под вывеской был уже нарисован неандерталец с берцовой костью в руке. Паша подмахнул снизу; "Автопортрет". "Ушастый" захохотал. Петровых стал давать советы, чувствовалось, отборным матом, теперь уж хохот начался такой, что птицы поднялись, заметались над лагерем.
Край лагеря похож на берег. Дальше - жуткие болота. Пришлось мостить тропки, словно они - нефтяники на море. Вчера хлеб на себе перетаскивали: трактор утонул.
Ляна осторожно ступила на скользкие хлюпавшие доски. Подошла, вслед за перегнавшим ее Фельдманом, к притихшим ребятам.
Петровых заглянул в столовую, где стоял-в красном углу-будильник, буркнул, почесав спутанную бороду: "Рано покедова..." И, не теряя времени, занудил, вынув из зеленых брезентовых штанов записную книжечку; мол, неправильно закрыли наряд. Два дня работали за рекой. Там что? Там, значит, по карте, Ненецкий национальный округ. Коэффициент прибавки - 0,8°/о. А как им вывели? Как глупеньким?..
Ляна выругалась про себя: "Хитрован чертов! Закончик!.. Промолчала, и Петровых начал кричать, что, вот, завсегда так. Забижают рабочего человека...
- А повара ты учитываешь? - Паша обернулся к нему. - Ему тоже кус идет. От бригады. Своих не признаешь!..
Да, повара Петровых не учел. Уткнувшись в свою книжечку, принялся пересчитывать.
Фельдман прочитал свой список, кому куда ехать. Оглядел столпившихся рабочих.
- Спички есть? Рипудин от комарья?.. Проверить! Где приварок? - Он открыл крышку ящика с батонами, сахаром, котелками.
- Так, есть приварок... Накомарники? Павел, где накомарник?
Паша зашвырнул уголь, которым рисовал на дверях. Вытер о штаны черную ладонь. - Надоело в наморднике ходить, начальник!
Сергей распорядился кивком взять накомарник. Паша скривил губы недобро, запахнул на голом теле ватник, который он, видно, не снимал ни зимой, ни летом. Подтянул резиновые сапоги с отворотами, похожие на ботфорты. Поправил финку, сунутую в сапог. Ушел не оборачиваясь. Под сырой волейбольной сеткой, подвязанной только за верхние концы, не пригнулся. Откинул нижний край рывком.
"Агрессивность в крови... - отметила Ляна. - Пырнет, не задумываясь..." Отыгралась на Ксюте, поварихе, которая как раз выглянула из столовой:
-Мусору вокруг... Свалка! Убери!..
Отощавшийв лагере отец Никодим, сидевший на корточках у палатки, поправил очки с треснувшим стеклом, прогудел на самых низах:
-В тундре веников наломаем, Ля-аночка' Веников там бога-а-ато!
"Радетель за человечество..."
Синеглазый Володечка-футболист вывалился из столовой, по обыкновению последним, бормоча свою любимую песню, наполовину из рифмованной матерщины: "Северный ветер бросает в озноб; ну и сторонушка, мать ее..." - Увидел Ляну, оборвал песню. Покосился настороженно: "У этой не задержится, врежет..."
Петровых поглядел на небо, почесал бородку. - Ну, ворье! Ну, ворье! Взмахнул руками, отгоняя комаров.
- Во комар! - Он протянул руку почему-то в сторону начальника партии. - Как корова, ей-бо! Сядет, рука опускается.
Комары, казалось, не прокусывали кожу, а грызли. К концу рабочего дня, случалось, лица распухали. Одного солдата, забывшего рипудин, пришлось вертолетом отправлять в больницу: разодрал лицо в кровь, боялись заражения, столбняка... А еще мошки нет. Не сезон...
- Жрут, спасу нет, - продолжал постанывать Петровых. Обмишурился с подсчетами, досадовал. Как бы Ляна не припомнила? Припомнит, зараза!..
- Видать, дождик будет, - сочувственно вздохнул отец Никодим, помогая приятелю увести разговор от трудной темы.
- "У ей такая маленькая грудь, а губы, губы алые, как маки..." затянул вполголоса Володечка свою песню, которую он заводил с утра и так хрипел до вечера.
- Прекрати молитву! - вызверился вдруг Петровых. - Спасу нет!
Вернулся Паша с накомарником и охотничьим ружьем, бросил деловито: Работа работой, а дело делом... Петровых сорвал с себя рубашку, попросил Пашу намазать ему спину рипудином:
-Насквозь прокусывают... Никакого сочувствия к рабочему человеку.
Тот отмахнулся, мол, надоел, зуда... Отец Никодим сжалился над ним, намазал ему спину густо. Тот ежился одеваясь и выговаривая начальству, время от времени:
- А чего вы нам, товарищ начальник, значит, повременку даете? Назначьте урок. Мы, может, за полдня сделаем. Власть, она любит досаждать. А вам так на что? Вам дело надобно... Так я понимаю?
Ушастого окрестили "начальником строительства" за то, что он всюду влезал. Его, как всегда, не слушали, он мешал тянуть лямку привычно-бездумно, а иногда, и в самом деле, был невыносим.
- Сливай воду! - вызверился Паша. - Сливай воду! Выключай "брехатель"!
Начали, наконец, садиться в залепленные грязью вездеходы. Зашумели. Погрузили шесты. Петровых кричал, перекрывая шум: - Хворосту возьми!
Чайкью согреем!..
... В низинах стоял туман, когда вездеходы рванулись в тундру. Замаячили впереди каменные сопки. Камни разбросаны как во время землетрясения.
А за ними река. Дорога дальняя. Стоило машине тронуться с места, прогромыхать - комарье отвалило подальше. Тут же откинули накомарники, перестали обмахиваться веточками. Ожили.
Мотор ревмя ревел. Грязь выстреливалась из-под гусениц, надраенных камнями и сырым мохом до блеска. Вот и скалистый холм. Деревья торчат вбок, как на косогоре. Машина поползла вверх и вбок, как таракан по стене.
- Паша, ты нас не опрокинешь? - вырвалось у Сергуни.
- А ить, впрямь, жутко, - признался отец Никодим, который до того думал, что жутко лишь ему.
Ляна только усмехнулась. Паша, сидевший за рычагом вездехода, словно и не слыхал. На лбу у него пот выступил. Крупными каплями.
- Не до нас ему... - Петровых укладывался спать, пристроив голову в зимней шапке на бухту провода. Засунул бороду под ватник, уперся плечом и ногами в железное корыто вездехода, чтобы не так швыряло. Закрыл глаза.
- Васька! - окликнул его Паша, обернувшись и увидя, как тот колотится боком о железное днище. - Как ты можешь дрыхнуть, Васька, черт!
"Ушастого", собственно, звали Иваном. Ляна еще в первый день, по ошибке, назвала его Василием. И он стал отзываться на Ваську... Так бы он и остался Васькой, если бы Фельдман не напомнил, что тот вовсе не Васька...
- Почему не сказал сразу, что ты не Васька?-отозвался Паша. - Почитай месяца три как все Васька да Васька...
- А на что мне начальству перечить. Васька, так Васька... - И, приподнявшись, он так сверкнул глазами, что Ляне стало ясно: лучше его называть Иваном...
У гусениц что-то завизжало, заколотилось. Сергей свесился за борт, увидел, что в направляющее колесо забился камень. Колесо скрежетало, гусеница лязгала.
- Останови! - взмолился Сергей. - Не могу слышать.
-Нежные ушки, - сказал смиренно отец Никодим. - Наверное, на скрипочке взбадриваете?
-На рояле, - печально признался Сергей.
-И зять мой, бывало, - оживился отец Никодим. - Возьмет... этого, Брамса... Патриарх Пимен у нас был. Не одобрил. "Не русское это дело, сказал он, - Брамс..."
-Что? - Сергей подавился слюной.
- Вот и я - что?.. Дальше - больше!.. Литургии коснулись... А - зачем перечил?.. Что выиграл?..
