- Одно все-таки есть? Одно все-таки имеется?!
- Собственное здоровье!
Вот так неожиданно тема анабиоза оказалась исчерпанной. Рухнула надежда, Бахметьев К. Н. и не заметил, когда она рухнула. А если так, тут же вскоре явилась тема неисчерпаемая - политическая. Ведь она, политика, не мыслит, будто можно обойтись без нее. - Скажите, в России сталинисты все еще есть? Ходят по улицам? - спросил Бахметьев П. И. - Ихние руки-ноги целы.
- Неужели вы лицом к лицу с ними встречаетесь и не узнаете - сталинист?! Разве что на митинге. - Не может быть! - У нас в России только то и есть, чего не может быть... А вы бы у своих узнали. Что у вас - своих сталинистов нет? Настоящих, ленинских призывов? Или тех, кто непосредственно от сталинских забот к вам явились?
- Есть-есть! Только они молчат! Как мертвые!
- Не понимаю! Мертвым-то почему молчать? Живые ведь на них только и надеются?! - И я не понимаю. И беспокоюсь: предположим, анабиоз находит применение в России, а его тут же объявляют морганизмом? Как в тысяча девятьсот сорок, кажется, восьмом году: идейный разгром генной теории открыл путь мичуринской биологии? Ну а теперь идейный разгром анабиоза откроет новый путь в космос? Еще во что-нибудь?
- Трудности действительно есть. И действительно будут: покуда человек находится в анабиозе - у него квартиру приватизируют, холодильник и телевизор сопрут, вклад в банке потеряют. А то - с неподвижного штаны снимут. Человек из анабиоза выходит - и что же? Гол как сокол.
- Неужели в России все еще воруют?
- Случается... - А если людям объяснить, что они вступают в новую эру?
- Тем более оголят! В надежде, что новая эра оденет-обует. И накормит. Странно... А вот еще что скажите: что такое, по-вашему, интеллигент? Современный?
- Как бы, в самом деле, сказать... Человек, который думает не о том, о чем думать надо, но о том, о чем ему думать хочется. И говорит так же. Ну а поступает, как все. - Опять странно, странно... - По-другому: интеллигент это человек, который считает себя интеллигентом...
- Извините, Константин Николаевич! Позвольте вас погладить, а? Из самых добрых побуждений, а?
- Вдруг? - Не вдруг - на прощанье! Убедиться, что вы все-таки живой.
- Убеждайтесь. Бахметьев П. И. молча стал поглаживать Бахметьева К. Н. по голове, по лицу, по плечам, по рукам. Прикосновения были почти неуловимы, легкий ветерок. Счастья к этому моменту уже не было, увы, но трогательность была, хотелось плакать, и Бахметьев К. Н. едва сдерживался, чтобы не пустить слезу из того и другого глаза.
Бахметьев П. И. сказал:
- Бесконечно удивительный вы человек, Константин Николаевич!
- Это почему же? Бесконечно-то?
- Ну как же! Я пережил всего-навсего одну, тысяча девятьсот пятого года, революцию, но до сих пор мнится: усадьба горит, а вот баррикада через улицу, а вот карательный казачий отряд... У меня, признаться, осталось впечатление, что от революций, от русских особенно, люди меняют кожу. А может быть, и все остальное...
- Все может быть. - Я вот вас гладил, а про себя думал: вовремя я умер, вот
что... Вот если бы не люди придумывали идеи по своему образу и подобию, а,
наоборот, идеи придумывали бы людей - тогда дело другое... Можно было бы и
еще пожить. И пережить революции. - Нелегкое дело... Для нереволюционера.
А тогда позвольте, дорогой Константин Николаевич, дать вам в заключение
совет: будете умирать, умирайте раз и навсегда!
- Спасибо! - от души поблагодарил Бахметьева П. И. Бахметьев К. Н. Большое спасибо! Но - получится ли?
В порядке помощи больному (умирающему?) приходила к Бахметьеву К. Н. женщина Елизавета. Не так давно эта же женщина в этой же квартире, при том же хозяине жила в качестве полноценной сожительницы. Каким образом она в ту пору сюда попала - в какие календарные сроки, зимой или летом, - Бахметьев К. Н. не помнил, когда из этой квартиры вышла, вспомнить было затруднительно - она все реже стала Бахметьева К. Н. посещать, тем более ночевать у него. Но когда Бахметьев К. Н. засобирался в дорогу дальнюю, она бывать у него стала едва ли не ежедневно - кому-то надо было его собрать и проводить? Он в свое время не подозревал за ней такой способности. Значит, глупый! Нынче он называл ее Елизаветой Второй. Слова, они всегда умнее людей, если, конечно, ими пользоваться с умом: самая первая жена Бахметьева К. Н. тоже была Елизаветой.
За годы, прошедшие между ними порознь, Елизавета Втора постарела куда как больше, чем он: руки у нее тряслись, она полысела, зубы оставались у нее через один, к тому же зло из нее перло во все стороны, но все равно она была здоровее, чем он, поскольку он был раковым.
Кроме того, если даже у женщины руки сильно трясутся, она все равно и постряпает ими, и помоет, и почистит. Все, что нужно в доме, она все равно сделает. По привычке. - Я женщина терпеливая! - так говорила о себе Елизавета Вторая. - Я считаю, та вовсе не женщина, которая нетерпеливая.
Еще приходила к Бахметьеву К. Н. медицинская сестричка, укольщица Катюша. Плотненькая и курносенькая, в свои тридцать пять незамужняя, она без мужа гораздо лучше обходилась. Она и Елизавета Вторая в квартире Бахметьева К. Н. старательно не встречались - терпеть друг друга не могли. Катюша говорила, будто Вторая Елизавета желает этой квартирой после смерти хозяина завладеть, Вторая Елизавета, в свою очередь, указывала: та же самая цель руководствует Катюшей, но безо всякой юридичности, а только по нахальству.
Катюшины уколы оплачивал опять же Костенька, уколы обезболивающие, но Бахметьеву К. Н. это было почти все равно, он за свою жизнь к самым различным болям успел привыкнуть - и по ранениям, и по контузиям, и по голоду, и по допросам следователей, но Катюша укалывала - одно удовольствие.
Бахметьеву К. Н. ихние, дамские, отношения были до лампочки: он знал существует на его жилплощадь претендент, ему пальцем повести - обеих женщин ветром сдует. В неизвестном направлении. Ну а покуда пусть будут заняты каждая своим делом: одна укалывает, другая - устряпывает.
Катюша разговаривала мало, больше улыбалась.
Не то - Елизавета.
Собственная коммунальная площадь Елизаветы находилась неподалеку, две остановки троллейбусом либо одна автобусом, и все, что делалось и происходило в этом пространстве - в каком доме, в каком подъезде не работает лифт, кто кому побил морду, кто с кем разошелся-сошелся, кто у кого на руках помер или помирает, кто избит, а кто убит, - ее память все это держала полгода цепко и только по истечении этого срока начинала от себя факты отпускать.
Последней информацией Елизаветы Второй была байка про старика из высотки по улице композитора Гудкова, 6: старик пенсию получал минимальную, жил на свете неизвестно как и сколько времени, а потом пустой холодильничек разломал, слепой телевизор разбил, рваный ковер разорвал еще и все это - хлесь! - из окна выбросил. И сам - хлесь! - туда же... Дочка с сыном до тех пор от отца скрывались, а тут прибежали холодильник с телевизором делить, подушку с матрацем делить - ничего нет, все на тротуар выброшено, а с тротуара прибрано прохожими... - А тебе, Костенька, - сказала Елизавета, - и пожаловаться не на что. Старость твоя человеческая. То есть помрешь ты как человек. - Не жалуюсь... - ответил Бахметьев К. Н. - Ты у меня молодец из молодцов! Слушать Елизавету ежедневно и подолгу было Бахметьеву К. Н. в тягость. Но приходилось. К тому же Бахметьев К. Н. сознавал, что, если она здесь, значит, ее нет там, на коммунальной жилплощади, а этим он приносит удовольствие многим той площади жителям.
Еще Елизавета Вторая была политиком, она вела два списка: 1 - со всеми обещаниями президента страны, и 2, в котором должны были отмечаться обещания выполненные. В списке 2 был заголовок и ничего больше, Елизавета говорила: исполнение обещаний, едва только они объявлены по ТВ, тут же становятся государственной тайной и оглашению не подлежат. Еще Елизавета вела запись курсу отечественного, доперестроечного рубля. Вела по хлебу: до перестройки батон стоил шестнадцать копеек, нынче - тысячу рублей. Елизавета брала самописку, брала бумажку, тщательно делила одно на другое, получала цифру 6250, а затем и выше. Это - по хлебу. По колбасе, по молоку, по спичкам и аспирину получалось еще и еще выше. - Правительственный обман! У-у-у... рыком рычала Елизавета Вторая. - Столь обманное правительство должно сидеть в тюрьме. Должно и должно! Пожизненно!
- А когда так - кто нами руководить будет? Хотя бы и тобой - кто? спрашивал Бахметьев К. Н.
- Пускай из тюрьмы руководят. Пока другие, нетюремные, не обнаружатся - пускай эти, из тюрьмы! Почему-то женщины не играют в домино, - думал Бахметьев К. Н. - Играли бы - тогда и Елизавета Вторая лупила бы костяшками во всю силенку, главное же - была бы спикером в политических дворовых дискуссиях трех высоток на улице композитора Гудкова.
Случались дни, когда Елизавета Вторая не приходила и предупреждала заранее: Завтра - митинг протеста! Буду занята! Митинги протеста влияли на нее положительно, давление у нее понижалось кровяное, она рассказывала, как и что на митинге было, сожалела, если не было столкновений с милицией, и готовила Бахметьеву К. Н. праздничный кисель из молока. Кушая кисель, Бахметьев К. Н. спрашивал: - И что это, Елизавета Вторая, как в действительности получается: все женщины старшего поколения в большинстве своем - сталинистки? Как так?
