Текст в брошюре был простой, к тому же английским я владел лучше, чем французским, но, несмотря на это, понять мне ничего не удавалось. Описано все было очень кратко, буквально в двух словах, причем основное внимание уделялось разрешению споров между посетителями и казино. Отложив брошюру, я стал следить за действиями своих соседей, и довольно быстро во всем разобрался. Передо мной на столе было красочное поле с номерами, на котором, однако, ставки делались не так уж часто. В основном игроки ставили на большие клетки красного и черного цвета рядом с полем, а также на клетки с надписями "even" и "odd". Эта последняя альтернатива была мне понятнее всего: очевидно, что если я поставлю на "четное" и выпадет четный номер, то что-нибудь мне заплатят обязательно. Так я и сделал, рискнув десятифранковым билетом. Колесо повернулось, и я выиграл - крупье придвинул ко мне столько же, сколько я поставил.
После этого несколько оборотов колеса я просидел не двигаясь, бессмысленно глядя на катящийся шарик. Ощущения мои были самые смутные и неопределенные, но скорее приятные, чем неприятные. Я всегда болезненно переносил неудачи и очень радовался любому везению - мне казалось в такие моменты, что проверяется само отношение мироздания к моему существу, совершенно беззащитному перед роковыми силами. В целом, как мне представлялось, судьба ко мне была благосклонна; но всякий раз, когда у меня случалась мелкая или крупная неприятность, я воспринимал это как первые признаки того, что счастье от меня отвернулось, причем, возможно, навсегда. Мелкие удачи, часто даже наполовину выдуманные, я всегда воспринимал как поощрения, как доказательства того, что я движусь по правильному пути. Иногда, после страшных жизненных катастроф, мне начинало казаться, что никакой осмысленности в течении моей жизни нет и вовсе, что все определяется ничего не значащим стечением случайностей; но такая мысль была для меня совершенно нестерпима, и я скоро оставлял ее. Я мог еще думать, что судьба меня преследует, что она олицетворяет собой злое, разрушительное начало, которому надо противостоять до тех пор, пока это возможно - но считать, что никакой судьбы вообще не существует, было невозможно.
Как обостренно я ни прислушивался к постоянному чередованию удач и неудач в своей жизни, как ни разглядывал этот таинственный узор, как ни пытался разгадать глубокий замысел того, кто определяет мою биографию, но никогда еще я не сталкивался с фатумом настолько прямо, лицом к лицу, как здесь, за игорным столом. Все выглядело очень просто и даже обнаженно достаточно было поставить те деньги, что у меня были, на ту или иную клетку, чтобы тут же проверить, насколько благосклонна ко мне судьба. От этой ясности мне стало даже жутковато, и я хотел оставить этот эксперимент, чтобы и дальше пребывать в блаженном неведении по этому поводу. Но деваться мне было некуда - денег на обратную дорогу у меня все равно не было, так что эту проблему так или иначе, но пришлось бы как-нибудь решать. К тому же меня чрезвычайно соблазняла литературная аура, окутывавшая это занятие; было бы глупо столько читать о нем и ни разу не попробовать по-настоящему проиграться. Последнее, о чем я вспомнил перед тем, как окончательно погрузился в игру, была неведомо как всплывшая из подсознания фраза Достоевского, очень подходившая к моему случаю: "есть что-то особенное в ощущении, когда один, на чужой стороне, вдали от родины и не зная, что сегодня будешь есть, ставишь последний гульден, самый, самый последний!"
Я начал с того, что поставил на красное оба десятифранковых билета, которые еще сжимал в руке. Красное выиграло, и я стал обладателем уже сорока франков, учетверив ту сумму, с которой начинал игру. Потом я присмотрелся к тем ставкам, которые делались на самом поле, на клетках с номерами. Вероятность того, что выпадет именно тот номер, на который я поставлю, была слишком уж ничтожной, это я понимал хорошо. Но можно было поставить на несколько номеров сразу, вплоть до шести, тогда вероятность выигрыша резко возрастала. Взяв снова две десятки, и закрыл ими целых двенадцать номеров. К моему большому удивлению, ни один из них не выпал, и крупье забрал мои купюры. Я проводил их горестным взглядом, как-то явственно почувствовав, что на эти деньги можно было бы, по крайней мере, выбраться из Парижа на окраину, чтобы попытаться там поймать машину. Проигрыш несколько отрезвил меня, но я уже не мог остановиться. Оставшиеся двадцать франков я снова поставил на красное, которое меня еще не подводило и вообще вызывало как-то больше доверия. Выпало черное, и я потерял все, с чего начинал свои опыты.
Деньги у меня еще оставались. Я достал их все и начал швырять на игорный стол, не задумываясь. Ни к чему хорошему это не приводило - я гораздо чаще проигрывал, чем выигрывал. За тем, что происходит с моими ставками, я почти не следил, но несмотря на это, всем своим организмом чувствовал, как стремительно сокращается та сумма, которая еще остается в моем распоряжении. Наконец, призвав себя опомниться, я вдруг увидел, что денег у меня практически нет, и, главное, неожиданно для себя с неприятнейшим чувством понял, что колесо крутится, а почти весь остаток моих средств лежит не на том номере, который сейчас выпадет. Я подумал тогда еще, что нет смысла ставить наобум, нужно прислушиваться к внутреннему голосу; и тут этот внутренний голос совершенно явственно подсказал мне, куда мне следовало передвинуть мою ставку. Пока крупье не произнес еще свою сакраментальную фразу "le jeu est fait", это можно было сделать; но вместо этого я как-то обреченно, как оглушенный, смотрел на кружащийся белый шарик. Наконец он остановился, и выиграла именно та ставка, которую я предвидел. Все было кончено. Я встал из-за стола и - для того, чтобы окончательно разделаться с этим делом - стал бросать остававшуюся у меня мелочь на зеро, просто потому, что на него еще не ставил.
Я даже не знал, сколько выплачивают по нему в случае удачного попадания. Собственно говоря, о выигрыше я и не думал; мне хотелось избавиться от последней горсти металлических франков, проставив их почему-то именно на зеро. Должно быть, так чувствовал себя юный Пушкин, когда бросал на прогулке золотые монеты в Неву, чтобы полюбоваться их блеском в прозрачной воде. Но на третий оборот колеса, к моему большому удивлению, шарик остановился как раз на зеро, и я, став обладателем внушительной кучки денег, сел за стол снова, задумавшись о том, как бы выбрать стратегию повыигрышнее.
- Faites le jeu, messieurs! - возгласил крупье, выводя меня из умственного ступора, - rien ne va plus?
На этот раз удача сопутствовала мне, и я начал выигрывать почти непрерывно. Ни о какой стратегии я уже не думал, почему-то поверив в то, что на этот раз все будет хорошо. Я ставил то на красное, то на черное, то на номера, избегая только совсем невозможных комбинаций, и с удовлетворением наблюдал, как быстро и ровно растут мои капиталы. В этом не было даже особой приятности, прелести риска, настолько я был уверен в том, что теперь фортуна решила мне благоприятствовать. Дух у меня начало захватывать только тогда, когда я перестал делить ставки и начал время от времени весь свой выигрыш, все, что у меня было, ставить на красное или черное. Два раза это прошло успешно, и я разом удваивал свои деньги, но на третий раз чуть было не потерял все, что заработал. В последний момент, когда я делал ставку, меня что-то толкнуло, и я выложил на поле только половину своих денег. Это как-то охладило мой пыл, и заставило подумать о том, что, в принципе, моя цель достигнута, и играть дальше совершенно незачем; к тому же и время на дворе было уже очень позднее. Но уйти так сразу было совершенно невозможно. На всякий случай я поиграл еще полчасика, без особых перемен, впрочем, ни в одну, ни в другую сторону. Наконец публика вокруг меня зашевелилась, и крупье объявил "le trois derniers coups", "три последних розыгрыша". Я даже не ожидал, что это так сильно на меня подействует: мне показалось, что у меня отнимают самое дорогое, и никакой возможности противодействовать этому нельзя. Схватив свои деньги, я едва удержался от свирепого желания поставить их на что-нибудь и выиграть - или окончательно проиграться. Два оборота колеса мне с трудом, но удавалось бороться с этим искушением, однако на третий меня так соблазнила возможность удвоить напоследок весь свой выигрыш, что я, как автомат, не раздумывая, бросил на четное большую часть своих денег. За всю игру я еще ни разу не следил за результатом с таким напряжением. Я просто гипнотизировал взглядом рулеточный шарик, как будто приковывая его к четным номерам. Но меня ждало жестокое разочарование: выпало нечетное, и я оказался в проигрыше.
На другой день, подсчитав все-таки все, что у меня было, я пришел к выводу, что если проехать через территорию Франции автостопом, то мне вполне хватит денег на дальнейшее перемещение на немецких электричках и российских поездах. Очень бережно и аккуратно, старательно избегая того квартала, в котором я провел вчерашний день, я пробрался через парижские улицы на восточную окраину города, к кольцевой дороге. Вскоре меня подхватила попутная машина. Только когда за окном потянулись блеклые французские поля и фермы, я вздохнул наконец с облегчением, окончательно освободившись от сжигавшего меня соблазна. Все было позади.
