Меня не переставали волновать вопросы ядерной энергетики, ее безопасности. Несомненно, человечество не может отказаться от использования ядерной энергии. Поэтому необходимо найти такие технические решения, которые обеспечивали бы полную ее безопасность, полностью исключали бы возможность катастрофы, подобной Чернобыльской. Таким решением, по моему убеждению, является размещение ядерных реакторов глубоко под землей. (Глубина должна быть выбрана так, чтобы при максимально возможной аварии не могло произойти выброса радиоактивных продуктов.) Конечно, размещение реакторов под землей увеличит стоимость строительства, но при современной землеройной технике это увеличение будет, как я думаю, приемлемым (как мне сейчас известно, конкретные проекты с подземным размещением реакторов существуют и дебатируются как вполне экономически конкурентоспособные в США, во Франции, кажется, в Швейцарии, возможно, и в других странах.) Я считаю (эту мысль мне подсказала Люся в период подготовки к "Форуму" в феврале 1987 г.), что необходимо в законодательном порядке разрешить строительство новых реакторов только под землей - причем не только в рамках одной страны, но и в международном масштабе - ведь радиоактивные осадки не знают границ! Что касается старых реакторов, то их следует покрыть надежными защитными колпаками. Особенно важно в первую очередь обеспечить безопасность реакторов теплофикационных атомных станций, располагаемых обычно вблизи от больших городов (одна из таких станций строится на окраине Горького), реакторов с графитовым замедлителем, подобных по этому признаку Чернобыльскому, реакторов-бриддеров на быстрых нейтронах.
Другая проблема, которая меня в эти месяцы заинтересовала, предполагаемая возможность существенно уменьшить катастрофические последствия землетрясений с помощью специально осуществляемых в сейсмически опасных районах подземных термоядерных взрывов. В настоящее время не существует способов точно предсказать момент землетрясения, что является одной из причин гибели людей. Можно, однако, предполагать, что достаточно мощный подземный термоядерный взрыв, произведенный вблизи предполагаемого эпицентра землетрясения в момент, когда напряжения в земной коре приближаются к критическому значению, может спровоцировать мгновенный или скорый (через несколько дней или недель) разлом блоков земной коры. Если это так (и если необходимые заряды не слишком велики), то человечество получит возможность управлять моментом землетрясения. Людей можно будет заранее эвакуировать, спасая их тем от гибели. Также можно вывезти некоторые материальные и культурные ценности. Конечно, взрыв должен быть произведен так, чтобы исключить выход радиоактивных продуктов (глубина порядка нескольких километров).
Возможно, что эта идея уже обсуждалась сейсмологами, но я не знаю, известны ли им технические и экономические возможности создания сверхмощных термоядерных зарядов (в 1961 году в СССР, как было опубликовано тогда, было произведено испытание 100-мегатонного заряда, и это, конечно, не предел.) Кроме того, с течением времени прогресс в области сейсмологии может изменить оценки реальности предлагаемого метода управления моментом землетрясения и требуемой мощности взрыва.
В начале декабря я послал на имя президента АН СССР академика Г. И. Марчука письмо с изложением обеих идей и просьбой способствовать их обсуждению.
Вечером 9 декабря Люся, как всегда, крутила ручку приемника. Помехи (глушение) в этот день были очень сильными, и поймать что-либо было трудно. Как всегда в доме, мы пользовались наушниками, чтобы не привлекать внимания наших индивидуальных "глушителей". Один из сдвоенных наушников она протянула мне. Через треск в какой-то момент Люся и одновременно я услышали фамилию "Марченко". На мгновение нам показалось, что речь идет о том, что Толя Марченко освобожден. Дней за 10 до этого мы слышали, что Ларисе Богораз предложили заполнить анкеты на выезд в Израиль. Она ответила, что должна сначала поговорить с мужем (и стала добиваться свидания). Мы рассматривали предложение властей как признак того, что дело Марченко "сдвинулось", Люся послала Ларе радостную открытку. С 4 августа Марченко держал голодовку в Чистопольской тюрьме, требуя облегчения участи политзаключенных и внимания к их судьбе, прекращения репрессий. Сам Толя был лишен свиданий 2 года 8 месяцев, много раз подолгу находился в карцерах и ПКТ. Я хочу напомнить, что в перерыве между его последним и предпоследним заключениями ГБ неоднократно предлагало Марченко эмигрировать "в Израиль в порядке воссоединения семьи". Но он отказывался, не желая уезжать из страны, где он жил и сумел стать человеком (в высоком смысле этого слова), и не желая принимать участия в гебистских "играх" и обмане. После его отказа последовал арест. Теперь, на грани гибели Толи, Ларисе предлагали то же самое.
Через несколько минут, однако, мы поняли, что речь идет не об освобождении. Ларисе Богораз сообщили, что ее муж умер. Она с сыновьями и невесткой в тот же вечер выехала в Чистополь. Ей не разрешили увезти тело мужа для похорон дома. Толю похоронили в Чистополе. Почти никаких подробностей обстоятельств Толиной смерти и его последних дней ей не сообщили. Известно лишь, что он до вечера 8-го находился в камере. Подошел к двери и попросил врача. Его перевезли в больницу в безнадежном состоянии. На теле Толи во время похорон были видны следы побоев, возможно полученных при принудительном кормлении. Продолжал ли он голодовку до момента смерти, или прекратил ее за несколько дней до этого, неизвестно. Непосредственная причина смерти якобы инсульт. Толе было 48 лет.
Смерть Толи потрясла нас, так же как очень многих во всем мире. Это был героический финал удивительной жизни, трагической и счастливой. Сейчас мы понимаем, что это также финал целой эпохи правозащитного движения - у истоков которого стоял Марченко с его "Показаниями"!
В воскресенье мы с Люсей случайно включили телевизор днем - чего мы обычно не делаем. Показывали пьесу Радзинского "Лунин или смерть Жака" - о декабристе Лунине. Нас поразило совпадение основных линий в пьесе и в судьбе и трагедии Марченко. Лунин в камере перед смертью - он знает, что скоро придут убийцы - вспоминает всю свою жизнь, сопоставляя ее с жизнью другого бунтаря из прочитанной им когда-то книжки. Он вспоминает, как Константин (брат царя) предлагал ему бежать, чтобы избежать ареста, а он не воспользовался предложением, и думает словами из книги: "Хозяин думает, что раб всегда убегает" (если у него есть такая возможность). И далее: "Но всегда в Империи находится человек, который говорит: Нет!" Это Лунин! И это - Марченко!
Из моего дневника тех дней: "Все время мысли возвращаются к этой трагедии, ко всей его (Толи) жизни, к судьбе Лары и Павлика. Все время чувство вины (и у меня, и у Люси)".
По случаю Дня прав человека 10 декабря Люся (по призыву Эмнести) установила на окнах свечи - символ призыва к освобождению узников совести. На одном из окон свечей было три, в знак скорби по Толе (три свечи ставят на похоронах).
15 декабря исполнилось 25 лет со дня смерти папы. Вечером мы с Люсей, как обычно, смотрели телевизор, сидя рядом на креслах, Люся что-то штопала. В 10 или в 10.30 неожиданный звонок в дверь. Для почты слишком поздно, а больше никто к нам не ходит. Может, обыск? Это были два монтера-электрика, с ними гебист. "Приказано поставить вам телефон." (У нас возникла мысль, что это какая-то провокация, может, надо отказаться. Но мы промолчали.) Монтеры сделали "перекидку". Перед уходом гебист сказал: "Завтра около 10 вам позвонят."
Мы с Люсей строили всякие предположения, что бы это могло быть. Может, попытка взять интервью для газеты? До этого было две попытки - в сентябре письмо из "Нового времени" и в начале ноября из "Литературной газеты" предложение, переданное Гинзбургом в его письме. Я отказался, так как не хотел давать интервью в условиях, когда я никак не могу проконтролировать точность передачи моих слов, вообще не могу давать "интервью с петлей на шее" - это перефраз названия книги Фучика. В этот раз я также собирался отказаться.
До 3 часов дня 16 декабря мы сидели, ждали звонка. Я уже собирался уйти из дома за хлебом. Далее - на основе записи из моего дневника, с некоторыми комментариями.
В три часа позвонили. Я взял трубку. Женский голос: "С вами будет говорить Михаил Сергеевич". "Я слушаю". (Люсе: "Это Горбачев". Она открыла дверь в коридор, где происходил обычный "клуб" около милиционера, и крикнула: "Тише, звонит Горбачев". В коридоре замолчали). "Здравствуйте, это говорит Горбачев". - "Здравствуйте, я вас слушаю". - "Я получил ваше письмо, мы его рассмотрели, посоветовались". Я не помню точных слов Горбачева, с кем посоветовались, но не поименно, и без указаний, в какой инстанции. "Вы получите возможность вернуться в Москву, Указ Президиума Верховного Совета будет отменен. (Или он сказал - действие Указа будет прекращено. - А. С.). Принято также решение относительно Елены Боннэр". Я - резко: "Это моя жена!" Эта моя реплика была эмоциональной реакцией не столько на неправильное произношение фамилии Боннэр (с ударением на последнем слоге), а главным образом на почувствованный мной оттенок предвзятого отношения к моей жене. Я доволен своей репликой! Горбачев: "Вы сможете вместе вернуться в Москву. Квартира в Москве у вас есть. В ближайшее время к вам приедет Марчук. Возвращайтесь к патриотическим делам!". Я сказал: "Я благодарен вам! Но несколько дней назад в тюрьме убит мой друг Марченко. Он был первым в списке в письме, которое я вам послал. Это было письмо с просьбой об освобождении узников совести - людей, репрессированных за убеждения." Горбачев: "Да, я получил ваше письмо в начале года. Многих мы освободили, положение других облегчено. Но там очень разные люди." Я: "Все осужденные по этим статьям осуждены незаконно, несправедливо, они должны быть освобождены!" Горбачев: "Я не могу с вами согласиться".
