Я двигался по направлению к вокзалу мимо уличного базара - сначала вдоль мясников, разгружающих легковушки и разделывающих свой товар на дне прицепчиков и просто держа куски его в руках, затем сквозь цветочный ряд, где розовые и гвоздичные ароматы отшибают запах свежего мяса и застывшей крови, потом сквозь ряд овощей и фруктов - к спящей в тени собаке. Она лежала на боку, под стеной пятиэтажного серого дома и медленно дышала носом. И ей не мешал шум базара и улицы, и близкого проспекта. Она привыкла спать в любых условиях и где придется.
За последний год (или чуть больше, точно не помню) в городе появилось какое-то дикое количество бездомных собак. Они бродят по тротуарам и по проезжей части улиц, спят на скамейках скверов, попрошайничают у гастрономов. Даже в центральных колбасном и рыбном, и мясном магазинах по залам ходят собаки и откровенно побираются. Они просят милостыню у покупателей и у продавцов - заглядывают в глаза, виляют хвостами, и многие их подкармливают, считая, наверное, что лучше накормить голодную собаку, которая сама себя прокормить не может, чем подавать с трудом заработанные копейки профессиональным нищим. И я тоже считаю примерно так же, я видел даже, как слепой, в черных очках, инвалид бил своей палкой собак, отгоняя их от ворот оптового рынка. Видимо, он понимал человеческую психологию, этот слепой, понимал, что человек, отдав собаке полпирожка, успокаивает этим свое чувство сострадания и не считает себя больше обязанным помогать кому-то еще. И этот "кто-то еще" стоит здесь, у входа на оптовый рынок, с протянутой рукой часами, и в эту руку никто ничего не кладет.
А мой ведущий чуть от меня не отстал. Он шел-шел, а потом начал выбирать цветы. И выбирал долго и тщательно, и ничто его не устраивало. Я все это видел со стороны, так как пошел по кругу, держа цветочный ряд в поле зрения. Кто знает - что он выискивал и для кого. Во всяком случае, я стал подозревать, что никакого сбора человеков со шрамами не предвидится и что все это фальшивая игра моего больного воображения в моей больной голове.
В конце концов тот, кого я пас, купил цветок. Один длинный цветок. Гвоздику желтого цвета. Продавщица завернула ее в прозрачный кулек, и он понес его, держа перед собой в левой руке. Теперь его шрам был невидим, так как прикрывался цветком.
- На свидание он идет, что ли? - подумал я.
И сообразил, что все эти, со шрамами, шли на свидание. Но не друг с другом, а каждый с кем-то еще. Кто - с женщиной, кто с мужчиной. Кто для любви, а кто - для дела или для отдыха. У каждого ведь своя жизнь и каждый ее живет, как знает и как может.
Она ждала его на скамейке - там, где бульвар переходит в сквер. И он подошел к ней и подарил свой цветок. Она взяла цветок и попыталась его понюхать, но кулек не позволил ей этого сделать. И она рассмеялась. Я как раз проходил очень близко от них, чтобы пойти своей какой-нибудь дорогой. И не мог не заметить шрама на ее левой щеке.
Значит, они встречаются с теми, у кого шрам на левой щеке. И я ошибался, думая, что они должны встретиться с правосторонними.
Конечно, делать далеко идущие выводы, основываясь на одном примере не следует. Но я почему-то был уверен, в своей правоте. Обычно, когда так уверен, всегда ошибаешься. Я это знал и все равно был уверен. Только жалел, что много времени потерял на одного человека и на выяснение его простейших намерений. Лучше бы я проследил, куда пошли остальные. Правда, одному сделать это не удалось бы. Но можно было прибегнуть к чьей-либо помощи. По улицам ходит полным-полно разных прохожих, готовых помочь кому угодно и в чем угодно совершенно бескорыстно. Так как им нечего делать, и они от этого скучают и тоскуют. Им все во благо и в развлечение. Лишь бы в драку не встревать. Потому что, несмотря на скуку ежедневного существования, им все равно жить хочется. Инстинкт самосохранения - вещь врожденная, от него просто так не все могут отмахнуться, когда речь не о какой-то абстрактной комете, а о конкретной опасности. Я, например, если б не он, давно бы разбил свою голову о стенку. Разбежался - и что есть мочи... Но - не получается. Я пробовал. Торможение включается само и вовремя, с точностью до секунды. Поскольку если бы оно не включалось, место мне было бы не на свободе, а в сумасшедшем доме. На свободе без инстинкта самосохранения долго не живут.
Хотя могу признаться, что для меня сумасшедший дом - это не конкретное медицинское заведение, скорее, это образ моей жизни. На работе у меня всегда был настоящий дурдом, дома - то же самое, но в квадрате. По очень простой причине. Я нес свое настроение с той же работы домой. Человек всегда несет его домой. Куда же еще. А дома, если комнат много, можно свое настроение изолировать от окружающих родных и близких или хоть распределить по одному-двум помещениям с минимальным для всех вредом. Одинокий человек тоже имеет плюсы, он свое настроение себе же и несет, и никому от этого хуже не становится. Разве только ему самому. А если как у меня, когда не только я, но и все остальные члены семьи несли свое настроение в дом - понятно, что дом превращался в дурдом высшей категории. Да и все, что происходило при мне в стране и в мире, вполне подпадало под это емкое и всеобъемлющее определение. Или я воспринимал текущие события именно так, а не иначе. И меня понять можно. Если, конечно, захотеть. А если не захотеть - вообще никого понять нельзя.
Итак, на протяжении многих и долгих лет окружающий мир казался мне сумасшедшим домом. Что, конечно, характеризует меня определенным нелучшим образом. Но с другой стороны, каждый человек свободен видеть мир так, как он его видит. Я вижу его так. И не считаю, что у меня испорченное зрение. Поскольку и что такое настоящий сумасшедший дом, я тоже знаю не понаслышке. Я там провел несколько лучших лет своей жизни. О чем не жалею. Потому что чем в армии неизвестно кому и чему служить, лучше было в дурдоме уединиться, отгородясь от общества его стенами. У нас во дворе многие так делали. И меня надоумили. Далеко не у всех этот номер проходил. Девяносто девять процентов желающих клали на обследование и через две недели выкидывали на свободу с диагнозом "психически здоров. Годен к строевой". Но я перед тем, как к ним лечь, весь курс психиатрии медицинского института проштудировал. Экзамен мог экстерном на пятерку сдать. Сейчас это, может быть, выглядит странно или глупо, а тогда, чтобы не попасть в солдаты, я и не на такие жертвы готов был пойти. И не потому даже, что не хотел служить своему правительству, а потому что боялся скоплений однополых людей. Я в школе труды и физкультуру из-за этого терпеть не мог. Из-за того, что делили класс - мальчики налево, девочки направо - и разводили по разным мастерским или по разным концам зала. И обыкновенные школьники, мои друзья и соседи, сразу менялись, начинали показывать свою силу и удаль, и дурь, вели себя не так, по-другому, неузнаваемо. И я вел себя, как они, и чувствовал холодную нарастающую тяжесть. Она лежала в паху, всплывала оттуда к желудку, как всплывает со дна реки потревоженный кем-нибудь ил.
А однажды осенью нас погрузили в автобус и повезли в танковую часть. На экскурсию. Нам показали казармы, где спят поротно солдаты и сержанты, столовую, где они едят всем полком, сортиры "на тридцать очков" каждый, повели на плац, и мы смотрели, как маршируют под лай собственных песен, без всякого аккомпанемента безликие серо-зеленые истуканы. И там я понял: что угодно, только не попасть в эту толпу одинаково одетых, одинаково ходящих, одинаково орущих, неразличимых людей. Я выбрал самый радикальный способ: дурдом. И он дал мне незабываемую возможность познать жизнь с иного конца и с изнанки. В дурдоме же лежат далеко не дураки. Со мной лежал, заведующий кафедрой всемирной истории, который утверждал, что самый нормальный человек на их кафедре - это он. Поэтому он тут и лежит. Но вообще в дурдоме не лежат. В дурдоме - живут. И я тоже там жил. И приобретал жизненный опыт. А любой опыт идет человеку на пользу. Если человек способен эту пользу извлечь. Я считаю себя способным. Хотя бы потому, что следование вышеупомянутому инстинкту сегодня - это для меня основополагающая норма жизни. И мне все равно - как. Мне лишь бы жить. Как угодно. Потому что любая жизнь меня устраивает и согревает душу, даже если я не получаю от нее удовольствия, наслаждения, удовлетворения и тому подобных чувств и ощущений.
Вообще, когда тебе все без разницы, жить становится, может быть, и не лучше, зато - легче. Поскольку на многое наплевать. И то, что вокруг сумасшедший дом - нисколько не мешает. Хотя и не помогает. Но помощи мне никогда и не требовалось. Мне - только б не мешали. И вот отдыхают в данный момент моя жена и моя дочь с чужим дядей на чужом берегу - а мне, как говорится, равнобедренно и неважно. Я уж не говорю о том, что меня никак не трогают события в стране и в мире. Они меня - не трогают (в прямом смысле слова) и этого вполне достаточно, это уже радует. Мне хорошо, когда меня никто и ничто не трогает. Это дает мне свободу и личный суверенитет. Суверенитет от всего. И от всех. Но "от всех" - это, к сожалению, преувеличение. От всех отделиться и освободиться нельзя. Хочется - но нельзя. Какие бы сепаратистские настроения тобою не владели. Все равно не дадут. Я когда от армии и от мира в дурдоме скрывался, и то уединиться не смог, потому что и там все на людях, общественное на первом месте, а личное на втором, да и не на втором даже, а черт знает, на каком. Там личное надо было держать при себе и никому не показывать. Там на демонстрацию всего личного существуют санитары. Короче говоря - все как в нормальном обществе и в нормальной жизни. Отличие только в том, что санитары тут называются как-нибудь по-другому. От чего суть, понятное дело, не меняется.
