Тут надо сказать, что этот романтический любовник Юлии был человеком высокопоставленным. К тому же графом по происхождению. О чем, естественно, никто не знал и не догадывался. Этот граф умело маскировался под пролетария из крестьян с партийным стажем. Юлия одна все обо всем знала, но она и сама была графиней. Видно, отсюда корни ее особой любви к князьям. Но речь о другом. О том, что и Юлия, и этот вышеупомянутый ее любовник сумели сохранить себя в живых прямо посреди нашей бучи, боевой и кипучей. И произвести на свет потомство. За что осуждать их нельзя. Основной инстинкт, он и есть основной инстинкт - будь ты хоть граф, хоть кто. И от него - от инстинкта - бывают дети.
О трех (или четырех) старших детях Юлии и Иосифа ничего достоверного неизвестно. История о них справедливо умалчивает"...
Удивительно, но после этих слов моя головная боль ослабла, и я смог незаметно уснуть. А проснулся, когда Семенович сказал "в дальнейшем" и замолчал.
Но молчал он недолго. Он сказал:
- Конец еще не окончательный. Конец надо будет подправить и привести в соответствие с ходом истории.
Я сказал Семеновичу, что рассказ мне понравился, хотя я и не уловил родственной связи между его героями и автором.
- Что же тут непонятного? - и он дал мне исчерпывающие пояснения. - Там же ясно сказано, что о трех или четырех детях Юлии и Иосифа достоверно ничего не известно. Сказано?
- Ну, сказано.
- Так вот он, я. Их потомок. Понял? Я есть ветвь одного из тех неизвестных детей. Правда, я еще не знаю - какая, но это дело времени и сил. А у меня и того, и другого хватает.
Больше всего я хотел, чтобы он ушел. И все-таки спросил:
- Ну, и зачем тебе все это нужно?
- Как зачем? - сказал Семенович. И добавил: - Да что с тобой говорить? Недалекий ты человек.
В этот момент кошка покинула укрытие, подошла к Семеновичу и куснула его за палец, торчащий из дырки в шлепанце.
- Ну все против меня, - сказал Семенович и потянулся погладить кошку. Она, само собой разумеется, не далась и снова куснула Семеновича. Теперь за палец руки.
- Ты неправильно воспитываешь животную, - сказал Семенович и пошел к двери.
- Я ее никак не воспитываю, - сказал я и пошел за Семеновичем.
- Про комету слыхал? - спросил Семенович.
- Про какую комету?
Семенович даже обиделся:
- Про какую! Которая конец света детишкам принесет. Не сегодня завтра.
- А, про эту, - сказал я, - про эту слыхал.
Он повернул защелку и вышел на лестницу, не попрощавшись. Я запер дверь и вернулся на диван. В общем, ему можно позавидовать. Занимается черт знает чем и радуется. И голова у него ни о чем не болит. У меня она тоже болит не о чем-то, а сама по себе, без причины.
А возможно, это она на комету так реагирует?
Кошка посмотрела на меня с ужасом и галопом, распушив хвост, бросилась под кресло. Вот и кошка чего-то боится. Чего - непонятно. Грозы-то давно нет. Реагируют ли кошки на приближение комет - вопрос спорный и неизученный. На землетрясения вроде реагируют. На затмения солнечные и лунные - тоже как-то реагируют, на музыку. Моя, например, кошка обожает Лондонский симфонический оркестр, под него она вдохновенно дремлет. А насчет комет ничего слышать мне не приходилось. Может, потому что прилетают они не так уж часто, а может, просто я не интересовался никогда кометами.
После ухода Семеновича все опять повторилось сначала. Я имею в виду мою дурацкую голову или, вернее - ее боль. Так что мне очень быстро пришлось пожалеть о его уходе. Но, может быть, я жалел не о нем, чего о нем жалеть нормальный идиот с обычным ординарным сдвигом по фазе, а жалел я о том, что приход даже такого человека, как Семенович, мне если не в радость, то на пользу. Признаться, я бы с ним поговорил еще. Идиот-то он идиот, а поговорить с ним можно.
У человека должно быть, с кем поговорить. И хоть у кого-то из людей должна быть в нем нужда или, как говорит один мой знакомый, малая нужда. И тогда жить не так обидно. Потому что меньше думаешь о том, что живешь ты давно, и остается тебе все меньше и меньше, и ты не знаешь, как использовать то, что остается, не знаешь, чему этот остаток, громко говоря, посвятить. И, естественно, не посвящаешь ничему, а живешь, как живется и считаешь, что так и нужно. Вопрос "кому нужно?" обычно выпадает. Нет, он никуда не девается, он есть, но на него не обращаешь внимания. Над ним не задумываешься. Потому что стоит над ним задуматься и жить станет совсем невозможно, несносно и противно. Я как-то пробовал по молодости и по глупости. С другом3 одним юных лет. Он был лет на десять меня младше, этот друг, но любознательный. Из него вопросы сыпались неостановимо. На любые темы. Так где он теперь - никто не знает. Исчез куда-то из поля зрения и с горизонта. Кто-то мне говорил, что он бомжует (или по выражению моей дочери - бомжится). А у меня вот башка с тех пор повредилась и стала на погоду реагировать. Но это ерунда. Меня моя башка устраивает. И жизнь моя меня устраивает. Я всем доволен. Хотя, если честно, то настоящее мое, мое так сказать, сегодня могло быть и чуть другим. Ну чтоб иногда поговорить было с кем, хотя бы. При том, что мне в общем этого и не нужно. Я себя сам с собой нормально чувствую. И никакой нужды в чьем-либо постоянном присутствии не ощущаю. Только очень редко, иногда, кто-то действительно нужен - чтоб пришел, посидел, поговорил о чем угодно здесь, между прочим, Семенович - идеальный вариант. Ему отвечать не обязательно. Но, кажется, он на меня обиделся. Он обидчивый, как пятиклассница, хотя говорит, что не обидчивый, а ранимый.
С другой стороны, а кто не ранимый? Все ранимые. Если человек не ранимый, если он равнодушный, это не совсем человек, это что-то ближе к животному миру. Так нас учили. И в школе, и позже. Правда, давно. Сейчас, возможно, учат не так, а как-нибудь наоборот. Потому что "равнодушие", его же можно трактовать по-всякому. Можно как "безразличие", а можно буквально. В смысле - душа ко всему лежит одинаково, ко всему она равна. Разве это плохо? Это как раз хорошо.
Или еще по-другому можно трактовать. Если не бояться некоторых натяжек. Можно сказать, что равнодушный человек - это человек с душой, находящейся в равновесии, человек с ровной (иными словами спокойной) душой. То есть - это то, о чем все могут только мечтать. А достичь этого можно, наверно, но лишь теоретически.
Некоторые кладут на это полжизни. Но бывает, что и само это как-нибудь достигается - благодаря жизненным условиям и обстоятельствам. Как у меня, допустим, с небольшими оговорками. По поводу той же кометы, например. И все-таки неохота, чтоб так вот, ни с того ни с сего. Десятки и даже сотни поколений жили и умирали, беззаветно служа навозом, удобрением, для следующих поколений, во имя, можно сказать, их. И вдруг, значит, сегодня есть жизнь на Земле, а завтра - ни жизни, ни самого "завтра" и вообще ничего? Плюс полная неизвестность. Поскольку никому неизвестно - что есть такое, это самое "ничего". Вряд ли может существовать "ничего", абсолютное, так сказать, "ничего" в чистом виде. А если может, это, конечно, печально. И умом - непостижимо. Не предназначен наш ум для постижения таких вещей.
Или это мой ум не предназначен. Я своим умом могу еще как-то понять и представить, что не станет вдруг, в один момент, городов и людей, и меня. Но что исчезнет моя дочь, и моя кошка, которая вышла наконец из своего убежища и лежит сейчас у меня на подушке, щекоча усами мое лицо... Такого представить себе я не смогу. К такому я не готов.
Интересно, что снится кошке? Я потянулся рукой и погладил ее. "Отвали", - сказала она проснувшись и глубоко, по-людски, вздохнула. Пожалуй, она бы почувствовала приближение "ничего". Уж кто-кто, а она точно почувствовала бы. Эта уверенность в кошке и в ее экстрасенсорных способностях вернула мне мое обычное спокойствие. А главное я сообразил, что никакой боли в голове у меня не осталось. До такой степени не осталось, что захотелось не то покурить, не то выпить. Жаль, что курить я давно бросил. Сейчас курение доставило бы мне удовольствие. Да и выпить вряд ли получится. Дома - нечего, это ясно и несомненно. Выходить мне лень, о деньгах больно вспоминать, тут чего нет, того нет и никакие воспоминания сегодня положения не изменят. Вот разве комета внесет в мои финансовые дела ясность раз и навсегда.
Чертов Семенович. Ведь это после его напоминания я стал думать о комете. До него она меня вроде и не касалась, и воспринималась подсознанием, как очередная газетная чушь, утка, сенсация, высосанная, как минимум, из пальца. А он пришел, наплел своей бредятины, сказал о комете одну фразу, и теперь эта уродская комета не идет у меня из головы. Засела там вместо боли. Не скажу, что боль была лучше кометы. Но и комета не лучше боли. Спать, во всяком случае, она мне не дает. И, боюсь, не даст до утра. А это значит, что утром мне придется долго и тщательно себя реанимировать посредством горячего душа, под которым можно ошпариться (какие болваны в условиях нехватки газа нагревают воду до такой температуры, понять невозможно, но и не испытывать благодарность к этим болванам я не могу. Без кипятка после приступов головной боли прийти в себя было бы мне крайне затруднительно). Вслед за кипятком я обычно включаю холодную воду и стою под ней, пока не окоченею, потом я снова открываю горячий кран, но не на всю, а так, слегка, чтобы вода превышала температуру тела градусов на пять-шесть. Через полчаса таких водных процедур я начинаю походить на человека и могу без содрогания смотреть на себя в зеркало. И что интересно - когда мне случается сильно перепить, я вынужден делать все то же самое, только в обратном направлении и порядке. Иначе эффекта не будет. Вот почему я, проснувшись в тяжелом состоянии, обязательно устанавливаю - просто так у меня вчера голова болела или у нее были на то причины искусственного характера. И только после того, как у меня созревает уверенность, что ошибка исключена, я иду в ванную и становлюсь под душ. Как приводить себя в порядок после бессонницы, вызванной мыслями, я пока не знаю. Кроме того, вряд ли можно считать мыслями думанье о комете. Которая то ли прилетит, то ли не прилетит. То ли разрушит, то ли не разрушит. Конечно, к разрушениям все уже и так привыкли, но к разрушениям местного значения, хотя и масштабным. Но тут речь может идти о необратимых разрушениях вселенского значения, к которым не привыкнешь при всем желании. При таких разрушениях и желания-то возникнуть ни у кого не успеют. Это ж даже не разрушение страны. Или там семьи. Когда моя вторая по счету жена устраивала разрушения в нашем семейном кругу - тогда желаний у меня хватало в избытке, они меня наполняли и переполняли. Всякие и разные. Самого противоречивого характера. То мне хотелось просить у нее прощения, непонятно за что, то хотелось надавать ей оплеух и пинков, то мною овладевало желание удавиться самому, то выкинуть с восьмого этажа вниз ее. Потом это выливалось в желание ее как таковое и нежелание ее потерять, и черт знает во что еще. И длился этот дурдом под лозунгом "женщину, как и коньяк, нужно уметь выдержать" - годами. До тех пор, пока постепенно не было разрушено все. И теперь мне никакие разрушения в пределах семьи не страшны. Нельзя же разрушить то, что уже разрушено ранее. А жить среди разрушений - если к ним с умом приспособиться и привыкнуть - можно. И чувствовать себя при этом хорошо и комфортно, тоже можно. Утверждаю это на основании личного богатого опыта. Плохо я себя чувствую, только когда приходится что-либо ломать и разрушать самому. Или способствовать разрушению своим участием. Как в случае с Марьей4. Она все порывается поломать благоустроенную семейную жизнь со своим мужем и наладить ее со мной, а я этого избегаю, говоря, что ломать не строить, поэтому всегда надо и приходится выбирать одно из двух - то ли ломать, то ли строить. Ничего третьего здесь не бывает. И даже когда ломают все до основания, расчищают место и на нем строят что-то новое, оно почти всегда бывает хуже старого, того, что сломали насильно, по чьему-то желанию или чьей-то прихоти. Марья, правда, ничего этого слушать не хочет, подозревает меня в каком-то умысле и трусости, и нелюбви. Я говорю ей "молодая ишо простые истины понимать, считаешь их для себя слишком простыми", а она говорит "все истины банальные и следовать им в своей единственной жизни скучно и неинтересно. Мне свобода нужна, в том числе от истин". "Свобода - это осознанная необходимость ее отсутствия", втолковываю я Марье, но - безуспешно. Она все равно куда-то порывается, не ко мне, так от меня или еще куда-нибудь. И очень похоже, что она порывается во все стороны одновременно.
