Он взмахнул крыльями, взлетел сажени на две над плотиной и опять, как коршун, кинулся на бедного Янкеля, запустивши в спину его лапсердака свои когти и прилаживаясь к полету...
Ох, и жалобно же кричал старый Янкель, протягивая руки туда, где за рекой стояла на селе его корчма, и называя по имени жену и деток:
- Ой, моя Сурке, Шлемка, Ителе, Мовше! Ой! господин мельник, господин мельник, пожалуйста заступитесь, скажите три слова! Я ж вижу вас, вот вы стоите тут под явором. Пожалейте бедного жида, ведь и жид тоже имеет живую душу.
Очень жалобно причитал бедный Янкель! У мельника будто кто схватил рукою сердце и сжал в горсти. А чертяка точно ждал чего,- все трепыхался крыльями, как молодой стрепет, не умеющий летать, и тихо-тихо размахивал Янкелем над плотиной...
"Вот подлый чертяка,- подумал про себя мельник, прячась получше за явором,- только мучает бедного жида! А там, гляди, и петухи еще запоют..."
И только он подумал это, как чорт захохотал на всю реку и разом взвился кверху... Мельник задрал голову, но через минуту чорт казался уже не больше вороны, потом воробья, потом мелькнул, как муха, как комарик... и исчез.
А на мельника тут-то и напал настоящий страх: затряслись коленки, застучали зубы, волосы поднялись дыбом, и уж сам он не помнит хорошенько, что с ним было дальше...
VI
- Стук-стук!..
- Стук-стук-стук!.. Стук-стук!.. Что-то стучало в дверь мельницы, так что гул ходил по всему зданию, отдаваясь во всех углах. Мельник подумал, уж не чертяка ли вернулся,- недаром шептался о чем-то с жидом,- и потому он зарылся с головой в подушку.
- Стук-стук!.. Стук-стук!.. Эй, хозяин, отчиняй!
- Не отчиню.
- А почему так не отчините? Мельник приподнял голову.
- Э, кажись, голос подсыпки Гаврилы... Гаврило, ты?
- А то кто?
- Побожись!
- Ну?
- Побожись!
- Да ну же, ей-богу, я! Где ж это видано, чтоб я да не я был? Еще и божись. Вот чудасия...
Мельник все-таки поверил не сразу. Он взошел наверх и тихонько посмотрел из оконца, что было над дверьми. Действительно, внизу у стены спокойно стоял подсыпка и делал такое дело, что, пожалуй, никто и не слыхал, чтобы черти когда-нибудь такое делали. У мельника отлегло от сердца, он сошел вниз и отпер дверь.
Подсыпку даже отшатнуло, когда он увидел мельника в дверях.
- Э, хозяин, что такое с вами?
- А что?
- Да побойся бога, зачем это ты морду всю в муке вымазал? - белая, как стена!
- А ты, часом, не по-над речкою ли шел?
- А по-над речкою.
- А не глядел ли кверху?
- А может, глядел и кверху.
- А не видал ли, часом, того?
- Кого?
- Кого!.. Дурень! Того, что хапнул шинкаря Янкеля.
- А какой его бес хапнул?
- Какой!.. Известно какой-жидовский Хапун! Не знаешь разве, какой у них сегодня день!..
Подсыпка посмотрел на мельника мутным взглядом и спросил:
- А вы на селе, часом, не были?
- Был.
- А в шинок не заходили?
- Заходил.
- А горелки не выпили?
- Тьфу! Вот и говори с дурнем. Горелку я пил у попа, а все-таки своими глазами вот сейчас видел: чертяка на плотине отдыхал вместе с жидом.
- Где?
- Вот тут, на самой середине.
- Ну, и что?
- Ну, и...- мельник свистнул и махнул рукой по воздуху.
Подсыпка посмотрел на плотину, потом, задравши голову, на небо и почесал в чуприне.
- Э, вот это так чудеса! Что ж теперь будет? Как же теперь без жида?
- А на что тебе непременно жид, а?
- Э, не говорите, хозяин: без жида как-то оно не того... без жида не можно и быть...
- Тю!.. Дурень, так дурень и есть!
- Что вы лаетесь? Я и сам не скажу, что умный, а все-таки знаю, что просо, а что гречка; работать иду на мельницу, а водку пить - в шинок. Вот вы и скажите мне, когда вы такой умный: кто ж у нас теперь будет шинковать?
- Кто?
- А таки кто?
- А может и я?
- Вы?
Подсыпка посмотрел на мельника, вылупивши глаза, потом покачал головою, щелкнул языком и сказал:
- Ну, разве что так!
Тут только мельник заметил, что подсыпку плохо держат ноги и что парубки опять подбили ему левый глаз. Харя была у этого подсыпки, сказать правду, такая паскудная, что всякому человеку, при взгляде на нее, хотелось непременно плюнуть. А поди ты: до девчат был самый проворный человек, и не раз-таки парни делали на него облаву и бивали до полусмерти... Что бивали, это, конечно, еще не большое диво, а то чудно, что было-таки за что бить!
"Вот ведь нет на свете такой паскудной хари,- подумал, глядя на него, мельник,- которую бы ни одна девка не полюбила. А то и две, и три, и десять... Тьфу ты пропасть!.."
- Вот что, Гаврилушко,- сказал все-таки мельник ласковым голосом,- поди ляг со мною. Когда человек видел такое, что я видел, так что-то бывает страшно.
- А мне что? То и лягу.
Через минуту какую-нибудь подсыпка начал уже посвистывать носом. А скажу вам, такого свистуна носом, как тот подсыпка, другого и не слыхал. Кто этого не любит, так уж с ним в одной хате не ложись,- всю ночь не уснешь...
- Гаврило,- сказал мельник,- эй, Гаврило!
- А что еще? Чего бы я это и сам не спал, и другому не давал?
- Били тебя опять?
- Ну, так что? - Где?
- Все надо вам знать. На Кодне.
- Уж и на Кодне?.. Зачем тебя туда понесло?
- Зачем... Чего бы я спрашивал, гы-гы-гы!..
- Мало тебе ново-каменских девок!
- Тьфу! Мне на них и смотреть уже на ново-каменских обридло. Ни одной по мне нет.
- А Галя вдовина?
- Галя... А что ж такое Галя?
- А ты к ней ходил?
- Так неужели же нет?
Мельника даже подкинуло на постели.
- Брешешь, собачий сын, чтобы твоей матери лихорадка!
- Вот же и не брешу, я и никогда не брешу. Пускай за меня умные брешут.
Подсыпка зевнул и сказал засыпающим голосом:
- Помните, хозяин, как у меня правый глаз на всю неделю запух, что и не было видно...
- Ну?
- Она это, собачья дочка, так угостила... Тьфу на нее, вот что!.. А то еще: Галя!
"Разве что так",- подумал мельник.- Гаврило, а Гаврило!.. Вот, собачий сын, опять засвистел... Гаврило!
- Что еще? Загорелось, что ли?
- Хочешь ты жениться?
- Сапогов еще не сшил. Вот сошью, тогда и подумаю.
- А я бы тебе справил чоботы на дегтю... И шапку, и пояс.
- Разве что так. А вот я что вам скажу, так это будет еще умнее.
- А что?
- А то, что уже на селе петухи кричат. Слышите, как заводят?
И правда: на селе, может быть в Галиной хате, кричал-надрывался горлан-петух: ку-ка-ре-ку-у...
- Кук-ка-ре-ку-у... ку-у... ку-у! - отвечали ему на разные голоса и ближние, и дальние, с другого конца села, так что от петушиных криков точно в котле кипело, да и в стенах каморки побелели уже все, даже самые маленькие щели.
Мельник сладко зевнул:
- Ну, теперь они далеко! Поминай Янкеля как звали... Вот штука, так штука! Если эту штуку кому-нибудь рассказать, то, пожалуй, брехуном назовут. Да мне об этом, пожалуй, и говорить не стоит... Еще скажут, что я... Э, да что тут толковать! Когда бы я сам жида убил или что-нибудь такое, а тут я ни при чем. Что мне было мешаться в это дело? Моя хата с краю, я ничего не знаю. Ешь пирог с грибами, а держи язык за зубами; дурень кричит, а разумный молчит.:. Вот и я себе молчал!..
Так говорил сам себе мельник Филипп, чтобы было легче на совести, и только когда уже вовсе стал засыпать, то из какого-то уголка в его сердце выползла, как жаба из норы, такая мысль:
"Ну, Филипп, настало твое время!"
Эта мысль прогнала у него из головы все другие и села хозяйкою.
С тем и заснул.
VII
Вот раненько утром, роса еще блестит на траве, а мельник уже оделся и идет по дороге к селу. Приходит на село, а там уж люди снуют, как в муравейнике муравьи: "Эй1 не слыхали вы новость? Вместо шинкаря привезли из городу одни патынки".
Вот было в то утро в Новой-Каменке и разговоров, и пересудов, да немало-таки и греха!
Вдова Янкеля, получив вместо мужа пару патынок, совсем растерялась и не знала, что делать. Вдобавок еще Янкель, с большого ума, да не надеявшись, что его заберет Хапун, захватил с собою в город всю выручку и все долговые расписки с бумажником. Конечно, мог ли бедный жид думать, что из целого кагала выхватит как раз его?
- Вот так-то всегда человек: не чует, не гадает, что над ним невзгода, как тот Хапун, летает,- толковали про себя громадские люди, покачивая головами и расходясь от шинка, где молодая еврейка и ее ба'хори (дети) бились об землю и рвали на себе волосы. А между прочим, каждый думал про себя: "Вот, верно, и моя запись улетела теперь к чорту на кулички!"
Сказать правду, так не очень много нашлось в громаде таких людей, у которых заговорила маленько совесть:
"А таки не грех бы отдать жидовке, если не с процентами, то хоть чистые деньги..." А если уж говорить всю правду целиком,- то никто не отдал ни ломаного ше'ляга...
Не отдал и мельник. Ну, да мельник себя в счет не ставил.
Вот вдова Янкеля и просила, и молила, и в ногах валялась, чтобы господа-громадяне согласились отдать хоть по полтине за рубль, хоть по двадцати грошей, чтоб им всем сиротам не подохнуть с голоду да как-нибудь до городу добраться. И не у одного-таки хозяина с добрым сердцем слезы текли по усам, а кое-кто толкнул-таки локтем соседа:
