— А прямо в ворота и налево!
Дойдя до Софии, Патмосов с тем же вопросом обратился к городовому.
— По этой улице!
Дальше, на углу Велиовской, городовой ему сказал:
— Господин Санин, дом нумер девять!
Первая часть задачи была выполнена.
Патмосов прямо направился в полицейскую часть, назвал себя и попросил дать справку о Санине.
— В одну минуту! — с готовностью отозвался пристав. — Богатейший барин. Художник. Портреты пишет и, говорят, дешевле двух тысяч не берет! А? Зовут Сергеем Матвеевичем, а живет здесь в гостях, у князя Таруханова, кирасира.
— А в городе?
— В городе у него мастерская. Позвольте! — он заглянул в листки. — Тучкова набережная, три. Ишь куда занесло!
— Благодарю вас!
Патмосов почувствовал смущение. Такое лицо вряд ли может быть убийцей.
Вдруг он остановился посреди дороги и крепко хлопнул себя по лбу. А! Он — Сергей, и тот — Сережа! Что же это значит?
На другой день Патмосов нарядился денщиком и направился на Тучкову набережную, три.
На тяжелой, массивной двери он прочел дощечку: "Сергей Матвеевич Санин" и смело дернул шнур звонка.
Дверь отворил молодой человек плутоватого вида, без пиджака, подпоясанный зеленым фартуком, с метелкой в руке.
— Чего тебе? — спросил он.
— Полковница прислала, — простодушно ответил Патмосов, — приказала спросить, когда приехать портрет писать?
— Сергей Матвеевич завтра быть обещался, — ответил слуга.
Патмосов не уходил. Он подмигнул слуге и сказал:
— А где тут у вас портерная, мил человек? Пивка бы парочку!
Лицо слуги тотчас изменилось.
— Подожди секунду, я надену спинжак и тебя проведу! Войди пока! — он впустил Патмосова в прихожую и бегом взлетел по лестнице во второй этаж. — Сичас! — крикнул он.
Патмосов огляделся.
Передняя представляла роскошную комнату, уставленную растениями и статуями. Взор Патмосова быстро скользил с предмета на предмет и вдруг приковался к длинной стойке для палок.
Патмосов стал перебирать трости.
Вдруг он нагнулся и быстро поднял лежавшую внизу палку.
Она была выточена из американского дерева и оканчивалась топориком вершка два шириною. Патмосов взял ее за середину и взмахнул ею.
Лицо его осветилось торжеством.
— Вот и я, — сказал слуга, сойдя с лестницы, — любовался?
— Много палок, — ответил Патмосов, — а с этой хоть на медведя!
— Редко берет. Последний раз брал, вернулся, швырнул: "Тяжелая, — говорит, — убери!"
— Давно брал? — небрежно спросил Патмосов, идя к двери.
— Нет. С ей он к князю уехал, а позавчера привез. Приезжал.
— Часто бывает?
— Теперь нет. Вот завтра будет.
Он запер подъезд, положил ключ в карман и пошел с Патмосовым, добродушно болтая.
— Мне у его житье, как на квартире. Что барин! Ей-Богу! Коли пришел кто — на чай тебе. Меньше полтины и не дают.
Они вошли в портерную, Патмосов спросил пива, и тот продолжал:
— Только комнаты убери, кисти вымой, и все! Кухарка готовит. Совсем барин! А жалованья — двадцать пять!
— Ваше здоровье, как вас звать?
— Василий Афанасьевич. А вас?
— Петр Демьяныч.
Они выпили.
— А давно вы у него на службе?
— Второй месяц. Раньше у него жил такой непутевый, пьяница: какие-то письма у него украл, ну, барин и выгнал!
Сердце Патмосова забилось.
— Письма? — повторил он.
— Мне Матрена сказывала. Барин, слышь, чуть не убил его. Потом выгнал.
Словно свет озарил Патмосова.
Допив пиво, он расплатился, крепко пожал руку Василью и сказал:
— Так передайте барину, чтобы подождал!
— Ладно. Приходи еще.
Патмосов проводил его до дверей подъезда, и они расстались.
Ястребов чувствовал раздражение на Патмосова.
— Опять не был, — сказал он Флегонтову, входя в камеру, — это черт знает что! Это недобросовестно! Что я без него буду делать, а?
В это время вошел сторож.
— Просит принять кухарка эта.
— Какая кухарка?
— Та, что у убитого служила.
— Зови, зови! — следователь оживился.
В камеру вошла Лукерья и с грохотом упала на колени.
— Виноваты мы, — тихо покаялась Лукерья, — ограбили покойника. Я и Прохор.
— Убил он? — спросил Ястребов.
— Что вы, прости Господи, — и Лукерья даже отодвинулась. — Ограбили его, точно…
Следователь разочарованно вздохнул.
— Как же, когда и что?
— Добро всякое, а денег тысячу.
— Когда же украли?
— Как барин на музыку пошел. Я — четыреста, а он — шестьсот взял. Вещи тоже взяли. Которые в щекатулке, внизу были. Заперли. Прохор и ушел.
— А где вещи?
— Его не знаю, а что у меня, так вот! — и Лукерья положила перед Ястребовым сверток.
Он развернул его и увидел пачку денег, два браслета, часы, цепочку, серьги и крупную брошь.
— Губа не дура! — усмехнулся Ястребов, отодвигая вещи. — Ну, молодец, что покаялась! Грамотная?
— Грамотная! — уже бойко ответила Лукерья.
— Ну, вот — подпиши! — Ястребов взял от Флегонтова записанное показание, громко прочел его и положил перед Лукерьей. — Подпиши!
Она подписала.
— Ну, а теперь тебя арестовать надо!
Лукерья покорно кивнула головой. Ястребов написал приказ, и Лукерью увели.
Патмосов с утра стал готовиться к предстоящему свиданию.
Он наклеил себе бороду и на нос нацепил пенсне с темными стеклами.
После этого он надел форменные военные брюки, белый китель е полковничьими погонами, повесил шашку, взял общегвардейскую фуражку и с удовлетворением оглядел себя в зеркало.
Он еще раз оглядел все мелочи, взял три письма Веры Андреевны, тщательно спрятал их и суеверно перекрестился.
На улице Патмосов взял извозчика и поехал на Тучкову набережную.
Василий тотчас отворил ему. Теперь он был одет в серый казакин со светлыми пуговицами.
— Барин дома? — спросил Патмосов.
— Дома-с! Пожалуйте! — и Василий указал ему на лестницу.
На площадке показался художник в серой блузе. Солнце освещало его львиную голову, он был красив, как Антиной.
Сердце Патмосова сжалось.
Он предпочел бы видеть на его месте типичного злодея.
— Сюда! Сюда! — говорил звучным голосом Санин. — Ко мне, в мастерскую! С кем имею честь? Дурак-слуга сказал, что ко мне собиралась барыня.
Патмосов поднялся наверх и не решился пожать протянутую ему руку.
Он взял в одну руку фуражку, а другой вынул носовой платок.
— Полковник Снегирев. Вчера правда моя жена к вам собиралась и денщика послала, но жара, мигрень… знаете? И вот я вместо нее. А что до барыни, так, может, к вам еще кто собирался?
— Нет, нет, — поспешно ответил Санин, — избави Бог! Сюда! — Он отпахнул тяжелую портьеру, и они вошли в громадную мастерскую в два света, со стеклянной крышей.
Санин размашисто двинул мягкое кресло, поставил подле него курительный прибор и сказал:
— Садитесь, курите и говорите, чем могу служить, а я помалюю!
Он сел на табурет перед мольбертом и взял из вазы кисть.
Патмосов опустился в кресло и заговорил непринужденным тоном:
— У вас тут целый музей! Даже внизу: и зверинец, и коллекция палок. Прекрасные палки!
— Да, есть! — небрежно ответил Санин.
— Одна, которая с топором, — продолжал болтать Патмосов, в то же время следя за лицом Санина. — Недорогая, но незаменимая. Если ей стукнуть! Я знаю случай, когда одним ударом такой палки разбили голову, как орех. Вам, вероятно, случается бродить по пустынным местам?
Патмосов увидел, как омрачилось лицо художника и как дрогнула кисть в его руке.
— Палка дрянь, — сказал он после минутного молчания, — я велел ее убрать, а этот дурак все ее ставит.
Патмосов взял из ящика папироску с толстым, длинным мундштуком и спросил:
— Вы всегда курите эти папиросы?
— Всегда, — уже с некоторым раздражением ответил Санин, — а что?
Патмосов закурил и, стараясь казаться равнодушным, сказал:
— Приметные очень. Если бы вы совершили преступление, по одним этим папиросам вас могли бы найти и обличить!
Рука у Санина задрожала, и он быстро откинулся от мольберта.
— Я бы унес с собой свои папиросы, — сказал он с деланным смехом.
— А окурки? — тихо произнес Патмосов и замолчал.
Санин резко двинулся на табурете и, отвернув лицо, будто роясь в красках, сказал:
— Будьте добры объяснить мне цель вашего визита. Признаюсь, наш разговор начинает меня утомлять.
Патмосову стало жаль этого человека.
— Я хотел просить вас написать мне картину.
— Я картин не пишу, — глухо ответил Санин. — Я портретист.
