— За такія слова васъ, пожалуй, дѣйствительно прибьютъ. — Онъ какъ-то сморщился и, помолчавъ, сказалъ:
— Покурить-бы!
— У меня нѣтъ… весь вышелъ…
— Попросите у кого-нибудь.
— Попросите вы сами…
— Ну вотъ, стану я у нихъ просить!… Попросите вы… Вы къ нимъ ближе… Свои люди…
— Землячокъ! — обратился я къ почтенному съ виду и, какъ мнѣ показалось, доброму сѣденькому старичку. — Нѣтъ-ли покурить?.. Одолжи, сдѣлай милость, на папироску…
Старичокъ посмотрѣлъ на меня, подумалъ и съ какой-то особенной мягкостью въ голосѣ сказалъ:
— Ступай-ка ты, родной, къ кобылѣ подъ хвостъ. Ишь ты, ловкой какой!… Дай ему табачку!… Табачокъ-то, чать, на деньги покупается… Какъ ты полагаешь?.. Чудно, пра, ей-Богу!… Дай ему, видишь-ли ты, табачку, — обратился онъ къ близь стоявшимъ людямъ. — Выискался какой табашникъ!… Откедова ты такой склизкой… Табачокъ-то здѣсь дороже хлѣба… Дай ему табачку… Ахъ, въ ротъ-те!..
— Слышите? — сказалъ я дворянину.
— Хамъ!… свинья! — проговорилъ онъ и замолчалъ, насупившись…
Прошло не мало времени… Стало смеркаться… Мы ждали, что вотъ-вотъ позовутъ получать бѣлье… Но насъ никуда не вызывали…
Спальня со всей ея обстановкой, съ толкающимися безъ дѣла какими-то ошалѣвшими оборванцами, надоѣла до смерти… Хотѣлось поѣсть, отдохнуть, успокоиться… Безтолковый, несмолкаемый гулъ человѣческихъ голосовъ раздражалъ нервы… Являлась какая-то безпричинная, непонятная злость…
— Чортъ знаетъ, что такое! — говорилъ дворянинъ, пожимая плечами, — скоро-ли конецъ?.. Надоѣло все это!… Дуракъ я, что послушалъ васъ и пошелъ сюда… Вы виноваты… Какія, однако, идіотски-безсмысленныя хари! Пріятное общество, нечего сказать!., Посмотрите, пожалуйста, вонъ. на того парнишку… Вотъ отвратительная харя!… Сходить, однако, развѣ внизъ?.. Узнать тамъ у кого. нибудь, скоро-ли примутъ относительно насъ какія-нибудь мѣры… Какого чорта, на самомъ дѣлѣ!… Я вѣдь не кто нибудь… не золоторотецъ… Привилегированное лицо… Я пойду!..
— Какъ хотите! — сказалъ я, чтобы отвязаться отъ него. — Идите…
Онъ поднялся и хотѣлъ было идти, но въ это время въ спальню вбѣжалъ или, вѣрнѣе, точно изъ-подъ полу выскочилъ какой-то молодой, въ синей рубашкѣ, малый и закричалъ во всю силу своихъ легкихъ:
— Эй, вы, золотая рота!… Новенькіе!.. Въ чихаузъ!… Бѣлье получать… Живо!..
Мы всѣ, точно съ цѣпи сорвавшись, толкаясь, рискуя сломать шею, бросились вслѣдъ за нимъ по винтовой лѣстницѣ внизъ…
На площадкѣ второго этажа насъ остановили… Направо была дверь въ какой-то полутемный корридоръ… Въ концѣ этого корридора горѣла лампа, и виднѣлась еще дверь въ кладовую или, какъ здѣсь выражались, въ «чихаузъ», гдѣ и выдавали бѣлье…
— Становись всѣ въ ранжирь, по порядку, — оралъ малый въ синей рубашкѣ. Живо!… Ну, ты, чортъ косматый, куда лѣзешь? Становись, тебѣ говорятъ!… Въ морду захотѣлъ… Встали?.. Ну, маршъ! Живо!… Не задерживать!… Кто получитъ бѣлье, иди внизъ, въ столовую… Тамъ дожидайся всѣ!..
Торопясь, словно на пожаръ, толкаясь, ругаясь, совсѣмъ какъ будто одурѣвъ, лѣзли мы въ «чихаузъ» за бѣльемъ, напоминая, вѣроятно, на взглядъ свѣжаго человѣка, толпу сумасшедшихъ…
Получившіе бѣлье крѣпко держали его въ рукахъ, какъ драгоцѣнность, и торопливо, съ выраженіемъ боязни, какъ бы не отняли назадъ, бѣжали внизъ но лѣстницѣ, въ столовую…
Получивъ свою пару, я тоже отправился туда… За мной, не отставая, слѣдовалъ «дворянинъ». Онъ повеселѣлъ и расцвѣлъ, получивъ бѣлье…
— Вотъ это дѣло! — говорилъ онъ, — хоть и грубое, а все таки бѣлье… Отлично! — Бѣлье выдали и въ столовую послали… Очевидно, покормятъ… Иначе, зачѣмъ бы въ столовую, а?.. Какъ вы думаете?..
Но ему пришлось горько разочароваться: въ столовую насъ загнали лишь за тѣмъ, чтобы «гнать» отсюда въ баню.
Когда всѣ собрались, надзиратель, хорошо и тепло одѣтый, приказалъ намъ выходить на дворъ и строиться попарно…
На дворѣ было полутемно и страшно холодно. Кое какъ построившись и дрожа отъ холода въ своихъ нищенскихъ костюмахъ, мы стали ждать… Вышелъ надзиратель, пересчиталъ всѣхъ, выдалъ каждому по кусочку мыла и опять ушелъ… Пришлось снова стоять и ждать на морозѣ… Прошло съ полчаса… Мы стыли, тряслись и чуть не плакали отъ холода… Нѣкоторые стали громко роптать… Большинство же молчало, терпѣливо и покорно ожидая.
Наконецъ, явился надзиратель, велѣлъ перемѣнить фронтъ и становиться по порядку, одинъ за другимъ, «затылокъ въ затылокъ»… Послѣ этого насъ опять пересчитали и погнали, наконецъ, въ баню…
Выйдя за ворота, мы сбились, какъ овцы, въ одну нестройную сплошную толпу и пошли посреди улицы, возбуждая своимъ видомъ удивленіе въ прохожихъ.
На улицахъ было много снѣгу… Онъ шелъ съ утра… Мы мѣсили его своими полуобутыми ногами и, корчась отъ холода, не шли, а торопливо бѣжали… У меня, къ довершенію бѣдствій, вдругъ отвалилась подошва… Пришлось ступать въ снѣгъ прямо голой ногой… Сначала я чувствовалъ холодъ, потомъ какъ-то обтерпѣлся и, мысленно махнувъ на все рукой, бѣжалъ за другими…
У бань насъ остановили, построили опять по порядку, одинъ за другимъ, и стали пускать по череду. Я стоялъ въ хвостѣ и, когда, наконецъ, дошелъ чередъ до меня и я попалъ въ баню, то увидалъ, что тамъ не только мыться, а и встать-то негдѣ. Кромѣ насъ, какъ оказалось, въ банѣ въ этотъ же вечеръ мылись солдаты… Тѣснота, давка, ругань, крикъ, стукъ были невозможные… Баня казалась какимъ-то адомъ… Голыя тѣла, возбужденныя, озлобленныя, красныя лица, паръ, запахъ мыла, духота, едва горѣвшія въ туманной мглѣ лампы, — все это, вмѣстѣ взятое, представляло фантастически-мрачное и грустное подобіе ада.
Насъ торопили… Такъ или иначе, а надо было раздѣваться и мыться… Приткнувшись кое-какъ у порога, я сдернулъ съ себя свою рвань и протискался къ крану. Какой-то добрый человѣкъ, завладѣвшій шайкой, предложилъ мнѣ мыться изъ нея съ нимъ вмѣстѣ. Я, конечно, съ радостью принялъ это предложеніе. Мыла у меня не оказалось… Я обронилъ его гдѣ-то… Обмывшись кое-какъ, на скорую руку, изъ шайки теплой водой, я побѣжалъ одѣваться, радуясь все-таки что хоть такъ-то пришлось сполоснуться и надѣть бѣлье на чистое тѣло.
Процедура мытья продолжалась не долго, потому что торопили и подгоняли. Тѣмъ, которые вымылись и одѣлись, не позволялось оставаться въ банѣ, а приказано было выходить на улицу и тамъ ожидать, когда кончатъ и выйдутъ остальные…
Это стояніе на улицѣ послѣ жаркой, душной бани я никогда не забуду!..
Читатель! если у васъ добрая душа, представьте себѣ несчастныхъ, жалкихъ, полураздѣтыхъ людей, голодныхъ, выгнанныхъ изъ жаркой бани на морозъ… Представьте страдальческія лица стариковъ, скорчившіяся, трясущіяся фигуры молодыхъ, — всю эту страшную, унизительную картину человѣческаго бѣдствія и позора… Представьте и… подумайте иногда объ этихъ несчастныхъ братьяхъ, ибо они тоже люди!..
По возвращеніи изъ бани въ работный домъ, намъ, полузамерзшимъ, не дали ни поѣсть, ни пообогрѣться, а прямо «погнали» въ «чихаузъ» получать верхнюю одежду…
Всѣ мы выстроились въ холодномъ корридорѣ, другъ за другомъ, точно такъ же, какъ при получкѣ бѣлья, и начали снимать съ себя, по приказанію «начальства», свою собственную одежду и сапоги…
Каждому изъ насъ выдали по бичевкѣ и велѣли этими бичевками какъ можно крѣпче связать узлы съ своей одеждой… Если же узелъ стягивался не крѣпко, то его съ ругательствомъ развязывалъ человѣкъ, завѣдывавшій пріемомъ и выдачей одежды, и кидалъ его въ лицо владѣльцу…
Другой человѣкъ сидѣлъ у двери при входѣ въ «чихаузъ», записывалъ NoNo и фамиліи и выдавалъ мѣдные блестящіе кружочки съ номерами, по два каждому. Одинъ изъ нихъ привязывался къ узлу съ одеждой, другой выдавался на руки.
Оба они, и записывающій, и выдающій одежду, страшно злились и ругались, на чемъ свѣтъ стоитъ… Вѣроятно, имъ страшно все это надоѣло, и они отводили душу…
Одежду выдавали старую, рваную, вонючую и грязную… На ноги — мягкіе, сдѣланные изъ шерстяныхъ жгутовъ, «чюни», точно такіе, въ какихъ бабы богомолки ходятъ весной къ преподобному Сергію…
Выдавали разно: одному попадалъ коротенькій, «этапный» полушубокъ, другому изъ толстаго сукна не то пиджакъ, не то поддевка… Штаны тоже были разные: нѣкоторымъ попадались изъ толстаго сукна и довольно крѣпкіе, другимъ какіе-то синіе, тонкіе, какъ тряпка… Моему «дворянину» (мы стояли съ нимъ на «череду» послѣдними) совсѣмъ было не выдали никакихъ: ему дали рваный пиджакъ, чюни, а штановъ не оказалось: всѣ вышли!
— Нѣтъ штановъ! — сказалъ выдававшій одежду.
— Такъ какъ же мнѣ быть-то? — спросилъ дворянинъ, разводя руками, — безъ штановъ вѣдь невозможно!..
— Ну, еще разговаривать сталъ!… и безъ штановъ пойдешь!..
