Подошелъ еще солдатъ, помялъ подушку, обернутую пледомъ у Николая Ивановича и тоже, улыбнувшись, задалъ вопросъ:
— Чай есте?
— Не твое дѣло. Ступай, ступай прочь… Вы кто такой? Придетъ чиновникъ — все покажемъ, опять сказалъ Николай Ивановичъ, отодвигая отъ него подушку.
— Мы — войникъ, съ достоинствомъ ткнулъ себя въ грудь солдатъ.
— Ну, и отходи съ Богомъ. Мы русскіе люди, такіе-же славяне, какъ и вы, а не жиды, и контрабанды на продажу провозить не станемъ. Все, что мы веземъ, для насъ самихъ. Понялъ?
Но сербскій полицейскій «войникъ» только пучилъ глаза, очевидно, ничего не понимая.
— Не особенно-то ласково насъ здѣсь принимаютъ братья-славяне, обратился Николай Ивановичъ къ женѣ. — Я думалъ, что какъ только узнаютъ изъ паспорта, что мы русскіе, то примутъ насъ съ распростертыми объятіями, анъ нѣтъ, не тѣмъ пахнетъ. На первыхъ же порахъ за паспортъ два гульдена взяли…
— Да сунь ты имъ что нибудь въ руку. Видишь, у нихъ просящіе глаза, сказала Глафира Семеновна, изнывая около подмостокъ.
— Э, матушка! За деньги-то меня всякій полюбитъ даже и не въ сербской землѣ, а въ эфіопской, но здѣсь сербская земля. Неужели-же они забыли, что мы, русскіе, ихъ освобождали? Я и по сейчасъ въ славянскій комитетъ вношу. Однако, что-же это таможенный-то чиновникъ? Да и нашего большого сундука нѣтъ, который мы въ багажъ сдали.
Наконецъ черноназыя бараньи шапки въ бараньихъ курткахъ внесли въ митницу сундуки изъ багажнаго вагона.
— Вотъ нашъ сундукъ у краснаго носа! указала Глафира Семеновна и стала манить носильщика:- Красный носъ! Сюда, сюда! Николай Иванычъ! Дай ему на чай. Ты увидишь, что сейчасъ перемѣна въ разговорахъ будетъ.
— И далъ-бы, да сербскихъ денегъ нѣтъ.
— Дай австрійскія. Возьмутъ.
Сундукъ поставленъ на подмостки. Николай Ивановичъ сунулъ въ руку красному носу крону. Красный носъ взглянулъ на монету и просіялъ:
— Препоручуемъ-се, господине! Препоручуемъ-се… заговорилъ онъ, кланяясь.
Вообще монета произвела магическое дѣйствіе на присутствующихъ. «Войникъ», спрашивавшій о чаѣ, подошелъ къ Николаю Ивановичу и сталъ чистить своимъ рукавомъ его пальто, слегка замаранное известкой о стѣну, другой войникъ началъ помогать Глафирѣ Семеновнѣ развязывать ремни, которыми были связаны подушки.
— Не надо, не надо… Оставьте пожалуйста, сказала она.
Войникъ отошелъ, но увидя, что у Николая Ивановича потухла папироска, тотчасъ-же досталъ спички, чиркнулъ о коробку и бросился къ нему съ зажженной спичкой.
— Давно-бы такъ, братушка, проговорилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь, и закурилъ окурокъ папиросы, прибавивъ:- Ну, спасибо.
Но тутъ показался таможенный чиновникъ въ. статскомъ платьѣ и въ фуражкѣ съ зеленымъ околышемъ. Это былъ маленькій, жиденькій, тоже, какъ почти всѣ сербы, носатый человѣкъ, но держащій себя необычайно важно. Его сопровождалъ. человѣкъ тоже въ форменной фуражкѣ съ зеленымъ околышкомъ, но въ овчинной курткѣ и съ фонаремъ. Таможенный чиновникъ, молча, подошелъ къ багажу Глафиры Семеновны, открылъ первую кардонку со шляпкой и сталъ туда смотрѣть, запустивъ руку подъ шляпку.
— Моя шляпка, а подъ ней мой кружевной шарфъ и вуали, сказала она. — Пожалуйста, только не мните.
Чиновникъ открылъ вторую кардонку тоже со шляпкой и спросилъ по русски:
— А зачѣмъ двѣ?
— Одна лѣтняя, а другая зимняя, фетровая. У меня еще есть третья. Не могу же я быть объ одной! Мы ѣдемъ изъ Петербурга въ Константинополь. Въ Петербургѣ зима, а въ Константинополѣ будетъ весна. Здѣсь тоже ни весна, ни зима. Каждая шляпка по сезону.
— Три. Гм… глубокомысленно улыбнулся чиновникъ. — А зачѣмъ онѣ куплены въ Вѣнѣ? Вотъ на коробѣ стоитъ: «Wien». Новыя шляпы.
— Да зачѣмъ-же ихъ изъ Россіи-то везти и къ тому-же старыя? возражала Глафира Семеновна. — Мы ѣдемъ гулять, я не привыкла отрепанная ходить.
— Гмъ… Три много.
— А вы женаты? У вашей жены меньше трехъ?
На поддержку жены выступилъ Николай Ивановичъ и опять заговорилъ:
— Мы, милостивый государь, господинъ братъ-славянинъ, русскіе, такіе-же славяне, какъ и вы, а не жиды, стало быть, хоть и съ новыми вещами ѣдемъ, но веземъ ихъ не на продажу. Да-съ… Если у насъ много хорошихъ вещей, такъ отъ того, что мы люди съ достаткомъ, а не прощалыги.
Чиновникъ ничего не отвѣтилъ, сдѣлалъ лицо еще серьезнѣе, велѣлъ сопровождавшему его солдату налѣпить на три коробки ярлычки, удостовѣряющіе, что вещи досмотрѣны, и приступилъ къ осмотру подушекъ и пледовъ, спрашивая мрачно:
— Табакъ? Чай? Папиросы?
— Смотрите, смотрите, уклончиво отвѣчала Глафира Семеновна, ибо въ багажѣ имѣлись и чай, и папиросы.
Чиновникъ рылся, нашелъ жестяную бомбоньерку съ шоколадомъ, открылъ ее и понюхалъ.
— Нѣтъ, ужъ я васъ прошу не нюхать! вспыхнула Глафира Семеновна. — Я послѣ чужихъ носовъ ѣсть не желаю. Скажите на милость, нюхать начали!
Чиновникъ вспыхнулъ и принялся за осмотръ сундука, запускалъ руку на дно его, вытащилъ грязное бѣлье, завернутое въ газеты, и началъ развертывать.
— Грязное бѣлье это, грязное бѣлье. Оставьте. Впрочемъ, можетъ быть тоже хотите понюхать, такъ понюхайте, отчеканила ему Глафира Семеновна.
Николай Ивановичъ только вздохнулъ и говорилъ;
— А еще братъ-славянинъ! Эхъ, братья! Русскимъ людямъ не вѣрите! Пріѣхали мы къ вамъ въ гости, какъ къ соплеменнымъ роднымъ, а вы насъ за контрабандистовъ считаете!
Окончивъ осмотръ сундука, чиновникъ ткнулъ пальцемъ въ коробокъ и спросилъ:
— Тутъ что?
— Ѣда и больше ничего. Сыръ есть, ветчина, колбаса, булки, апельсины, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
— Молимъ показать.
— Только ѣду не нюхать! Только не нюхать! А то все побросаю, опять воскликнула Глафира Семеновна, открывая коробокъ. — Не хочу я и послѣ славянскаго носа ѣсть.
— Чай? Кружева? снова задалъ вопросъ чиновникъ и сталъ развертывать завернутую въ бумагу и аккуратно уложенную ѣду.
— Ветчина тутъ, ветчина.
Чиновникъ развернулъ изъ бумаги нарѣзанную ломтиками ветчину и опять поднесъ къ носу. Глафира Семеновна не вытерпѣла, вырвала у него ветчину и швырнула ему ее черезъ голову, прибавивъ:
— Понюхали и можете сами съѣсть!
Чиновника покоробило. Онъ засунулъ еще разъ въ коробъ руку и налѣпилъ на него пропускной ярлыкъ. Съ нимъ заговорилъ по сербски брюнетъ въ очкахъ и, очевидно, тоже протестовалъ и усовѣщевалъ бросить такой придирчивый осмотръ. Оставалось досмотрѣть еще сакъ-вояжъ Глафиры Семеновны. Чиновникъ махнулъ рукой и налѣпилъ на него ярлыкъ безъ досмотра.
— Слава тебѣ Господи! Наконецъ-то все кончилось! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Грѣшной душѣ въ рай легче войти, чѣмъ черезъ вашу таможню въ Бѣлградъ попасть! Ну, братья-славяне! — закончилъ онъ и сталъ связывать подушки.
Таможенный осмотръ былъ оконченъ. Глафира. Семеновна, какъ говорится, и рвала и метала на таможеннаго чиновника.
— Носастый чертъ! Вообрази, онъ мнѣ всю шляпку измялъ своими ручищами. Прелестную шляпку съ розами и незабудками, которую я вчера купила въ Вѣнѣ у мадамъ Обермиллеръ на Роттурмштрассе, говорила она Николаю Ивановичу. — Послушай… Вѣдь можно, я думаю, на него нашему консулу жаловаться? Ты, Николай, пожалуйся.
— Хорошо, хорошо, душечка, но прежде всего нужно разыскать нашъ паспортъ, который взяли въ прописку.
А носатые войники схватили уже ихъ подушки и сакъ-вояжи и потащили къ выходу, спрашивая Николая Ивановича:
— Какова гостіоница, господине?
— Стойте, стойте, братушки! Прежде всего нужно паспортъ… останавливалъ онъ ихъ.
Но паспортъ уже несъ еще одинъ войникъ, потрясая имъ въ воздухѣ и радостно восклицая:
— Овдзе (здѣсь) пассъ!
— Ну, слава Богу! вырвалось восклицаніе у Николая Ивановича. — Пойдемъ, Глаша.
Онъ схватилъ паспортъ и направился на подъѣздъ въ сопровожденіи войниковъ и бараньихъ шапокъ. Бараньи шапки переругивались съ войниками и отнимали у нихъ подушки и сакъ-вояжи, но войники не отдавали. Глафира Семеновна слѣдовала сзади. Одинъ изъ войниковъ, стоя на подъѣздѣ, звалъ экипажъ:
— Бре, агояти! (Эй, извощикъ) кричалъ онъ, махая руками.
Подъѣхала карета, дребезжа и остовомъ и колесами. На козлахъ сидѣла баранья шапка съ такими громадными черными усами, что Глафира Семеновна воскликнула:
— Николай Ивановичъ, посмотри, и здѣсь такіе-же венгерскіе цыгане! Взгляни на козлы.
— Нѣтъ, другъ мой, это братья-славяне.
Между тѣмъ, войники со словами «молимо, седите» усаживали ихъ въ карету и впихивали туда подушки и сакъ-вояжи. Большой сундукъ ихъ двѣ бараньи шапки поднимали на козлы. Глафира Семеновна тщательно пересчитывала свои вещи.
— Семь вещей, сказала она.
— Седамъ… (семь) подтвердилъ одинъ изъ войниковъ и протянулъ къ ней руку пригоршней.
