— Ужъ покупать, такъ покупать надо красные. Пріѣду домой въ Петербургъ, такъ тогда свой зонтикъ женѣ подарить можно. "Вотъ, молъ, подъ какими красными зонтиками мы изъ себя дамъ въ Ниццѣ изображали". А что-то моя жена теперь, голубушка, дома дѣлаетъ! вспомнилъ Конуринъ опять про жену, посмотрѣлъ на часы и прибавилъ:- Ежели считать по здѣшнему времени на оборотъ, то стало быть теперь ужинаетъ. Долбанула поди рюмочку рябиновой и щи хлебать принимается. Вѣдь вотъ поди-жъ ты: мы здѣсь только что кофею напились утречкомъ, а она ужъ ужинаетъ. Дѣла-то какія!
Разговаривая такимъ манеромъ, они добрались до зданія на сваяхъ, которое теперь оказалось гигантскимъ зданіемъ, окруженнымъ террасами, заполненными маленькими столиками. Съ набережной велъ въ зданіе широкій мостъ, загороженный рѣшеткой, въ которой виднѣлось нѣсколько воротъ. У однихъ воротъ стоялъ привратникъ, была кассовая будочка и на ней надпись: Entrée 1 fr.
— Нѣтъ, это не дума, — проговорила Глафира Семеновна. Вотъ и за входъ берутъ.
— Да можетъ быть здѣсь и въ думу за входъ берутъ, кто желаетъ ихнихъ преніевъ послушать, — возразилъ Конуринъ. — Вѣдь здѣсь все наоборотъ: у насъ въ Питерѣ теперь ужинаютъ, а здѣсь еще за завтракъ не принимались, у насъ въ Питерѣ морозъ носы щиплетъ, а здѣсь, эво, какъ солнце припекаетъ!
Онъ снялъ шляпу, досталъ носовой платокъ и сталъ отирать отъ пота лобъ и шею.
— Кескесе са? — спросила Глафира Семеновна сторожа, кивая на зданіе.
— Théâtre et restaurant de Jetté Promenade, madame, — отвѣчалъ тотъ.
— Театръ и ресторанъ, — перевела она.
— Слышу, слышу… — откликнулся Николай Ивановичъ. А ты-то: дума, казначейство. Мнѣ съ перваго раза казалось, что это не можетъ быть думой. Съ какой стати думу на водѣ строить!
— А съ какой стати театръ на водѣ строить?
— Да вѣдь ты слышишь, что тутъ, кромѣ театра, и ресторанъ, а рестораны и у насъ въ Петербургѣ на водѣ есть.
— Гдѣ-же это?
— А ресторанъ на пароходной пристани у Лѣтняго сада, такъ называемый поплавокъ. Конечно, у насъ онъ пловучій, а здѣсь на сваяхъ, но все-таки… Потомъ, есть ресторанъ-поплавокъ на Васильевскомъ островѣ. А то вдругъ: дума. Вѣдь придумаетъ тоже… Зачѣмъ думѣ на водѣ быть?
— А ресторану зачѣмъ?
— Какъ, Глафира Семеновна, матушка, зачѣмъ? заговорилъ Конуринъ. — Для разнообразія. Иной на землѣ-то въ трактирѣ пилъ-пилъ и ему ужъ больше въ глотку не лѣзетъ, а придетъ въ ресторанъ на воду — опять пьется. Перемѣна — великая вещь. Иной разъ въ Питерѣ загуляешь и изъ рюмокъ пьешь-пьешь — не пьется, а попробовали мы разъ въ компаніи вмѣсто рюмокъ изъ самоварной крышки пить, изъ простой мѣдной самоварной крышки — ну, и опять питье стало проходить, какъ по маслу. Непремѣнно нужно будетъ сегодня въ этотъ ресторанъ сходить позавтракать. Помилуйте, ни въ одномъ городѣ заграницей не удавалось еще на водѣ пить и ѣсть.
— Да это съ вами споритъ, Иванъ Кондратьичъ, что вы такъ жарко доказываете, чтобъ на водѣ завтракать? Ну, на водѣ, такъ на водѣ, отвѣчала Глафира Семеновна, остановилась, взглянула съ набережной внизъ къ водѣ и быстро прибавила:- Смотрите, тамъ что-то случилось. Вонъ публика внизу на пескѣ на берегу стоитъ и что-то смотритъ. Цѣлая толпа стоитъ. Да, да… И что-то лежитъ на пескѣ. Не вытащили-ли утопленника?
— Пожалуй, что утопленникъ, сказалъ Николай Ивановичъ.
— Утопленникъ и есть, поддакнулъ Конуринъ. — Сойдемте внизъ и посмотримте. Ужъ не бросился-ли, грѣхомъ, кто нибудь въ воду изъ этого самаго ресторана, что на сваяхъ стоитъ? Съ пьяныхъ-то глазъ, долго-ли! Въ голову вступило, товарищи разобидѣли — ну, и… Со мной, молодымъ, разъ тоже было, что я на Черной рѣчкѣ выбѣжалъ изъ трактира, да бултыхъ въ воду… Хорошо еще, что воды-то только по поясъ было. Тоже вотъ изъ-за того, что товарищи мнѣ пьяному что-то перечить начали. Пойдемъ, Николай Ивановичъ, посмотримъ.
— Да, пойдемъ. Отчего не посмотрѣть? У насъ дѣловъ-то здѣсь не завалило! На то и пріѣхали, чтобъ на всякую штуку смотрѣть. Идешь, Глафира Семеновна?
— Иду, иду. Гдѣ здѣсь можно спуститься внизъ? обозрѣвала она мѣстность. — Вонъ гдѣ можно спуститься. Вонъ лѣстница.
Они бросились къ лѣстницѣ и стали спускаться на берегъ къ водѣ. Иванъ Кондратьевичъ говорилъ:
— То-есть оно хорошо это самое море для выпивки, пріятно на берегу, но ежели ужъ до того допьешься, что бѣлые слоны въ голову вступятъ, то ой-ой-ой! Бѣда… Чистая бѣда! повторялъ онъ.
А крупномъ пескѣ, въ родѣ гравія, состоящемъ изъ мелкихъ красивыхъ разноцвѣтныхъ камушковъ, дѣйствительно что-то лежало, но не утопленникъ. Глафира Семеновна первая протискалась сквозь толпу, взглянула и съ крикомъ:
"Ай, крокодилъ"! — бросилась обратно.
— Пойдемте прочь! Пойдемте! Николай Иванычъ, не подходи! Иванъ Кондратьичъ! Идите сюда! Какъ-же вы бросаете одну даму! звала она мужчинъ, уже стоя на каменной лѣстницѣ.
— Да это вовсе и не крокодилъ, а большая бѣлуга! откликнулся Конуринъ снизу.
— Какая бѣлуга! Скорѣй-же громадный сомъ. Видишь, тупое рыло. А бѣлуга съ вострымъ носомъ, возражалъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Сходи сюда. Это сомъ. Сомъ громадной величины.
— Нѣтъ, нѣтъ! Ни за что на свѣтѣ! Я зубы видѣла… Страшные зубы… слышалось съ лѣстницы. — Брр…
— Да вѣдь онъ мертвый, убитъ…
— Нѣтъ, нѣтъ! Все равно не пойду.
А около вытащеннаго морскаго чудовища, между тѣмъ, два рыбака въ тиковыхъ курткахъ, загорѣлые, какъ корка чернаго хлѣба, пѣли какую-то нескладную пѣсню, а третій такой-же рыбакъ подсовывалъ каждому зрителю въ толпѣ глиняную чашку и просилъ денегъ, говоря:
— Deux sous pour la représentation! Doux sous…
Подошелъ онъ и къ Ивану Кондратьевичу и протянулъ ему чашку, подмигивая глазомъ.
— Чего тебѣ, арапская морда? спросилъ тотъ.
— За посмотрѣніе звѣря проситъ. Дай ему мѣдяшку, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.
— За что? Вотъ еще! Стану я платить! Тутъ не театръ, а берегъ.
— Да дай. Ну, что тебѣ? Ну, вотъ я и за тебя дамъ.
Николай Ивановичъ кинулъ въ чашку два мѣдяка по десяти сантимовъ.
— Иванъ Кондратьичъ! Вы говорите, что этотъ крокодилъ мертвый? слышался съ лѣстницы голосъ Глафиры Семеновны, которая, услышавъ пѣніе, нѣсколько пріободрилась.
— Мертвый, мертвый… Иди сюда… сказалъ Николай Ивановичъ.
— Да мертвый-ли?
Глафира Семеновна стала опять подходить къ толпѣ и робко заглянула на морскаго звѣря.
— Ну, конечно-же, это крокодилъ. Брр… — Какой страшный! бормотала она. — Неужели его эти люди здѣсь изъ моря вытащили? Зубы-то какіе, зубы…
Рядомъ съ ней стоялъ высокій, стройный, среднихъ лѣтъ, элегантный бакенбардистъ съ подобранными волосокъ съ волоску черными бакенбардами, въ свѣтло-сѣромъ ловко сшитомъ пальто и въ такого-же цвѣта мягкой шляпѣ. Онъ улыбнулся и, обратясь съ Глафирѣ Семеновнѣ, сказалъ по русски:
— Это вовсе не крокодилъ-съ… Это акула, дикій звѣрь, который покойниками питается, коли ежели какое кораблекрушеніе. Здѣшніе рыбаки ихъ часто ловятъ, а потомъ публикѣ показываютъ.
Услышавъ русскую рѣчь отъ незнакомаго человѣка, Глафира Семеновна даже вспыхнула.
— Вы русскій? воскликнула она.
— Самый первый сортъ русскій-съ. Даже можно сказать, на отличку русскій, отвѣчалъ незнакомецъ.
— Ахъ, какъ это пріятно! Мы такъ давно путешествуемъ заграницей и совсѣмъ почти не встрѣчали русскихъ. Позвольте познакомиться… Иванова, Глафира Семеновна… А это вотъ мой мужъ Николай Иванычъ, коммерсантъ. А это вотъ…
— Иванъ Кондратьевъ Конуринъ, петербургскій второй гильдіи… подхватилъ Конуринъ.
Послѣдовали рукопожатія. Незнакомецъ отрекомендовался Капитономъ Васильевичемъ и пробормоталъ и какую-то фамилію, которую никто не разслышалъ.
— Путешествуете для своего удовольствія? спрашивала его Глафира Семеновна, кокетливо играя своими нѣсколько заплывшими отъ жиру глазками.
— Нѣтъ-съ, отдыхать пріѣхали. Мы еще съ декабря здѣсь.
— Ахъ, даже съ декабря! Скажите… Я читала, что здѣсь совсѣмъ не бываетъ зимы.
— Ни Боже Mой… Вотъ все въ такой-же препорціи какъ сегодня. То-есть по ночамъ бывало холодно, но и по ночамъ, случалось, въ пиджакѣ выбѣгалъ, коли ежели куда недалеко пошлютъ.
— То-есть какъ это — пошлютъ? задала вопросъ Глафира Семеновна. — Вы здѣсь служите?
Элегантный бакенбардистъ нѣсколько смѣшался.
— То есть какъ это? Нѣтъ-съ… Я для своего удовольствія… Пуръ… Какъ-бы это сказать?.. Пуръ плезиръ — и больше ничего… Мы сами по себѣ…- отвѣчалъ онъ наконецъ. — А вѣдь иногда по вечерамъ мало-ли куда случится сбѣгать! Такъ я даже и въ декабрѣ въ пиджакѣ, ежели на спѣшку…
— Неужто здѣсь зимой и на саняхъ не ѣздили? — спросилъ въ свою очередь Конуринъ.
— Да какъ-же ѣздить-то, ежели и снѣгу не было.
— Скажи на милость, какая держава! И зимой снѣгу не бываетъ.
— Иванъ Кондратьичъ, да вѣдь и у насъ въ Крыму никогда на саняхъ не ѣздятъ.
