ломаются судьбы, теряются состояния, уничтожается статус в обществе?
От чего мы млеем, вспоминая какую-нибудь подробность из нашей юности, иногда досадливо морщимся:
«А сейчас это сделал бы совсем иначе!»
Любовь.
Будь она неладна.
Именно она и погубила профессора.
Сердца профессоров-мужчин часто бывают слепыми и наивными точно так же как и сердца остальных носителей мужественности. И не помогают тут ни научные успехи, ни восторг студентов-учеников, ни уважение и почтение коллег.
Любовь уничтожает эти легкие заграждения как весенний паводок сметает старенькие, дряхлые заборы и крутит в водовороте, хохоча над людскими заблуждениями, будто они могут победить любовь.
«А вот вам!» – говорит та и ломает жизнь первого понравившегося блюстителя нравов.
Чаша внезапной любви не минула и нашего несчастного героя.
Профессор права, до пятидесяти шести лет ратовавший за безукоризненное исполнение законов и иных общественных установлений, влюбился.
Впрочем, влюбиться то может каждый и в кого угодно, это не запрещено, а только подогревает интерес, вызывая улыбку у предмета любви.
Тут дело слегка иного рода: профессор влюбился в свою студентку.
Двадцати четырех лет.
Но и это чепуха! Разве нельзя влюбиться в свою студентку?
Да боже правый! Таких примеров множество в нашей лишенной предрассудков жизни, автор этих строк, будучи еще студентом, самолично наблюдал как профессор влюбился в сокурсницу, та ответила благосклонностью и что из этого в итоге вышло. А ничего не вышло, спешу предуведомить любопытных: девица хотела бы затащить профессора под венец, но тот оказался калачом тертым и избежал брачных уз, имея некоторый жизненный опыт и разводы с женами.
Но этот случай иного рода.
Огонь.
Страсть, сжигающая душу дотла. Готовность пожертвовать всем ради счастья любимой. Он намеревался отдать за нее не только жизнь, но даже и свободу с надетым на безымянный палец золотым ободком, что, согласитесь, иногда бывает дороже жизни.
И все, чем владел ― завещать своему кумиру.
Девице, безусловно, было любопытно: а чем же особенным она обладает, что распаляет не только пубертатов, – с теми как раз все понятно, – но даже и сильно поживших профессоров?
Магия? Дар? Очарование, посланное с небес?
Право же, не стоит забывать и о Елене Троянской, жене Париса, из-за которой перессорилась вся древняя Греция и даже прилегающие страны втянулись в эту удивительно нелепую с точки зрения современного человека коллизию.
Впрочем, замечу апропо, очень хорошо, что перессорились, иначе как бы до нас дошли блистательные гекзаметры Гомера?
Значит, есть какое-то вещество в этом мире, от чего мужчины внезапно дуреют, теряя остатки гордости, сломя голову галопируют к своей погибели?
«Да» ответит вам рассказчик и со внезапно занывшей душой повторит печально: да!
Оно есть. И, похоже, это приговор всем нам, мужчинам. Ну, или почти всем.
Профессор вдруг стал совершать безумные поступки: приносил на лекции роскошные букеты роз и прилюдно дарил своей избраннице, тая на глазах у студентов.
Вместо того, чтобы читать лекции о юриспруденции и способах ее применения, стал нести какую-то сладкую чушь о чувственности, о садах Эдема, о наслаждении жизнью. Цитировать Петрарку, не сводя глаз со своей Лауры. Читать сонеты Шекспира. На память цитировал длиннющие отрывки из писем королев к их возлюбленным… нет, врет автор. Наоборот: возлюбленных к королевам.
Студенты сначала переглядывались, перешептывались, потом поняли, что профессор сильно не в себе на фоне полнолуния и Венеры в пятом доме, что переход в фазу Марса неизбежен, грозя профессору катастрофой, кто-то даже предложил сводить всеми любимого учителя в пуф, то есть, в то место, где много-много лаур, а бывают даже и королевы, где решают проблему переизбытка мужских гормонов легко и непринужденно.
Улыбалась только упомянутая уже Лаура.
Ирония в том, что ее так и звали: Лаура и все сонеты Петрарки числом триста шестьдесят шесть, пришлись весьма к месту, ибо любовь, как и в первом случае была неразделенной. По крайней мере, девушка не давала оснований к таким сомнениям.
А даже крутя на виду у всех своим пушистым хвостиком, завела роман с садовником их университета, нарочито демонстрируя, что в деле любви важен вовсе не профессорский статус, а нечто иное. Впрочем, Лаура не уточняла что.
Отличие профессора от Петрарки носило кардинальный характер: великий Франческо, писавший Лауре гениальные по меркам Возрождения стихи, не требуя ничего взамен, был сильным парнем. Всю жизнь этот облом терпел. Возможно, даже находил удовольствие в таком унижении, но чего не знаем, того не знаем.
Профессора же наоборот: это убило за несколько дней.
Постепенно стал неряшливым.
Приходил на лекции навеселе, бормоча что-то неразборчиво.
Ни на кого не смотрел, особенно не смотрел на Лауру. Останавливался на полуслове, замирал, пускал слезу.
Стал заговариваться.
Ученый совет университета организовал несчастному коллеге консилиум из лучших в округе психиатров и последний констатировал:
«Психические девиации носят необратимый характер. К преподаванию не рекомендован».
Целый год профессор жил в своей прекрасной квартире с видом на реку, потом деньги закончились, перебрался в маленькую социальную квартирку для инвалидов, теперь существовал на скромную пенсию по инвалидности.
Но любопытнее всего: уже через два года после своего сумасшествия стал резко следить за своим внешним видом, надевал профессорский сюртук, ухаживал за бородкой, опасной бритвой тщательно поправляя ее перед зеркалом, сначала неумело, потом все более уверенно.
Обувь переливалась зеркальным блеском. Бабочка на белоснежной сорочке сверкала безупречностью.
Профессор полностью игнорировал все обращенные к нему вопросы окружающих. Молчал, даже если его донимали органы опеки или полиции, при необходимости писал краткий ответ на бумаге.
Никого не хотел видеть и слышать. Лицо оставалось спокойным, даже если кто-то дразнил его: не замечал.
Окружающие относились к бедняге сочувственно, такое может случиться с каждым.
Нет, конечно не с каждым, тут автор опять приврал, собака, но со многими ― это будет точнее.
Теперь никто не видел его не то что пьяным, а даже чуть навеселе.
Изменился профессор.
Всякий, кто смотрел сочувственно на бывшее светило местного университета, вздохнул с облегчением: такой достойный гражданин должен вернуться в лоно цивилизации!
Иного и быть не может!
Но бывший сотрудник образовательного учреждения даже не слушал, отмахиваясь от докучливых парламентеров, предлагавших вернуться в университет, давая таким образом понять, что профессорское жалование ему уже не интересно, а даже наоборот: ремесло нищего гораздо более желанно.
И то правда: сиди и молчи себе. А денег получается больше! Гораздо больше.
Вскоре выяснилось, что один из самых престижных участков их городка, прямо в центре, выкуплен неизвестным.
Через пять лет после начала описываемых событий на этом месте появился памятник без пьедестала, прямо на выложенной камнем земле: из бронзы было отлито некое существо, разительно походившее на черта с лопатою.
Законы городка, законы кантона тем паче были таковы, что владелец может устанавливать на своей собственности что угодно, хоть фигуру черта в ступе, если это выполнено художественно и без оскорбления нравов. Собственно, черт как раз там и был установлен, правда, без ступы.
А поскольку довольно скоро выяснилось, что владельцем участка
