попросить не могут, возьмет да и удавит! – и дед от негодования хлопнул ладонью по своему колену. Одновременно с его хлопком небосвод содрогнулся от оглушительного раската грома, да бабахнуло так, что я пригнулся. Земля под ногами заходила ходуном, мне даже показалось, что эта вибрация передалась листве дуба, она затрепетала, словно на нее подул легкий ветерок.
–Так вас же бесы на том свете мучать будут! – продолжал дед, – как вы детей здесь резали на части, травили и сжигали, так и вас будут кромсать! Бойся племя иудушкино, искариотское! Слыхал одна говорит: «мне бы кормить нечем было ребенка, если бы я его родила». Да как ты теперь хлеб-то в рот свой кладешь и не подавишься?! Ведь это тело твоего же ребенка?! тобою же и убиенного! Да на худой конец лучше бы ты его в мир пустила, да в приют сдала! Пусть бы дитё жило! раз рядом с матерью места нет. Там сироткам иной раз тяжко приходится, да все такое же небо! Дитё бы жило да радовалось! Бывало и плакало. Как без этого?! Вот видишь? – обратился он ко мне указывая в небо, – идет дождь. Потом будет светить солнце. Ведь жить то все равно хорошо?! Нельзя чтобы всегда светило солнце, иначе ее лучи сожгут землю, и она превратится в пустыню. И бесконечная радость, сытость и довольство тоже губительны для человека, они иссушают душу, делая ее бесчувственной и от того черствой и жестокой. Душа человека не омытая слезою покаяния, словно небесный цветок лишенный влаги – чахнет и увядает. А эти анчутки самовлюбленные, живут и еще рот открывают! Мол: "не хочу, чтобы ребенок мучился"?! Да люди в тюрьмах сидят! голодают! болезнями разными страдают! но живут! и жить хотят! И никакой человек в здравом уме себе петлю на шею не накинул! Потому что, какая бы не была, но жизнь прекрасна! А эти же хищники! Людоеды! Сидят, лопают в обе щеки! Любуются голубым небосводом, нежатся на солнышке и при этом хладнокровно решают кому жить позволено, а кому смерть в утробе!!! Лицемеры! И как у вас совести хватает в зеркало смотреться?!! Да еще нет-нет, да и улыбнутся себе же своим тупым и самодовольным оскалом. – Дед в порыве негодования, то метал в землю словно молнии, свой грозный взгляд, то в бессильном возмущении и мольбе обращал полные слез глаза в небеса.
– Как можно не понимать, что убиенный во чреве ребенок, это не прозвучавший смех, не просиявшая улыбка, не пророненная слезинка радости и печали?!! В конце концов, это не произнесенное для каждого ребенка самое святое и важное слово: «Мама!» – старик вдруг замолк, словно окончательно выдохся, выбился из сил и в каком-то отчаянии уронил голову на скрепленные крест-накрест на костыле, руки. И в это время окрестность огласили протяжные гудки показавшегося из-за бугра поезда. Я вздрогнул. Поднявшись с лавки, как и вначале нашей встречи, я в нерешительности затоптался на месте, над согбенным стариком, не зная, что и как сказать и чем подбодрить на прощание, этого чудаковатого, деревенского хфилософа. На душе было очень грустно и мне показалось, что передо мной в лице этого старика уходила наша матушка Русь, со всеми своими представлениями: о добре и зле, святости и грехе. Уходила от нас без следа тысячелетняя кудесница. Подчас такая непонятная, но милая и родная, знакомая и непознаваемая, так до конца и непонятая, словно сказка из чудес сотканная, и переживем ли мы современники это расставание с нею еще неизвестно. Быть может, и вправду, напоят нас "знатоки" человеческих душ винами заморскими и увянем мы вместе с этим древом, душой народной навсегда. Гудки поезда все нарастали и нарастали, локомотив уже подходил к перрону, а я все топтался на месте, не зная как уйти и что сказать на прощание. За время нашего недолгого знакомства я словно сроднился с ним, у меня даже возникло к нему, какое-то труднообъяснимое чувство внутреннего родства и теперь мне было даже как-то жалко с ним расставаться. Я стоял и думал о том, что, наверное, мы уже никогда больше с ним не увидимся и от этого в душе рождалось неприятное чувство уныния и тоски. Прощание всегда требует от человека каких-то особенных слов и законченности формы, тем более, если между людьми установлена некая дружественная или духовная связь. Но в том-то и проблема, что эта внутренняя связь, как правило, не может быть выражена словами. Вот и сейчас несмотря на все наши разногласия, я чувствовал, что полюбил этого старика всем сердцем. А может просто в его лице я видел и любил все то, что составляет самые теплые переживания и воспоминания человека: его детство, ушедшие годы и родные люди, надежды, и душевная, почти генетическая связь с прошлым своего народа.
«У-у-у!» продолжал напоминать поезд о своем прибытии и вместо умных и нужных слов, которых так я и не нашел в своей пустой голове, сухо выдавил:
–До свидания.
Старик никак не отреагировал на мое прощание и, пожав плечами, я с тяжелым сердцем, уже было сделал движение, чтобы поспешить к поезду, как вдруг почувствовал на своем запястье необычайно крепкую, теплую ладонь старика. Обернувшись, я увидел устремленный на меня взгляд, больших голубых глаз, которые были переполнены слезами и каким-то неземным всепоглощающим страданием. И казалось, что сейчас оно выльется из этих глаз, вместе со слезами и словно библейский потоп, затопит собою всю землю. Старик буквально взмолился, затараторив тихим и скорбным голосом:
–Постой сынок! ты это…, не обижайся на меня старого больно, я не со зла…, и не хотел никого обидеть. Ты там передай…, всем кому сможешь…, пусть возвращаются! Мы их очень любим и ждем. Скажи детки их убиенные у Бога, Он их сильно, сильно любит. В конце концов, вы все Его дети, Он вас всех простит, если вы покаетесь. Он ведь только этого и ждет, покаяние ведь это всемогущее лекарство для души! Если сильно захотеть и приложить к этому усилие, то все получится и все наладится. Скажи еще, что ждет их родная Русская земля…, она не забыла их предков, которые кровью и потом возделывали ее, чтобы вы жили на ней счастливо! А что многое не получилось?! так не ошибается только тот, кто ничего не делает. И самое главное скажи, ждет их и надеется матушка Россия! Богом хранимая и Его Промыслом руками народа созидаемая!
«У-у-у!» вновь раздался протяжный гудок паровоза, локомотив притормаживая подходил к перрону.
–Да дедушка, обязательно расскажу,– заторопился я не
