между тем, была разбитой и в один из моментов рассуждения о бытие, Федотов произнёс несколько дерзкую фантазию:
– Ох, на Руси дороги нормальные сделают в веке этак двадцать первом…
– И не говорите Харитон Михайлович, хоть бы к двадцать первому успели – отвечал извозчик.
Время шло, а Федотов всё продолжал писать заметку в дневник. А коли закончил, так уже повозка приближался к дому Виктора.
“Прощальные записи №2. О любви и России”
“Что любовь к отчизне от любви к женщине отличает? Да ничего в самом деле…
Как любишь – так это приятно, а коли чувства угасли, равнодушие в воздухе летает или этих самых чувств взаимных вообще не было – так боль.
Родился ты в России – здорово. Солнышко греет днём, печь вечором. Вокруг леса, простор большой. Благодать. Но стоит войне быть… Ужас, мрак рядом. И боль.
Мне про войну дед рассказывал, до того как… впрочем не суть. Я вот к чему клоню – с любовью всё также как и с родиной. Влюбился – счастлив, а как понял что пропасть между вами непонятная появилась – так всё.
Сегодня вот, проезжая по родным просторам – ничего не забыл. Каждый кустик, каждое деревце, каждую кочку. Нет, я всё помню. Хоть пять лет пройдёт, хоть двадцать пять – никогда не забуду. Потому что, родина это и не будет никогда сердцу места ближе. Её глазки, такие милые и наивные тоже никогда не забуду. Ибо любовь.
В прошлый раз не успел дописать про Ульяну. Чернила кончились. И это даже хорошо, что кончились. Какой-бы я чуши там, в ночи, написал.
Ульяна Виленская – так зовут моей печали причину. Встретил Её четыре года назад, на каком-то собрании творческой интеллигенции Петербурга. Заметил я Её сразу из толпы. Она, пожалуй, сияла. В крупном помещении народа было много и мне тогда имя то Её и сообщили. То ли времени, то ли духа мне не хватило к ней подойти. Мы с соратниками пришли туда забавы ради, и минут через двадцать ушли. Статный мужчина во фраке что-то рассказывал, но мне было отнюдь не до него. Совсем не до него.
Я сидел и смотрел на Неё, грустную, очевидно, тоскливой компанией. За все эти двадцать минут я глаз не спускал с милого лица. Она-же всего раз мне пристально глаза взглянула и это было настолько… что я даже спустя четыре года не забыл. И явно не забуду.
Потом как назло виделись часто в таких компаниях. Не подходил я к Ней из-за того, что либо духа не хватило, либо… нет, тут не может быть иных оправданий – только я сам виноват. Всё время вокруг да около ходил, но ни разу так и не решился к Ней подойти. Ну ничего, умирать я в ближайшие пять дней не планирую, посему как вернусь, так сразу Её найду и обо всех сердечных муках поведаю. Так тому и быть.”
Харитон кончил писать и к глазам его легли те самые места. Он не был пять лет здесь, но всё так и осталось как прежде. Дом сгоревший, чьи хозяева покинули его неизвестно когда; грязная дорога; овраг, где спит пьяный дядя Октавий.
Отдав извозчику денег, Федотова сразу накрыли воспоминания и сентиментальная улыбка на его лице была тому подтверждением. От лошадиного ржания Октавий сразу проснулся и заметив Харитона, сделался будто трезвым.
– Ох ты, Харитошка! Какие люди к нам из самой столицы пожаловали! Помоги ка Октавию Прохоровичу поднятся. Иль в своих Петербургах забыл как это делается, людям помогать? – по-доброму хриплым, но задорным голосом проговорил Октавий.
– Тебе уж четвёртый десяток к концу подходит, дядь Октавий, а ты всё дурью занимаешся. – отвечал, параллельно помогая встать Федотов.
– Ой да ну тебя! Конечно, ты же из Петербурга приехал, теперь учить каждого горазд. Чаво хоть приехал, поэт?
– Приехал… да я так с братом повидаться.
– Только? – с улыбкой недоверчивой спрашивал Октавий.
– Да на самом деле может и в последний раз видимся дядя Октавий…
– Это ещё почему? Ты вот, когда уезжал пять лет тому назад, я ведь тоже думал , что больше не приедешь. И ничего, свиделись.
– Я если честно думал также. Надоело мне всё тогда, вот я и на последние деньги билет до Петербурга купил, но сейчас… сейчас, когда уже время моё кончается хочу помирится. Брат родной как-никак.
– Отчего оно у тебя кончается тебе вон, всего двадцать семь лет…
– Двадцать пять.
– Тем более. Ты эту ересь из головы выкинь тебе жить и жить. Ещё чего вздумал с собой покончить… – произнёс возмущённый и казалось совсем отрезвевший Октавий.
– Я не то в виду имел. Мне доктор диагноз поставил. Так что давай Октавий Прохорович, не занимайся чушью. Супругу верни, на работу устройся, а то так дураком и помрёшь. Поверь опыту моему.
Октавий побледнел и вся суровость вмиг пропала. Не в состоянии ответить что-то, он просто пожал Харитону руку. Они разошлись.
Погода сегодня была под стать такому разговору: тёмное небо без единого лучика солнца, пасмурные тучи и холодный ветер, что не давал покоя волосам Федотова. А вот и дом Виктора. Минуты три Харитон всё осматривал, боясь подойти.
– А ремонтом здесь давно не пахло… – произнёс, не ожидая, что позади него кто-либо есть, Харитон.
– Как и тобой. – заметил, такой близкий, родной голос сзади.
Федотов-младший обернулся, дабы увидеть Федотова-старшего. Виктор отрастил бороду, у него появились сильно заметные морщины на лбу, а загоревшее лицо смотрелось даже чуть опасно вместе с тёмными волосами. Во всяком случае, устрашающим Виктор был хотя-бы на контрасте с Харитоном, который пусть тоже с бородой, но уже со светло-коричневыми длинными волосами и бледным лицом. Прошли несколько секунд перед тем, как братья решились обнятся. Вымолвить ничего кроме как обыденного: “– Здравствуй братец”, им не удалось.
– И стоило метаться все эти годы, вот твоя родина, вот твоя отчизна брат! Или быть может, у них пироги вкуснее и вино слаще, так у нас…
– Ничего не говори Вить, не стоит. – перебил душевный монолог брата Харитон.
Они просто стояли и плакали друг другу в плечи. Сырость, дождь – всё это не важно теперь. Разорвала столь трагичный момент жена Виктора.
– Ну, когда уже он приедет?! – говорила та, находясь в доме и разумеется не увидев их вдвоём.
– А вон уже Елизавета.... – сквозь ком в горле после всех лет разлуки смог произнести Виктор.
Возвращение, прощение и прощание – всё то, что требуется
