на кухню. Направляясь к маме, она неловким движением наступила на подол своей длинной рубашонки, покачнулась и, взмахнув руками, зацепила стоявшую на жаровне кастрюлю с кипящим маслом. Шафика бросилась к дочери, но было уже поздно — кастрюля опрокинулась, и вся левая сторона хорошенького, как у херувима, личика превратилась в бесформенное красное месиво.
Прошли месяцы, прежде чем ожог начал заживать. Шафика терпеливо ухаживала за пораженной кожей, чтобы избежать инфекции, и смазывала рану мазью, которую составил для нее местный аптекарь.
И все же началось воспаление, лихорадка терзала Шекибу, ее маленькое тело содрогалось в ознобе. Шафика ничем не могла помочь дочери, ей оставалось лишь сидеть возле мечущегося в жару ребенка и молиться, уповая на милосердие Аллаха. Позже, когда обожженная кожа стала слезать клочьями, зуд сделался нестерпимым. Шекиба буквально сходила сума, матери приходилось оборачивать ручки девочки тканью, чтобы та не раздирала себе лицо в кровь.
Узнав о несчастье, Шагул-биби пришла проведать внучку. Шафика с надеждой ждала слов утешения и поддержки от свекрови, но не встретила даже намека на сострадание. Уходя, Шагул-биби сказала невестке, что ей следует получше присматривать за детьми, и добавила вполголоса:
— Благодарение Аллаху, что этого не случилось с одним из мальчиков.
Выздоровление малышки было чудом — еще один дар Аллаха. Однако прежней Шекибы больше не существовало, от нее осталась лишь половина. Когда она улыбалась, только на одной половине лица появлялась улыбка. Когда она плакала, только одну половину лица искажала гримаса плача. Но хуже всего было наблюдать, как менялось выражение на лицах людей, когда они видели Шекибу. Если люди видели ее в профиль с правой стороны, они тут же начинали улыбаться, но стоило Шекибе повернуться к ним левой стороной, как их лица мгновенно вытягивались, некоторые, отшатнувшись назад, прикрывали рот ладонью, не в силах сдержать испуганное «ах!». Находились и такие, кто осмеливался наклониться к девочке, чтобы получше рассмотреть ее изуродованное личико. И каждый раз эта реакция людей вновь и вновь напоминала Шекибе, что она чудовище. Деревенские, не стесняясь, останавливались и показывали на нее пальцем:
«Видели?! Вот идет девочка, у которой нет половины лица! Я же говорила вам, она ужасна. И за что только Аллах так наказал ее родителей?»
Даже дяди и тетки Шекибы, встречаясь с ней, принимались горестно покачивать головой и цокать языком, словно каждый раз, видя племянницу, заново приходили в ужас. Дети не отставали от взрослых, двоюродные братья и сестры придумывали для нее разные прозвища, самым безобидным из которых было Шола [3] — действительно, кожа на обожженной части липа напоминала комковатый кусок теста. Самым же ненавистным было Бабалу — любой ребенок в Афганистане знает, какое это страшное чудовище.
Шафика старалась оградить дочку от злобных насмешек и любопытных взглядов. Она покрывала Шекибу паранджой, если в дом заходили люди или если они сами наведывались в деревню, что случалось нечасто.
«Шекиба, твое имя означает „дар“. И неважно, что говорят люди. Ты моя дочка — ты мой самый драгоценный подарок».
Однако Шекиба знала: она выглядит настолько ужасно, что ей еще повезло — хотя бы семья не отвернулась от нее. Летом в парандже было жарко и душно, но под таким покровом она чувствовала себя защищенной от любопытных взглядов. И все же большую часть времени Шекиба проводила дома. Не сказать, что здесь она была спокойна и счастлива, но, по крайней мере, не рисковала услышать оскорбительные выкрики и смех. Родители Шекибы еще больше отдалялись от остальных членов клана Бардари, и всеобщее презрение к замкнутой и робкой жене Исмаила лишь возросло.
Погодки Тариг и Мунис могли сойти за близнецов. Они были живыми и подвижными мальчиками. Когда им исполнилось восемь и девять, оба начали работать вместе с отцом в поле и бегать с разными мелкими поручениями в деревню. Мальчики привыкли пропускать мимо ушей замечания в адрес их «проклятой» сестры, однако время от времени Тариг позволял себе выкрикнуть в ответ пару-тройку грозных ругательств, чтобы осадить обидчиков. А однажды Мунис вернулся домой весь в синяках и ссадинах и не на шутку сердитый. Чаша терпения Муниса переполнилась, когда один из деревенских мальчишек допек его воплями о сестре «всмятку». В драке наглец лишился зуба. Исмаилу пришлось пойти к отцу пострадавшего и даже заплатить ему некоторую сумму в качестве компенсации, однако он никогда не ругал сыновей за то, что они защищают сестру.
Малышка Акила, веселая и смешливая, с утра до вечера распевала своим звонким голосом птички бюльбюль детские песенки, заставляя старшую сестру и мать улыбаться. Нельзя сказать, что их жизнь была наполнена событиями. Мать и дочери вместе проводили дни за разными домашними делами, им было хорошо втроем, и этого хватало, чтобы не чувствовать себя одинокими.
В 1903 году в Афганистане разразилась эпидемия холеры. Дети заболевали мгновенно и в течение нескольких дней умирали на руках у обезумевших от горя матерей. У Шекибы и ее семьи не было выбора: несмотря на начавшуюся эпидемию, они продолжали пить воду из протекающей через их долину зараженной речки. Первым заболел Мунис, за ним остальные дети. Смерть ворвалась в дом Исмаила и Шафики и начала свою жатву. Шекиба в отчаянии наблюдала, как младшие братья и сестра тают день ото дня. Звонкий голосок Акилы смолк, ее веселые песни сменились тихими стонами. Шафика день и ночь сидела у постели детей, Исмаил лишь покачивал головой и кусал губы. Вскоре из большого дома пришла весть: умерли двое детей — сыновья одного из дядей Шекибы.
Шекиба и родители продолжали ухаживать за своими заболевшими, с тревогой поглядывая друг на друга в ожидании, когда у них самих скрутит живот. Шекиба видела, как отец молча обнимает за плечи маму, которая беззвучно молится, ритмично покачиваясь взад-вперед. Кожа Акилы посерела. Глаза Тарига, обведенные темными кругами, ввалились. Мунис лежал, раскинув руки, и не шевелился.
Шекибе едва исполнилось тринадцать, когда ей пришлось вместе с родителями обмывать тела Тарига, Муниса и Акилы, их маленькой певчей птички, и заворачивать в белую ткань — традиционный наряд для покойника. Шекиба тихонько всхлипывала, зная, что отныне воспоминание о том, как она помогала убитому горем отцу копать могилы для братьев-подростков и младшей сестры, которой едва исполнилось десять, будет преследовать ее до конца жизни.
Когда эпидемия, выкосив половину деревни, отступила, Шекиба и ее родители оказались среди выживших.
Впервые за многие годы члены клана Бардари появились в доме Исмаила. Шекиба наблюдала, как ее дяди и их жены заходят, произносят подобающие случаю слова и вновь
