Ей казалось, что, принимая помощь от людей, она становится им обязанной, должной, что она в свою очередь вынуждена дать что-то в ответ. Но у нее ничего не было, чем она могла бы поделиться, кроме ее прекрасного чувства юмора, звонкого смеха и преданности. И этот неравный, на ее взгляд, обмен вызывал в ней продолжительное чувство борьбы и недовольство собой. А как результат – отсутствовала радость от получения помощи со стороны. Синдром самозванца в лучших традициях.
Закончив первый курс университета с отличием, Татьяна, скопившая некоторые финансы за счет природной нерасточительности и ввиду позитивно развернувшихся событий, накупив кучу подарков для мамы, сестры и тети в родном городе П, вышла из третьего класса электрички на перрон в розовом платье, серебряных босоножках, с маленьким красным чемоданчиком и с голливудской каштановой волной на одну сторону, нежно благоухающая ванильным спреем. Мама, не видевшая дочь с зимних новогодних каникул, была просто ошеломлена такой неожиданной переменой и обняла ее, рыдая от счастья. Впервые она увидела свое дитя в образе не готическом, а в образе красивой юной прелестницы из тургеневских романов, такой, какой мечтает видеть свою двадцатилетнюю дочь любая мать: утонченной, женственной, покоряющей с первого взгляда.
Уже через какое-то время, когда мы познакомились с ее мамой, она, с так же трогательно проступающими слезами, благодарила нас с Дариной за то, что мы помогли ее дочери раскрыть ее внешнюю красоту и привлекательность. Хотя мы никогда с этой стороны на Татьянину трансформацию не смотрели. Для нас это было частью нашей девичьей дружбы – быть рядом с другом и убедить его в том, что он может быть разным, одинаково принятым и любимым как в обществе двух крашенных блондинок, так и в своем сатанинском кругу. Быть свободной от условностей, полюбить себя со всеми достоинствами и недостатками, быть открытой к экспериментам не только с психотропными веществами, но и с оттенками пастельных цветов, не изменяя своей готической натуре. Для нас не существовала Татьяна-Гот, вплетенная в свой черный мир и антураж. Для нас существовала сильная, самоироничная, целеустремленная и творческая личность, находящаяся в поиске себя. И мы были готовы принять ее любой и поддержать ее выбор, потому что мы ее действительно очень любили ее и восхищались ею.
Осознание консервативности постсоветского культурного пространства, плюс изучение языков, способствовавшее расширению кругозора, давали надежду на то, что где-то может быть по-другому: не так тесно, не так зашоренно, где можно быть свободным от этого вечного «а что скажут люди» и быть самим собой. В этом я видела цель и смысл своей жизни – вырваться из общества, где ты должен быть всем для всех, кроме самого себя для себя. Сделав упор на английский, моя первая попытка найти «свои» культурно-социальные условия остановилась на уже упомянутой программе, как средстве знакомства с США и дальнейшим самоопределением. Бежать туда сломя голову и класть все яйца в одну корзину я не планировала. Ориентироваться по ситуации и не гнать коней, не зная броду, было для меня более безопасной стратегией.
После первого курса обучения я смогла убедить своих родителей, что их цель жизни – сделать меня счастливой, способствуя исполнению моей мечты. Моя семья тоже была далеко не из зажиточного сословия и поддерживала мое студенчество в другом городе за счет дачного урожая и скромных финансов, которых со скрипом хватало на все самое необходимое. Видя мои старания в учебе, хорошие результаты и упорство, умение экономить и желание пренепременнейше убедить мерзких продажных людишек из деканата в том, что моих мозгов достаточно, чтобы государство выделило на них деньги, родители авансом согласились дать мне те заветные три тысячи американских ассигнаций на программу «Work and Travel», с условием, что я выбью бюджетное место. Закончив первый курс на отлично, я получила скидку на обучение в 30 %. Это уже было хорошим началом. Но была в университете еще одна опция: после сдачи некоторых дополнительных экзаменов можно было поучаствовать в конкурсе на бюджетное место. Эта была наша общая задача с Татьяной: во что бы то ни стало перейти на бесплатное обучение. Тогда сумма, которую наши родители потратили бы на учебу, пошла бы на финансирование поездки в США. Вполне себе адекватная и честная сделка. После нашего позорного триумфа на олимпиаде мы поняли, что просто так не сдадимся. Мы обе получили самые высокие баллы на дополнительных экзаменах, и продажному ректорату не оставалось ничего другого, как предоставить нам бесплатное обучение в вузе.
Мои родители имели запасы строго на мое обучение и после новости о переходе сдержали обещание, выдав мне заветную сумму для оформления документов в США. Татьянина семья со стороны мамы собирала и копила деньги в течение семестра, чтобы поэтапно оплачивать ее учебу. Семья со стороны отца финансово Татьяну перестала поддерживать с тех пор, как она «переселилась» к ним. Поэтому в ее случае единоразовая выплата для участия в программе не представлялась возможной в ближайшие полтора года. Мне было немного не по себе, зная, что Татьянина мечта, такая заветная и такая для нее далекая, исполняется у меня – человека, который хоть и хотел попасть за бугор, но без фанатизма, и тем более пока что не торопился мигрировать, обрубая концы. В Татьянином же воображении четырехмесячная рабочая виза в США и поездка на летние каникулы была лотерейным билетом в погоне за лучшей жизнью. Она жила американской мечтой и готова была работать на самых грязных работах без перерывов и выходных, лишь бы у нее была возможность при этом подняться по карьерной лестнице, благодаря своему упорству и выносливости, или же, как план Б, она надеялась и грезила о том, что ее актерский талант и великолепный голос будут замечены каким-нибудь влиятельным человеком из соответствующих кругов, и ей откроется путь в совсем другой мир, где ее творческая натура развернется во всей красе. Но это развитие сюжета было скорее из области сказок, в которую Татьяна, несмотря ни на что, верила с завидным романтизмом.
Какое-то дурацкое чувство вины скребло мою душу, и мне становилось неуютно в обществе Татьяны. Наверное, какой-то более благородный и независимый от условностей человек, отдал бы этот шанс тому, кто в нем нуждался более отчаянно. Но в этом и была загвоздка: в своих помыслах я была тем самым благородным человеком. А вот осознание того, что мои родители будут сжирать меня упреками и смаковать послевкусие от пережеванного ущемленного чувства благородства, вынуждало меня лететь в США с
