счастье молодости, не обремененной тем самым опытом, с которым приходит взрослость. Но у нас все еще было впереди. В Сибири долгие зимы и затяжные весенние дни, не смотря на то, что снег уже растаял и через три недели, по временным рамкам календаря должно начаться лето, на улице стоял холод и шел небольшой снег. Маленькие снежинки противно впивались в нежную кожу, покалывая, словно маленькие иголочки. Пасмурно и тоскливо. Многие заболели. А мы нет. Мы веселились и радовались, ощущение праздника было в душе, такое было только в далеком детстве. И я заметила Жанну, она была какая-то необычная, задумчивая. От той амазонки не осталось и следа. «Что происходит с ней?», – недоумевала я.
– Девочки, – промолвила любопытная Вера, – давайте Жанну к нам позовем?
Все одобрительно закивали головами, а самая активная Вера побежала в корпус в ее комнату. Вернулась она быстро. Без Жанны. И тут же начала рассказывать, что забежав в комнату, увидела, что Жанны нет, решила ее подождать, и увидела на тумбе листы. Оказалось, что это стихи. А когда зашла Жанна, Вера клялась, что в ее глазах стояли слезы. Вера спросила ее о стихах, на что Жанна грустно улыбнулась и тихо так сказала: «Это песня»
– Песня? – удивилась Вера. – Ооо!
– Я написала ее вчера. Для друга.
– А, – понимающе протянула она, – а, что за песня? Можешь спеть? – с огромным любопытством поинтересовалась Вера, краем взгляда увидев, что внизу написаны слова: «Прости, что я живу».
Жанна повернула голову набок, пристально и тяжело посмотрев на нее, мрачно ответила:
– Нет. Не сейчас.
Вера поглядела на нее и совершенно не удовлетворенная ответом, не в силах утихомирить сильнейшее любопытство, попросила еще настойчивее. Жанна медленно повернулась к ней, долго и горько смотрела на нее, и гулко, глухо промолвила:
– Эта песня для человека, которого уже больше года нет на этой Земле, представляешь? – посмотрев пустым и долгим взглядом на Веру. – Он только в моей памяти.
У Веры все ухнуло вниз от неожиданности. Такая сдержанность и достоинство, даже некоторая холодность и отстраненность, и такой поворот событий. Она охнула и села на кровать, прикрыв ладонью рот, а Жанна продолжала:
– Слез нет уже…и жизнь идет, – и жалко, с тоской улыбнулась. – Если хочешь, я спою тебе, только не сейчас, когда-нибудь потом, – в ее голосе зазвучали просительные нотки.
Вера кивнула и, чувствуя, что ей не хватает места в комнате, стремглав вынырнула из комнаты.
К нам она влетела с космической скоростью и стала возбужденно и взволнованно рассказывать обо всем, что только что увидела и услышала. Так мы узнали трагическую историю Жанны, которой всего лишь должно исполниться двадцать лет…
Вечером мы собрались на огонек. Огонек – это когда все садятся в круг и, когда по очереди, в руки передается зажженная свеча, каждый рассказывает, анализирует прошедший день, затем передает свечу дальше. Настала очередь Веры и она, не долго думая рассказала, как ее поразила Жанна и при всех попросила ее спеть эту песню сейчас. Бестактность и подвох ситуации был налицо. Даже мне, стороннику этой ситуации и любопытствующему человеку было неприятно. Но у Жанны ничего не дрогнуло на лице, она сидела как статуя. Я посмотрела на Ивана, который во все глаза смотрел на нее, не отрываясь, пожирая ее глазами. А Жанна, не поднимая глаз, тихо пропела строчку из известной детской песенки:
– Я не шкаф и не музей, хранить секреты от друзей, – потом вздохнув, подняла взгляд, отыскав Веру, с досадой посмотрела на нее и спокойным и ровным голосом ответила. – Хорошо. Я спою мою личную песню ВСЕМ, только позже, – при этом выделив слово «личную» и «всем».
Когда очередь дошла до Жанны, она взяла свечу в руки и долго – долго всматривалась в ее пламя, опустив взгляд. И вдруг из ее уст полились тихие и нежные звуки, полные тоски, боли и отчаяния. Мы непроизвольно взялись за руки, а она пела:
– …И песок такой холодный и душа моя тревожна, словно стрелы пронзили ее…
Мы держались за руки, а она пела, и я чувствовала, как в моей душе все переворачивается от избытка чувств, а в глазах стояли слезы. Я не знаю, что было с другими, но я чувствовала такую беспросветную тоску и еще большую необратимость жизни, а она пела и пела…:
– Я сижу, смотрю в звездное небо,
Как ты там живешь без меня,
Вот и сердце зачерствело, перестало биться, где бы,
Сил набраться ему до зари
И песок такой холодный и душа твоя тревожна,
словно стрелы пронзили ее…
Она пела, а эти стрелы пронзали мое сердце, все молчали, боясь нарушить тишину и Жанна, нарушила ее сама, сказав:
– Вот такая песня, – но, сколько было горечи и чего-то еще в этой простой фразе, что из моих глаз полились слезы сострадания.
В тот вечер, мы, молодые и полные жизни и беззаботности, разбредались в комнаты задумчивые и немного повзрослевшие. Не все, конечно. Многие вообще не поняли, что к чему и спрашивали друг у друга: «Что это было?». Но мы поняли. Я поняла.
На следующее утро Жанна вышла как всегда, спокойная, красивая, только волосы были распущены и прямой пробор, который ей был к лицу, выделяя ее благородные черты лица и белую кожу. Ей так очень шло.
Мы построились (а строились мы каждое утро, мы вообще там только строем ходили, хоть завтракать, хоть обедать, хоть на дискотеку…еще и речевки кричать успевали – это мы так учились с детьми работать, а для этого надо было «в шкуре детей побывать» – вот мы и были) и пошли на завтрак в соседний корпус, где обитала столовая, вечно манящая вкусными запахами выпечки и мясных котлет.
Я посмотрела, как Жанна направилась к столику, где еще не заняли мальчишки и, решила, что сяду с ней. Просто так. Но не успела. Пока я ходила, возле нее уже подсел Иван, и я решила не мешать, присев за соседний столик. Мои уши непроизвольно сделались как у Большого Уха в мультике. Я слышала обрывки его шуток, а потом увидела каменное лицо Жанны. Она резко встала и быстро направилась к выходу.
– Жанна! – крикнул Ваня ей вдогонку. – Жанна! – он швырнул вилку с досадой и злостью и, борясь с собой и своей гордыней и, пересилив себя, встал и побежал за ней. Ребята и я просто наблюдали.
На выходе он ее поймал и силой развернул к себе. Она
