автобусной остановке – опаздывающая, злая на мать из-за разлитого чая. Если автобус не появится сию же минуту, у нее не останется времени, чтобы позавтракать. Придется поститься до одиннадцати. Мысль эта разозлила ее еще сильнее.
Однако автобус пришел сразу, пробок не было, водитель сумел проехать на зеленый шесть светофоров подряд. Ко времени, когда Люси сошла на своей остановке, она почувствовала себя бесконечно веселее.
Хозяин кафе приветствовал ее взмахом руки.
– Тост?
– Два, – ответила она. – И кофе, пожалуйста.
Увидишь поутру дружеское лицо, и сразу все меняется. Простая встреча с приятным человеком – вот и все, что требовалось, чтобы улучшить ее настроение, и на работу Люси пришла веселой и радостной, как всегда. После кофе и тостов она стала даже удивляться тому, что вообще ухитрилась расстроиться. В сущности, удовольствия жизни так просты. Человек просто-напросто должен ценить то, что у него есть, и сознавать – ладно, бывает и хуже.
Мать Боба играет в покер и потягивает джин. Выиграв изрядное число партий, она приходит к заключению, что джин, должно быть, приносит удачу, и переключается на двойные порции. Сдача за сдачей, карты складываются во флеши, стриты и пары, пока фишки Моны не выстраиваются в большую волнообразную стену, за которой она укрывает свое упоение.
Боб, как обычно, появляется поздно, да еще и в компании Экка. Он занимает пустое место рядом с матерью, кивает дилеру. Экк мгновенно перемещается к концу стола и с неприкрытым вожделением вперяется взглядом в блюдо сэндвичей.
– А это кто? – восхищенно воркует Мона, глядя на зверька. – Какая прелесть. Это твое…
Она двусмысленно приподнимает бровь.
– Мое кто?
– Твое дитя? – Мона помавает пальцами, однако зверушка держится от нее на расстоянии, как можно дальше вытягивая нос и осторожно принюхиваясь к ее руке.
– Мое дитя? Конечно нет. Ты посмотри на него. Это Экк, во имя всего святого. Разве у него мой нос? Приди в себя, мама. Он никто. Просто такая безделушка.
Безделушка? Экк мрачнеет, обиженно распушает мех. Он всегда считал себя стоящим на ступень-другую выше любой безделушки.
– Иди сюда, маленький Экксик, – подманивает его Мона и, когда Экк на шаг приближается к ней, похлопывает зверюшку по голове, гладит по шкурке и воркует: – Смышленая безделушка. Милая безделушечка. Он правда не от тебя произошел, дорогуша? У него ротик чем-то напоминает твой, когда ты был крошечным…
Боб сощуривается, хмурит брови.
Сидящий напротив Моны мистер Имото Хед откашливается.
– Мы сюда балабонить пришли или в карты играть?
В голосе его слышатся угрожающие раскаты. Он питает определенную слабость к Моне, но не к ее сыну, который имеет обыкновение подсаживаться к карточному столу, чтобы прибрать к рукам то, что выигрывает мать.
Впрочем, и с теми, кто ему нравится, мистер Хед до любезности не снисходит.
Рядом с Хедом сидит его дочь, Эстель, предпочитающая держаться в тени девушка с тихими повадками и холодным умом. Она не играет, никогда. Теперь она смотрит на Экка.
– Привет, – говорит она. – Какое прелестное существо.
– Пре-лестное? – Боб ногой пинает Экка в бок, и тот валится, взвизгнув от боли. – Слыхал? Она считает тебя прелестным.
Эстель, которая мигом засекла, на что нацелился Экк, снимает со стола блюдо с сэндвичами и предлагает их ему. Глаза Экка округляются от вожделения. Он сжирает сэндвичи – никто и моргнуть не успевает – и тяжело припадает, умиротворенный, к ноге благодетельницы. Та нагибается, чтобы погладить его, Экк сонно урчит.
Снова сдают карты, Мона неторопливо берет свои. Ничего. Она пасует.
Боб, нахмурясь, следует ее примеру, досадливо хлопая картами о стол. Экк вздрагивает.
Следующая сдача столь впечатляюще дурна, что в голову Моны закрадывается подозрение насчет нечистой игры. Она пробегает взглядом (не так чтобы твердым) по ничего не выражающим лицам игроков. Вытягивает из колоды три карты и кричит, требуя еще джина.
На двадцать четвертой худшей в истории покера сдаче все достояние Моны сводится к горстке фишек, не превосходящей размерами чайную чашку. Она озирается, изучая физиономии своих противников. Разумеется, у каждого из них есть возможность – иными словами, сила – для мухлежа, однако правила галактического покера нерушимы и за всю его долгую, запутанную историю никто еще ни разу не сжульничал. По крайней мере, в жульничестве не признался.
При следующей сдаче она получает от дилера двойку пик, четверку треф, джокера, фотографию пушистого котенка и почтовую открытку из Марбельи.
Мона гневно вскакивает на ноги, покачиваясь, едва не опрокидывая стол. Росту в ней вдруг становится футов тридцать. Языки огня бьют из кончиков пальцев Моны и лижут гигантский ее торс. Ее бронзовато-медные змеистые волосы овивают голову усиками пламени.
– Тут кто-то пу-пытается ви-лиять на ход игры, – произносит она лучшим своим урчащим – сталь, закаленная в джине, – голосом. – И когда я узнаю кто, последствия будут… пагубнительными. Катасферическими.
Мону шатает, джин катасферически плещется в ее глазах.
– Сядь, мама, – шипит Боб.
Мистер Хед улыбается, Эстель смотрит себе на руки. На лицах прочих игроков застыло выражение потрясенной невинности.
– Ваше обвинение до глубины души уязвляет меня, – мягко сообщает Имото Хед и неторопливо поднимается на ноги, каковому действию аккомпанирует громкий треск магнитной бури. Мона, совершая медленное зеркально отраженное движение, садится.
Игра продолжается.
Мистер Б смотрит на огромную стопку бумаг, руки его спокойно лежат на поверхности изящного, выкрашенного под черное дерево бидермейеровского секретера, они пребывают сейчас в полной готовности, как у пианиста, который вот-вот примется за Листа. Перед тем как вытянуть из груды бумаг определенную папку, он рассеянно прослеживает бледное мерцание кленовой прожилки секретера. Мистер Б помнит, как купил эту вещицу в Вене после того, как армии Наполеона получили под Ватерлоо последний удар. Покупка могла произойти и на прошлой неделе, такой недавней она кажется.
Мистер Б старается не задерживаться в мыслях на прошлом. Бессмысленно, говорит он себе. Только это и позволило ему протянуть так долго, опережая на шаг того, другого, оставаясь тактичным и твердым. И если в его преданности делу проступили какие-либо признаки угасания, то лишь по причине безнадежной, неослабевающей, недостойной тупости колоссальных, идиотических…
Хватит. Хватит.
Он опускает голову на руки.
И наконец вытягивает папку, ту папку, самоважнейшую папку, которая содержит его прошение об отставке. Он проверил и перепроверил каждое слово, каждую строчку, расставил все кратки над «й» и умлауты над «ё». И вот оно наконец готово. Он полностью уверен в совершенстве этого документа и в необходимости отправить его незамедлительно. Время пришло. Задержав дыхание (ибо сейчас – миг величайшей важности, мягкого толчка первой костяшки домино,
