Но я - не боюсь. У меня нет страха перед падением занавеса. Я всего лишь - смою с лица грим и...
Возможно, я встречу там единственную женщину, которую любил всем сердцем. И мы - заживем вместе долго и счастливо. Арлекин соскучился по Коломбине и просит отставки... Finita la commedia".
Что-то было в его голосе странное. Непривычное, волнующее сердце. Я невольно сделал к нему движение и спросил:
- "Ты не жалеешь... Ты не скучаешь по Родине? По Германии?"
- "Не знаю. Возможно я - слишком голландец, или чех, или - бродячий цыган для того. У меня была жена. Германия убила ее...
Нет, я не жалею ни о чем. Барон фон Шеллинг умер задолго до того, как в Америке объявился негоциант и комедиант Саттер. У Саттера ныне в Бостоне жена и две очаровательных дочки. Приемных.
Одна на выданье, другая - уже на сносях... Замужем за сенатором! Я американец Саттер, а бедный барон - Иоганн фон Шеллинг умер от горя по своей молодой жене. Я уж и забыл про него".
Я долго смотрел на моего родного деда и все пытался представить мою бабушку, - я видел только ее крохотную и не очень хорошую миниатюру в матушкином медальоне. И вот только этим жарким днем мне вдруг пригрезилось, что я - наконец-то хоть немножечко ее увидал. В глазах моего деда. Я сел к нему поближе и...
Тут дед резко выпрямился, подтянулся и будто захлопнул створки невидимой раковины со словами:
- "Отставить слезы и сопли! Сейчас у нас будет сеанс практической магии. Исполняю самые сокровенные желания посетителей - только в нашем цирке. Единственная гастроль - единственное желание. Загадывай желание и я исполняю его".
- "Идет. Можно начать?"
- "Валяй".
- "Сделай так, чтобы я смог жениться на Яльке. Чтоб мы любили друг друга долго и счастливо и... И только смерть разлучила бы нас".
Дед прищелкнул пальцами, сделал в воздухе пару пассов, а потом вдруг застыл на половине жеста:
- "Погоди, я-то женю тебя на литвинке и влюблю вас друг в друга, - но как же обычаи? Ты - лютеранин, она - католичка, твоя мать - яростная иудейка, что скажут церкви? Ты понимаешь сколько законов вам придется преступить в один миг? Да и кто осмелится вас венчать? По какому закону?"
Я от души рассмеялся:
- "О католиках - не беспокойся, мы их повывели. Я - глава латвийской лютеранской церкви, - как прикажу - так и будет. А что до евреев... Не думай об этом. Матушка скажет -- они подпрыгнут!"
Дед внимательно взглянул на меня, затем опять завертел в воздухе пальцами и... снова остановился:
- "Еще одна закавыка. Ялька-то - деревенская! А ты - горожанин. Сможешь ли ты прожить с ней в твоих деревенских Озолях? Сможет ли она выжить в Риге, или, предположим, - Санкт-Петербурге?"
Я растерялся. Я никогда не задавал себе этого вопроса. В глубине моего сердца невольно шевельнулось воспоминание, - Ялька скучает в нашем рижском доме, когда я привожу ее туда в гости к родителям. А я сам порой выхожу из себя от сознания того, что я наблюдаю в Озолях, как трава растет, а в Риге премьера "Много шума из ничего" и все мои сверстники, - конечно же - там. Но Ялька плачет и не хочет в Ригу. Да и что ей делать в обществе хорошеньких баронесс и юных банкиров?
Господи, но о чем это я? Какие пустяки лезут в мою голову?!
- "Это все - ерунда. Ей когда-нибудь понравится город. Да и мне неплохо в Озолях. Но погоди, - ты обещал исполнить мое желание, а не - отговорить от него..."
- "Да я уже почти исполнил его! Только ответь мне на последний вопрос, - кто отец твоей Яльки? Думал ли ты о том, что, возможно, именно ее отец выжег твои Озоли?! Понимаешь ли ты, что кровь пролита между тобой и любой католичкой?!
Доходит ли до тебя, что об этом никогда не забыть твоим людям?! Они придут на твою свадьбу и будут думать, что их госпожа - дочь человека, который проливал кровь их отцов и дедов?!"
Я подскочил на месте. Я взорвался. Я вцепился руками в лацканы дедовой куртки. Я заорал что-то на тему, что не его собачье дело лезть в мои дела и вообще...
Я попытался увидать Яльку. Я позвал ее, я хотел во что бы то ни стало увидать ее лицо, а вместо этого передо мной стоял тот страшный почернелый амбар. Ворота перед ним. На них петли, а в них - одна из фигур вдруг ожила и сама собою повернулась ко мне. Совсем юная светловолосая девчонка с вырезанными глазами.
Черный крест, - дегтем - по ее голому, потрошеному телу... Чуть ниже пупка - крест становился черно-красным. Что-то черно-красное медленно и лениво ползло вниз-вниз, туда... На черную от крови землю. А я вновь был в жертвенном круге и держал в руках острый нож... И оглушающе: "Будь здоров, Велс! Доброй тебе еды!"
Я взмахнул ножом и попал в самое сердце очередной телки - черной масти. Она упала на черную от крови землю и захрипела и забилась в судорогах. Тут она подняла ко мне побледнелое лицо и я понял, что убиваю Яльку... А все кругом в экстазе выкрикнули -- "Доброй тебе еды, Властелин Того Мира!"
Я выронил нож, шагнул вперед, обхватил мою возлюбленную за плечи и поцеловал в губы, на которых пузырилась кровавая пена... Ялькины глаза распахнулись в немом крике и... Они у нее были вырезаны, а волосы посветлели прямо на глазах. Совсем, как у неизвестной мне латышской девочки с вырезанных Озолей!
Я закричал, сам не знаю - отчего и вцепился в платье умирающей Яльки (а может быть - латышской девочки) и...
А мой дед отвесил мне тяжеленную оплеуху и оторвал мои скрюченные пальцы от лацканов его сюртука. А потом - вдруг подмигнул и заразительно расхохотался мне прямо в лицо.
Я опомнился и, сгорая от стыда, отошел подальше от старого черта и бросился ничком на землю. Изо всех сил ударил кулаком по мягкой зеленой травке пригорочка и - ничего.
Только... Я утирал странные, пустые слезы, которые сами собой катились по моему лицу. А на сердце у меня было так холодно и пусто, что кажется ударь меня по груди и оттуда раздастся гулкий тупой звук. Настолько там ничего не было...
Потом я рассмеялся, сел на пушистую зеленую травку и никак не мог вспомнить - почему я только что пытался броситься на моего родного деда? Ради Яльки? Нет, разумеется, она была весьма соблазнительной девочкой и моя жеребячья кровь тут же начинала бурлить при одном воспоминании о ее нежном и сладком теле, но... не больше того. Что-то было еще... Но я никак не мог вспомнить -- что...
Что-то оборвалось. Какой-то дурман. Наваждение... Не могу объяснить как сие называлось.
Солнышко ярко светило в голубом небе, птички щебетали о чем-то своем, легкий ветерок быстро высушил мои странные, пустые слезы и на душе моей снова стало покойно и тихо. Поэтому я улыбнулся:
- "Зачем ты это сделал? Тебя мать просила? Зачем ты - так..."
Дед мой долго смотрел мне в глаза, а потом вдруг спросил:
- "Ты... Ты все равно хочешь жениться на ней?"
- "У меня нет теперь выбора... Я не могу выгнать девушку обесчещенной... Я обязан жениться".
Дед продолжал смотреть мне в глаза и бородка его меленько затряслась. ("Как у козла", - что-то холодно шепнуло во мне.) Глазенки его суетливо забегали и он гадливо проблеял:
- "Но вы же не спите! Я по вашим лицам видел -- вы же не спите! Как же ты мог ее обесчестить?!"
Я будто со стороны услыхал чей-то тихий, суровый голос:
- "Ее могли обесчестить наши солдаты. Ее почти наверняка обесчестили... И если мои солдаты готовы умереть за меня, я -- Честью отвечаю за все их поступки".
- "Погоди, - но тебе лишь тринадцать?! Ты даже не командовал сими скотами! Как же ты можешь за них отвечать?! Ими командовал жид - Меллер! Ими командовал пират -- Уллманис!"
Будто что-то оборвалось во мне. Я нормально воспринимал от дяди Додика слова, что он -- "старый жид". Я смеялся с моею матушкой, когда она звала дядю Додика, иль Арью Бен Леви -- "Моими жидами", а Рижский конно-егерский -- "Жидовскою Кавалерией". Сами егеря моего "родного" полка звали себя в обиходе -- "жидами" и даже гордились сим прозвищем. Но из уст моего деда сие слово прозвучало вдруг... Оно -- нехорошо прозвучало.
Внутри меня все как будто окаменело. Я услыхал будто со стороны мой покойный вопрос:
- "Кстати, а как ты получил под команду Давида и прочих? Ведь ты не хотел быть их командиром, не так ли?"
Человек с козлиной бородкой растерялся от моих слов. Что-то в лице его надломилось и он прохрипел:
- "За что я должен был быть им командиром? За что я должен любить сих людей?! Бабка твоя оскорбила меня и совсем опозорила... Я не хотел видеть жидовские морды... Но когда началась Революция, я по чину должен был стать командиром полка, а прусские немцы не желали приписаться в мой полк. Жиды ж думали, что моя жена была Честной и не знали подробностей... Вот они и просились ко мне... Мне нужны были дельные офицеры -- так что пришлось их терпеть..."
Я иногда вспоминаю сей разговор и удивляюсь, - он начинался, как отеческие советы старика малолетке, а обратился в какую-то исповедь, где я оказался вдруг исповедником...
Как ты думаешь, - почему мне -- наследственному барону дозволили взять в жены еврейку? По прусским законам ведь сие -- невозможно!!! А все -просто. Все очень просто...
