попытаться помочь сейчас, то не выживет никто. Теперь он понимает это даже со своим горячим характером. Поэтому приходится выжидать, вслушиваться и тенью следовать за Титаем. Тот делает вид, что не знает о слежке, но намеренно не петляет и приостанавливается на поворотах, позволяя не терять себя из виду. Кто же знал, что этот танцор окажется хорош не только в играх? Эта мысль приходит сама собой, когда Титай взбирается на крышу.
У Асеня нет времени на то, чтобы предупредить князя или попросить о помощи. Все случается очень быстро. Он следует за Титаем по пятам в стенах дворца, на улицах города и в степи. В сумерках это сделать сложно. Но не без причин ходят слухи о том, что валахи лучше всего видят в темноте. Алес ухмыляется и сжимает бока коня, хлопает его по шее, вынуждая обгонять колючий степной ветер. Отдыхать им сегодня не приходится: чужую Тень можно было бы потерять в грозовых сумерках, но на земле то и дело мелькают белые фишки. Как же это просто и… Умно. Как в детской сказке. Может быть, только будучи в сказке, и можно победить таких врагов.
Горячий хребет Агармыш вырастает перед всадником. В воздухе мешаются запахи горного леса и морской воды. Лошадь прижимает уши, когда над степями раздаются первые раскаты грома. Алес не останавливается, даже когда крупные капли бьют по плечам: уверен в том, что Титай тоже не остановится до тех пор, пока не доберется до места.
На пристани валах оказывается позже Титая ровно настолько, чтобы увидеть падающее с корабля тело. Нет сомнений: если Джахан пытался кого-то убить, то человек этот точно будет полезен. Ну а если нет… Если нет, Алес лично столкнет его обратно в воду в отместку за то, что сейчас вымокнет сам.
— Эй! — Алес привлекает внимание человека на пристани, на бегу срывая с себя оружие, тяжелые доспехи и верхнюю одежду. — Зови стражу!
Он прыгает с пристани в волны, устремляясь за идущим ко дну телом.
Вода ударяет разом по всему телу. Горит лицо, болит спина, которой Айташ бьется о корабельный борт. Он пытается схватить ртом воздух, прижать руки к раненому животу, но не успевает: волны смыкаются над ним с коротким всплеском. Грудь сдавливает так, что на несколько ударов сердца он забывает собственное имя. А потом каждая мысль становится слишком незначительной, уступая место панике: со связанными руками и грузом у него не хватит сил выплыть.
Чьи-то сильные руки тянут его наверх. Разрезают веревку, подхватывают поперек груди и выталкивают на воздух. Он помнит только вспышку молнии сквозь толщу — а потом все меркнет.
Алес вытаскивает Айташа на берег под рыбацкой частью пирса. Там, где помост укроет их от лишних глаз. Например, отплывающих на османском корабле. Не спасать же его на глазах у всего посольства, явно не желающего им счастья. Так и стрелой в спину получить можно.
— Как же тебя угораздило… — Алес переворачивает парня лицом вниз и удерживает. Тот отплевывается от прогорклой воды, приходя в сознание. Первый Меч дожидается, пока спасенного им юношу перевяжут подоспевшие стражники. И, уже объяснив им вкратце произошедшее, не стесняясь в выражениях, поносит Великую Порту на чем свет стоит. На этот раз обычно тактичная городская стража с ним даже соглашается.
Тишина тучами смыкается над Солхатом. Схлопывается, словно крышка сундука над надоевшей игрушкой, стоит Титаю исчезнуть. Порта наигралась с Таврией и теперь спешит отбыть по более важным делам.
Вместе с молнией вспыхивает наконец осознание, что у посла получилось сбежать: в трапезной зале его нет. Так просто. Сбежать — и увести с собой того, из-за кого все это затевалось. Хан только потирает переносицу, когда к нему в ноги который раз за день падают с извинениями. Айташ пропал. Ну кто бы сомневался?
Крупная капля дождя срывается с неба и падает на лицо Алексея, во взгляде которого среди прочих чувств читается холодная ярость. Один из стражников Герая видит это и пятится назад. Если бы князь был полон отчаяния, разочарования, любой человек смог бы понять его чувства. Но это… Так смотрит стихия, спускаясь на землю с небес. Та сила, которой нечего терять. Та, что не удерживается больше ни законом, ни совестью. Попробуй объясни восходящей волне, отчего рыбацкую лодку не стоит переворачивать. Нет. Рыбацкая лодка не должна оказываться на ее пути, вот и все. Стражник отступает именно поэтому. Мелек же отвечает молчаливым злым азартом. В его доме только ему одному дозволено разыгрывать представления. Так что придется догнать весь этот балаган.
— Выходки Джахана мне уже вот здесь. — Алексей прижимает два пальца рогатиной к шее под кадыком. — Хватит с меня благоразумия. Плевать, какой страной прикрывается эта сволочь, — таких земля не должна носить. Нам надо ехать. Сейчас же.
— Нам? — Хан чуть склоняет голову, делая вид, что не разделяет желаний князя.
Ему не нужен ответ для того, чтобы отдать приказы: подняться — человеку у своих ног, подготовить коней — Дастану. Алексей и не отвечает. Сейчас даже подыгрывать другу желания нет.
— Пусть Иоанн останется здесь. — Мелек провожает взглядом каждого, в суматохе выполняющего поручения во дворе. — Я доверяю ему больше, чем своему старшему сыну.
Об этом хан говорит достаточно тихо. На греческом. Чтобы ни одни лишние уши не услышали. Никто не посмеет оспорить его решения или сказать хоть слово против Девлетьяра, но осторожность сейчас не повредит.
Алексей тут же ловит за рукав одного из слуг, отсылая за своим старшим сыном. Вопросы можно будет задать потом. Как и говорил Алес, вести тут разносятся до смешного быстро. Иоанн прибегает сразу же. Вместе с Хало, который повсюду следует за молодым княжичем, пока у того нет личной охраны.
Иоанн слушает, затаив дыхание про посла, про генуэзцев, про столицу. Он все понимает и чуть хмурится, не удивляясь и не задавая лишних вопросов. Он легко берет на себя временное правление, да и любую ответственность, не ища в этом лишних смыслов. Надо значит надо. Сделает все, что может, и в лучшем виде.
Только в какой-то момент спина его стынет, а плечи становятся по-птичьему острыми. Княжич собирается уйти, стискивая зубы, — упустил, снова, — но Алексей возвращает сына и заключает в короткие крепкие объятия, чтобы прошептать:
— Мне вернуть обоих?
Мелек бы не пошел наперекор Порте. Ни с Генуей, ни с поддержкой Витовта — император Литвы легко мог бы одолжить ему войско по старой памяти
