того времени, когда решим, что нам с вами делать, – сказал он тоном, в котором явно слышалось его полное безразличие. – Если будет признано, что вы наносите вред интересам национальной безопасности, вы будете отправлены в лагерь для интернированных. Если нет, вы будете депортированы в Соединенные Штаты и, вероятно, предстанете там перед судом.
Ее песенка спета. Руби, ссутулившись на стуле, закрыла лицо руками и попыталась собрать остатки своего достоинства. Плакать она не будет. Что бы ни случилось, она возьмет себя в руки и не станет плакать.
Раздался стук, детектив Виккерс встал и вышел, закрыл за собой дверь. Из-за двери доносились звуки бурного разговора детектива с тем, кто стучал. Минуту спустя армейский офицер поднялся со стула и присоединился к шумному выяснению отношений в коридоре. Разговор продолжался, такой тихий, что Руби могла разобрать только отдельные слова.
Потом дверь снова открылась. На пороге появился офицер. Он стоял, устремив взгляд в точку на дальней стене.
– Вы свободны, – сказал он.
– Что? Я не понимаю.
– Было признано, что вы не несете угрозу общественной или национальной безопасности. Если вы пройдете со мной, я верну вам вашу сумочку.
Она встала, все еще не понимая, что произошло. Он посторонился, когда она проходила мимо, его губы искривила гримаса отвращения.
– …друзья… высший свет… – пробормотал он.
– Простите? Я не слышала, что вы сказали?
– Ничего. Идемте.
Кто-то вернул ей сумочку, которую тщательно обыскали, и детектив Виккерс с таким же неодобрительным выражением на лице, как и у офицера, проводил ее к выходу.
Не желая задерживаться – вдруг они передумают – Руби сбежала по ступенькам и поспешила уйти подальше от полицейского участка. Она остановилась, когда отошла не меньше чем на сотню ярдов. Она освободилась от этих двоих, но она понятия не имела, где находится.
Руби шла в темноте в надежде увидеть какой-нибудь из немногих оставшихся дорожных знаков, не снятых на время войны, но на ближайшем перекрестке ничего такого не обнаружилось. Наверно, ей следует не задерживаться, а идти дальше. Может быть, она увидит какой-нибудь еще не закрывшийся паб или узнаваемую достопримечательность.
– Вот и вы, – раздался знакомый голос. Она повернулась, прищурилась в полумраке и сумела различить фигуру мужчины, стоявшего рядом с мотоциклом всего в нескольких ярдах от следующего перекрестка.
– Кто это? – спросила она.
– Вы прекрасно знаете, кто, – ответил человек. Он сделал шаг вперед, потом еще один, наконец из мрака появилось его лицо. Беннетт, мрачный и решительный.
– Как вы меня нашли? – спросила она.
– Это, вероятно, самый глупый из ваших вопросов за все время, что я вас знаю. Идемте. Я отвезу вас домой.
– Что – сзади на этой штуке?
– Да. Машины у меня нет, и времени искать такси тоже не было. Ничего в этом такого нет. Просто садитесь сзади, и все.
– А если я упаду?
– Я думаю, это самая малая из ваших проблем. Садитесь. Быстро.
Он уже убрал боковую подставку мотоцикла, ударил ногой по кик-стартеру. Двигатель, взревев, ожил, оглушил Руби.
Она забралась на сиденье за ним, и ее страхи подтвердились: езда на мотоцикле не доставила ей ни малейшего удовольствия. Она, сидя верхом на этой машине, чувствовала себя ужасно незащищенной, ее юбка взлетала так высоко, что становился виден верх чулок. Несмотря на тепло его спины, а она тесно прижималась к нему, она замерзла в считаные секунды.
Он был точным и осторожным водителем, легко ехал по темным улицам, хотя оснащенная шторкой по правилам затемнения фара на его мотоцикле освещала не больше узкого ярда дороги впереди. «Почти приехали», – крикнул он ей после того, как они преодолели, по ее ощущениям, многие и многие мили пути, но она так и не увидела ни одного узнаваемого ориентира.
Он свернул на узкую боковую улочку и почти мгновенно остановился. Если они находились рядом с домом Ванессы, то Руби в этой части квартала еще не успела побывать.
– Слезайте, – сказал он ей и выключил зажигание. Он поставил мотоцикл на центральную подставку на стоянке, а потом, схватив Руби за руку, потащил ее назад на главную улицу и еще почти полквартала. Он остановился у скромного входа в лавку сапожника, отпер дверь и показал ей – входите.
– Наверх, – скомандовал он.
Она поднялась по одному пролету, по второму, а потом он обогнал ее и отпер еще одну дверь.
– Где мы? – спросила она.
– На Грейс-Инн-роуд. Это моя квартира. – Он жестом пригласил ее войти. – Нам с вами нужно поговорить. Но я не хочу это делать в присутствии Ванессы, а на публике говорить мы не можем.
Он включил свет, и она увидела маленькую скудно обставленную гостиную. На стенах здесь не висели картины, не было ни фотографий, ни безделушек, ни полок с книгами.
– И давно вы здесь живете? – спросила она.
– Сто лет. Но я тут почти не бываю. Большинство моих вещей в доме в Эденбридже. Хотите что-нибудь выпить?
– Нет.
– Отлично. Пожалуй, я позвоню Ванессе. Надеюсь, она еще не умерла от испуга.
На одиноком столе в комнате стояла бутылка виски, несколько стаканов и телефон. Беннетт набрал номер одной рукой, плечом прижимая трубку к уху, а второй рукой тем временем щедро наливая виски в один из стаканов.
– Ванесса? Это Беннетт. Она в порядке. Я вскоре привезу ее домой – она вам все объяснит. Не беспокойтесь. Да, обещаю. Да. Доброй ночи.
Он повесил трубку, сделал хороший глоток виски, его темные глаза сверкали от обуревавших его эмоций.
– Вы сердитесь? – спросила она, хотя прекрасно знала, каким будет ответ.
– Киплю. – Он одним большим глотком допил остаток виски, снова взял бутылку и налил в стакан еще на дюйм, потом подошел к одинокому креслу и сел.
– Почему? – спросил он. – Скажите мне, ну почему вам никогда не пришло в голову рассказать мне правду? Скажите, чтобы я понял.
– Конечно, вам трудно понять. Вы выросли в окружении любящих людей. У меня не было никого. После смерти матери не осталось ни одного человека в мире, которому было не все равно – жива я или мертва. Ни одного.
Он указал на диван:
– Садитесь и расскажите мне все.
Она села на диван и глубоко вздохнула. С чего начать?
– Моя мать была горничной в отеле в Атлантик-сити, – сказала она наконец. – Я не знаю, кто был моим отцом. Она так и не назвала мне его имени. А я была еще совсем маленькой, когда она умерла… я ее почти не помню, если честно.
– Что с ней случилось? – спросил он чуть мягче.
– Она умерла через несколько лет после войны. В одну из более поздних эпидемий гриппа. Мне
