Не соответствует образу. Подождите, кто не соответствует? Это ты не соответствуешь, так ей и пой, может, поверит. Я неискренний, не тот, что раньше, где моя бардовская душевность, где мой напуганный ребёнок, где мой бархатный голос, где синие дали, где заповедные леса, зачем эта жёсткость, в которой тебя нет, Саша, ты же гораздо мягче и добрее, зачем ты гонишься за модой, будь честным, чистым, как ручей, будь честным с нами, не смей обманывать меня, пришедшую за четыреста пятьдесят рублей смотреть на горящего тебя, я что – зря красилась, и платье примеряла, пришла смотреть в горящего тебя, смотреть в тебя, тебя не видя? Нет, дай тебя, дай мне тебя, того тебя, который нужен мне, тебя, тебя, Саша, дай ей себя, того себя, слышишь, Саш, я слышу, вот что говорит она, и Ирка из Ростова, и Машенька оттуда же, руку чуть ниже, и Полли, и та женщина из Чернозёмска со скобкой рта и пунцовой дочерью за спиной, и Кристиночка из Тулы с портретом меня, тебя, себя, во весь рост, как она меня видит – ясно, мне всё ясно, ну вот вам такая песня, где я такой. Вот вам песня. Я и не знаю другого способа, как оправдаться перед вами. Я не такой, каким вы услышали меня в первый раз, увидели в первый раз, не такой, как в вашей юности. Но вот вам следующая песня, в ней я как раз такой. Такая песня, что не понравится вон тому в пятом ряду, давайте выслушаем его, господа присяжные…
А суд-то уже похоже начался, думал он. Теперь не отвертеться. Трепещут перья, сверкают клювы. Поскрипывают кресла. Встать, суд идёт.
А тот, с пятого ряда, с грязноватой косичкой вороных волос, говорит мне, ты Саша Даль не соответствуешь себе, раньше ты был лучше, с рок-группой «Зёрна», зачем тебе этот фолк, где твой нерв и твой надрыв, и ты же гораздо честнее и резче, к чему эта мягкость и завиточки, спой нам пожёстче, и это и Дав из Тулы, и пожалуй, звукач Костя из Ростова, и даже Макс, соло-гитарист группы «Зёрна», Саш, ну мы же хотели сделать следующий альбом пожёстче, Саша, мы же тебя видим насквозь, дай нам себя горящего, дай нам рока. Ну хорошо, я дам вам рока, раз вы хотите, я мог бы оправдаться голубыми далями и заповедными лесами, но вам они не нужны, я мог бы сказать, что следствие запуталось в себе, что обвинение само себе противоречит, и нет состава преступления, но лучше я дам вам рока, вот вам рок.
Но дальше там, из ряда шестого, из круга седьмого встаёт с соловьиной мордой, и острым клювом, поэт, пиит, невольник чести, моя дядя самых честных, прочий сброд, и заявляет птичьему суду, послушайте, послушай, Саша, на что ты разменялся, на рок, на фолк, на ноты? Ты ведь поэтом был прекрасным, в тебе же зрел потенциал, и прел потенциал, и сгнил потенциал, ты ради музыки и славы предал Эвтерпу, Клио, ты мог бы создавать миры, пронзать строкой, забыв про звук и голос, а звук и голос, помним мы из слов твоих, звук – враг твой, ты сам и говорил, зачем ты упрощаешь сеть, которую плетёшь, и рыбы, рыбы, сквозь неё проходят, зачем ты им поддался, кто может так, допустим, Женя, Волгоград…
– Ну что ответить вам, поэт? Отвечу тебе песней, хоть песня для тебя есть преступление, но вот что я отвечу – сложна та песнь, в ней есть метафор блеск, мерцание, вот возьми, возьми, внемли и слушай.
Там на ряду четвёртом уж подаёт свой голос скучающая журналистка Уездного города с виском побритым, которую сюда послали по заданию, когда она хотела на концерт Гиперболоида, так, давайте-ка отбросим этот ямб, она его не любит, и стихов она не любит, сказал – отбросим, да блядь, да как его отбросить… что нам скажет скучающая журналистка местного модного изда…
–…без иронии, вот это всё, не сделал её день, уже не торт, ну такое, неактуален, не артикулирует феминистический дискурс, архаичен, и даже скучен, пафосен, а согласно последнему манифесту «Гидры», куда я так хочу когда-нибудь попасть, где, кстати работает его бывшая жена, так вот согласно манифесту, время таких прошло, не тянет на новую искренность, постискренность, только на старую, хотя, конечно, так по-довлатовски нелеп, претенциозен, представляет скорее интерес антропологический, вымирающий вид, среди ютуба, стендапа, рэпа, вся эта музыка была, да-да-да, всё это мы слышали, и знаем, кто так может говорить? Ну допустим, этот ублюдок Ромбовский, и столичные журналисты и критики, если бы вообще хотели говорить про него, и все её новые подруги, (и сама она в наш последний год), но что мы им противопоставим, что споём ублюдку Ромбовскому, и журналистам, и новым подругам (и ей, пусть побудет здесь, в скобках), и этой скучающей журналистке Уездного города? У меня и песен таких нет, а если я начну такую, а я такую уже начал, послушайте, она же, эта журналистка с бритым виском, скривится – пф, желание угодить в тренды. И все скривятся.
Мы помним, как провалилась наша попытка инди-альбома, и Макс был в бешенстве, и все поклонники отреагировали вяло, разочаровано. Но мы ей можем ответить, сказать, что это и есть настоящий андерграунд, не тот псевдо-андеграунд, что вы воспеваете в своих статьях, что собирает сотни тысяч просмотров, а вот такой, что и сотни людей не собирает. Но для такого смелого утверждения мне, конечно, нужен свидетель, первый свидетель со стороны защиты. Ремизов Виктор. Прошу, Виктор, расскажите, как, кого и за сколько вы возите, и сколько собираете, как всё это живёт только на фестах и сходках, и таких вот концертиках, и слушают это только друзья друзей исполнителей, расскажите про весь жалкий стыдный андеграунд, которому не жалко, нестыдно забыть пульт, для андеграунда это же честь – петь так, с таким плохим звуком, расскажите, Виктор…
Но вот Ремизов смотрит в меня, озарённый айфоном, да даже не в меня, а в айфон и смотрит, он слышал мои песни сотни раз, и я собираю всё меньше, я уже невыгоден, он мне оказывается не сообщник, а скорее, свидетель обвинения, если не сам прокурор – ты, Саша, решил, что андеграунд это что-то профессиональное, где можно не пить с организаторами, не ночевать на вписках, (липкий пол, залитый колой с дешёвым коньяком), не засыпать в вонючих палатках, в гримёрках и плацкартах (вонь носков,
