Он рассмеялся, и за столом тоже засмеялись.
- Более того! - продолжал Николай Иванович с оживлением, - Я, пожалуй, рискнул бы оказаться в положении Романа Алексеевича!
Все громко засмеялись.
- То есть - стать Таниным женихом? - спросил хохочущий Антон Петрович, А-ха-ха! Ай да Рукавитинов! Седина в бороду и бес - в ребро! Ха-ха-ха!
Роман и Татьяна тоже смеялись.
- Да нет же... вы меня не поняли, - улыбался Рукавитинов, - Я же не в прямом смысле, а косвенно...
- Косвенно. А-ха-ха-ха! - откинулся назад Антон Петрович, хохоча так, что отдавалось в неблизком ельнике.
- Николай Иванович, какой вы молодец! - восклицала тетушка, вставая так, что стул опрокинулся, и с бокалом в руке направляясь к Рукавитинову, - Вы сказали так прелестно, так трогательно, и за это, позвольте...
Она подошла к нему и поцеловала.
- Браво, Лида! - зааплодировал, вставая, Антон Петрович.
- Браво, браво! - закричал Красновский, тоже аплодируя.
- Друзья, но дайте же ему закончить! - вступилась Красновская.
- А что заканчивать, заканчивать-то нечего... - бормотал Клюгин, средь общего шума наливая себе вина.
Несколько смутившись от тетушкиного поцелуя, Рукавитинов поднял бокал.
- Тихо, друзья! Silence, mes amis! - махнула рукой Красновская.
- Как славно, как все славно! - повторял Куницын.
- Вот они, крутояровские сюрпризы! - тряс головой Антон Петрович, простирая руки над столом, - Пою тебе, бог Гименееей!
- Антоша. Немедленно прекрати!- потянула его за рукав тетушка, - Мы все слушаем Николая Ивановича. Все!
- Silence! Je veus en prie! - требовала Красновская. Наконец, когда относительная тишина установилась, Рукавитинов сказал, поднимая бокал:
- Позвольте мне провозгласить тост за счастье молодых.
- И за ваше избавление от фобий! - резко вставил Клюгин.
Все засмеялись и потянулись бокалами к Рукавитинову. Роман подошел к Николаю Ивановичу и, глядя в его мягкие глаза, сказал:
- Я люблю вас, Николай Иванович.
Рукавитинов обнял его левой рукой и поцеловал, шепча:
- Счастья, счастья вам, голубчик... - Бокал его накренился, вино пролилось на стол.
Чокнувшись, они выпили.
- Эх, хорошо! - воскликнул Красновский, отерев губы салфеткой, - Кому невеста годится, для того и родится. Роман Алексеевич! Ну а когда же свадьбу думаете справлять?
Все посмотрели на Романа.
Роман поставил пустой бокал на угол стола, подошел к Тятьяне и взял ее за руку. Она встала и посмотрела ему в глаза.
Мгновенье они смотрели друг на друга, затем Роман произнес:
- Наша свадьба будет завтра.
Всеобщее удивление было недолгим - через секунду все с ликованием приветствовали молодых.
- Отлично, Рома! Виват! - кричал Антон Петрович, - Сыграем, сыграем свадебку, да такую, что слух о ней пройдет по всей Руси великой!
- Виват, виват! - вторил ему захмелевший Красновский, - Роман, душа моя! Все мои погреба - к твоим услугам. Для вашего с Танюшей счастья ничего не жаль! Urbi et orbi!
- Дети мои, дети мои! - возбужденно разводил руками Куницын, - завтра, конечно завтра. А когда же! Непременно завтра!
- Завтра! Завтра! - хлопала тетушка в ладоши.
- То есть не завтра, а сегодня, - пробормотал Клюгин, глянув на небо, Скоро светать начнет...
Все тоже посмотрели на небо. Оно уже побледнело, а на востоке, над лесом подернулось нежно-розовой дымкой.
Роман оглянулся и понял, что короткая июльская ночь миновала, все вокруг проступило, стало различимо в бледном предрассветном воздухе, - луг, ельник, дуб на опушке, дорога к дальнему лесу, колодец, сад, дом лесничего, ставший за одну ночь для Романа родным.
Теперь возле этого дома, у крыльца, повитого плющом, сидел Гаврила, склонив голову на колени; возле него слабо курились дымом два самовара.
- А и впрямь светает! - удивился Антон Петрович, - Ну и ночка! Раз - и нет!
- Четверть пятого, - посмотрел Рукавитинов на часы, - еще полчаса, и солнце встанет.
- Солнце чудесного дня! Солнце сочетания, солнце, так сказать, вечной любви! - говорил Красновский, слегка покачиваясь на своем стуле, - Сегодня все будет радоваться, вся природа...
- Друзья, друзья! - встал со своего места Куницын, - Давайте приветствовать этот рассвет! Давайте... Поля! Вина! Вина сюда!
- Постойте, постойте, Адам Ильич! - тетушка подошла к нему, - Хватит вина, я и так уж совсем пьяная. Сегодня такой знаменательный день, столько хлопот. По-моему, хватит вина, нам надо продумать, взвесить все...
- Вина! Вина! - восклицал Красновский, вставая с пустым бокалом, встретим Ярило дня наступающего, возрадуемся Перуну, воспросим благодать новоневестным!
- Вина! Вина! - требовал Клюгин, - Не каждый день такие светопреставления случаются... там более, у меня есть тост. Тост у старого смертепоклонника...
- Тост! Тост! - выкрикнул Антон Петрович так, что Татьяна не выдержав, рассмеялась, спрятав лицо на груди Романа.
- Петя! Антон Петрович! - укоризненно качала головой Красновская.
- Тост! - повторил Клюгин, вставая.
- Тост! Тост! - кричал Красновский.
- Тост! Тост! - пел басом Антон Петрович.
- Тост, друзья, тост! - повторял Куницын.
Роман и Татьяна обнялись и смеялись, как дети.
Подошла заспанная, в который раз разбуженная Поля с бутылкой "Рислинга", Антон Петрович выхватил бутылку из ее рук, и золотистая струя полилась в подставленные бокалы.
Клюгин поднял руку и заговорил:
- Итак, начнем с того, что больше всего на свете я терпеть не могу все эти свадьбы, венчания, свидания и все это... "наш уголок я убрала цветами". И главное - хорошо, ну поженились, ну живут вместе вдвоем. Ну а зачем заводить третьего?
Всеобщий хохот перекрыл его слова. Он снова поднял руку:
- Погодите... тут нет ничего смешного... Поймите, мир и так переполнен глупцами и невеждами, и так плюнуть некуда, обязательно в человека попадешь, а тут еще - новые и новые. Зачем? Не пора ли остановиться?
Все опять засмеялись.
Клюгин покачал своей огромной головой, обиженно скривив губы:
- Да, поймите же... Это не шутка. Вы думаете, вероятно, что я пьян и вот дурака валяю? Я не против любви, страсти, соития... все, что удовольствие доставляет, надо пользовать, хотя и удовольствие-то недолгое. Все надоедает, все опошляется и превращается в ложь. Так что любите, пока любится. Но почему, для чего это непрерывное мучительное продолжение рода, эта постоянная чехарда?! Вереница новых мучеников на смену сыгравшим в ящик?
- Ну, брат Клюгин, это уж тебя никто не спрашивает... - вставил, смеясь, Антон Петрович.
- А жаль! Жаль, что не спрашивают! - почти прокричал Клюгин, и все притихли.
Он устало провел рукой по лбу и тяжело вздохнул:
- Да поймите же. Жизнь человека в современных условиях ужасна. Это мука, мука бесконечная. Одно дело - допотопное животное состояние, когда мы не были способны познавать самих себя, это было вполне нормально. Но как только вот здесь, в голове заработал механизм самопознания - жизнь человека стала адом. Человек - мыслящий тростник, мыслящее животное! Вдумайтесь, какая нелепость! Ни тростник, ни животное не должны мыслить, а должны просто существовать! Что за дикая промежуточная ступень между животным и каким-то ускользающим небесным разумом! За что такое неестественное существование, когда мы каждую минуту осознаем свое убожество? Человек заброшен сюда, в этот поганый тесный мир без всякого спроса! Вот в чем ужас! Нас никто не спросил - а хотите ли вы, Андрей Викторович, оказаться вот в таком мире, с такой вот башкой на плечах? Никто! Нам просто дали пинка и выпихнули сюда, в мир болезней, нищеты, пошлости и злобы! И самое тяжелое, что мы можем понимать, что есть пошлость, нищета злоба, болезнь. Мы разумеем, что плохого в мире больше, чем хорошего. Мы страдаем и когда бедны и когда богаты, и когда больны, и когда здоровы. Страдаем. Но продолжаем впускать в этот адский мир все новых и новых мучеников. С моей точки зрения деторождение - самое безнравственное, что есть на свете. Самое...И я обращаюсь к вам, молодые существа. Вы полны надежд и иллюзий, вам еще не опротивело здесь. Послушайте моего совета: не производите на свет новых мучеников, будьте благоразумны! Поверьте, для вашего счастья довольно вас самих. А ребенок - это ложная попытка материализации любви, ее извращение. Ребенок - это кукушонок, сразу же вытесняющий любовь, обращающий все в пошлость, пахнущую замаранными пеленками. Не делайте этого. Я вас прошу...
Он помолчал и, пробормотав "prosit", выпил свое вино.
Никто не выпил и не проронил ни слова - все сидели, подавленные речью фельдшера.
Вдруг, среди общего оцепенения, Татьяна встала из-за стола и, обращаясь ко всем, произнесла:
- Пойдемте со мной.
В ее голосе, помимо присущей мягкости, чувствовалась решимость, заставившая всех, молча переглянувшись, встать и последовать за ней.
Шурша по траве своим длинным голубым платьем, Татьяна направилась мимо дома, через редкие кусты орешника к опушке ближнего леса. Все шли за ней молча.
Было уже совсем светло, как днем, восток алел с каждой минутой все сильнее; в гулком старом лесу перекликались птицы. Орешник быстро кончился, и впереди на гладкой выкошенной опушке показались изба с сараем и скотным двором. В этой избе и жили прислуживающие лесничему сестры Полина и Агафья. Полина была молодой вдовой, год назад пережившая смерть мужа, Агафья уж пять лет была замужем за конюхом Гаврилой.
