ходить без шлемов, когда заговоришь. Так что тебе лучше начать говорить, если не хочешь носить эту модную шапку летом.)
Посмотрев перед выходом в зеркало, я думаю о том, что моя шапка составляет отличную пару знаменитому Артуриному шарфу.
К одиннадцати часам за нами заезжает Виктор. Саша садится спереди, а я – справа, так, что Кая в аккуратном голубом пальтишке и берете в тон оказывается между нами. Она так рада меня видеть, что ее синие глаза блестят даже внутри салона с тонированными стеклами. До моря мы едем больше часа, и все это время Саша с Виктором обсуждают жизнь в области, а Артур рассказывает Кае про мой урок игры на ударной установке, про нашу школьную жизнь и про свое желание стать учителем.
– Вам нужно открыть кафе. А когда я закончу школу, пойду к вам работать, печь печенье, – переводит мне Артур слова Каи.
Как бы я хотела, чтобы это сбылось. Но пока я не уверена ни в чем. Даже в завтрашнем дне. Все такое шаткое, вся моя жизнь – это брусочки игры Jenga, а моя ложь – единственный брусок на нижнем ярусе. Стоит кому-либо вытянуть еще одну деревяшку, и вся конструкция рухнет, рухнет моя жизнь.
Зимой в приморских городах спокойно и немноголюдно. Кая хотела поехать в Зеленоградск и покормить местных котов, так как город стал их официальным прибежищем. Саша обещает держать дистанцию, но и спускать с нас глаз не собирается. Кто, он думает, мы такие?
В тихий прохладный Кранц невозможно не влюбиться, у курортных городов есть своя прелесть. Заключается она в том, что абсолютно все они имеют одну схожую улицу, сфотографировав себя на которой, вы не сможете отличить спустя годы, в России это было или в Польше, в Испании или в Штатах. С утра меня преследует энигматическое чувство дежавю, и мне бы хотелось, чтобы оно предвещало что-то светлое.
На улице немного пасмурно, дует порывистый ветер, но самое главное – не идет дождь. На променаде открывается вид на морскую гладь, которая, как и мое настроение, всего за пару секунд легко превращается в безумное жертвоприношение волн.
Глядя на маленькую фею Каю Золотову, можно сразу сказать, что она необычный ребенок. Она понимает все на каком-то интуитивном уровне, как самый настоящий эмпат. Так, на променаде она держится от нас на расстоянии пары метров, и у Артура есть время обсудить со мной результаты экзаменов, разные варианты поступления. У него все гораздо лучше с русским языком и несколько хуже с математикой. Он рассказывает о планах Бэка и Давида, о том, что Марта и Давид собираются вместе учиться в Берлине на разных направлениях, но в одном университете. Мне становится жутко не по себе даже при самом упоминании их имен вместе.
– Я только боюсь за Каю. Вот представь, уедем мы в Москву, в Варшаву, в Париж – без разницы. А ей оставаться одной, ведь неизвестно, что отец выкинет через год-два. Не знаю, что с этим делать.
«А если устроить ее в школу в каком-нибудь из этих городов? Куда мы поедем?»
– Это еще хорошо, если в Москву. А если в другую страну? Она же не знает другого языка, кроме русского, – Артур резко грустнеет; как и у меня, у него есть такая черта – ударяться в крайности. – А чего я сейчас об этом парюсь? Вот зачем? Пока надо думать о насущных проблемах, да?
«Например, о дне рождения?» – пишу я, ухмыляясь. Артур не выглядит так, будто я застала его врасплох. У него все равно ВКонтакте не скрыта дата рождения.
– Кто бы говорил, – спокойно произносит он, смотря влево, на кочующее меж облаков зимнее солнце. – Ты меня вообще-то на восемь дней старше. – Он переводит взгляд на меня, не силясь уже скрыть улыбку. – Да-да, не делай такое удивленное лицо, мисс скрытность. Ты не сразу скрыла дату рождения, а мне она быстро запомнилась.
Мы делаем фотографии на фоне моря на мой фотоаппарат, и одну я дарю Кае на память. Ее радости действительно нет предела, а уж после того, как мы все обедаем блинчиками с разными начинками в кафе, она с важным видом заявляет, что этот день лучше Нового года.
– А это, надо понимать, планка, – добавляет Артур.
По дороге обратно, как и во время прогулки по городу, Кая берет меня за руку. В такие моменты мне хочется ущипнуть себя и оказаться пятью месяцами ранее, когда я еще не успела соврать совершенно невинным людям. Уже летом мне придется сознаться Артуру в своей лжи. Захочет ли он вообще видеть меня после такого?
«А чего я сейчас об этом парюсь? Вот зачем? Пока надо думать о насущных проблемах», – успокаивающе звучат в голове недавние слова Артура. Они должны стать моим кредо на обозримое будущее.
Чем ближе подкрадывается мой день рождения, тем отвратительнее становится мое настроение. В январе с новыми силами я чувствовала себя активной и решительной: многочисленные тесты, эссе, занятия по йоге и игре на установке, три раза мы с девочками даже успеваем устроить чаепитие в своем секретном месте за китайской ширмой… но с наступлением февраля, как по щелчку, внутри меня начинается буря. Я боюсь, что сама стану той, кто подорвет дурацкие бочки с порохом внутри меня.
И все потому, что в этот день мне хотелось кричать, что не одна я родилась шестого февраля. Моя родная сестра, моя Лили умерла, не оставив после себя даже памяти в буднях нашей семьи.
Из-за меня.
– Ви, ты будешь отмечать день рождения с друзьями? – интересуется за ужином в понедельник папа. – Мы спрашиваем, потому что раньше ты ни с кем так близко не общалась. Можешь позвать ребят домой, если хочешь, в субботу. Мы поедем на работу, не будем вам мешать.
– Or we can book a table at the restaurant or wherever you want. In case, home parties are considered lame in twenty-twenty. (Или мы можем забронировать столик в ресторане или где ты захочешь. В случае, если домашние вечеринки в две тысячи двадцатом году считаются отстойными.)
Я понимаю, что времени на приглашение у меня остается совсем немного, но ничего не могу поделать с боксирующими друг с другом Вивиан-отшельницей и Вивиан-«душой компании». С одной стороны, мне бы хотелось пригласить к себе девчонок и Артура, посидеть и поговорить по душам, поиграть в какие-то игры. А что делают люди в восемнадцать лет? Идут в клуб, напиваются и забывают обо всем? Мне из всего этого хотелось бы только забыться. С другой стороны, в этот день, когда все должны помнить о Лилиан, я предпочла бы целую неделю лежать под одеялом, зарывшись лицом в подушку. Какие друзья, торты и свечи? Я потрясающая лгунья, узнав о которой всю правду, люди отрекутся от самой мысли о том, что когда-то были со мной знакомы.
Как же мне удалось закопать себя настолько глубоко?
Я начинаю терять контроль на следующий вечер, когда ко мне в комнату «на разговор» заходит Саша.
– Как в школе? Все хорошо? – Киваю, понимая, что зерна подозрения начинают прорастать. С обеих сторон. – Я хотел поинтересоваться… когда ты собираешься рассказать всем правду?
Не спешу отвечать. Пусть выскажется.
– Я не хочу сказать, что это зашло слишком далеко, ведь ты и правда пока не можешь говорить. Но… может, тебе будет легче это сделать раньше, чем в мае или июне, когда будет совсем поздно? Я хочу как лучше, Ви.
«Мне легче или тебе?»
Друг нервно поправляет очки.
– Это несправедливо, Ви. Я помогаю тебе вот уже почти полгода. Я не могу врать Насте. В кои-то веки мне кто-то понравился, и у нас все развивается. А когда она начинает говорить, как ей тебя жалко, задавать вопросы… Что я должен делать? Снова врать? – Сглатываю слюну, словно хочу ему ответить своим давно забытым голосом, но не могу даже разомкнуть губ. – Я не даю тебе времени на раздумья, потому что пришло
