без своих теней и отражений мы были лишены человечности и индивидуальности, безликие призраки, временно бороздящие просторы физических миров. Но Джулиан поймал тень своего отражения и больше никогда её не упустит, рай и ад были лишь промежуточными состояниями, а истина открывалась в гармонии.
Когда скульптура снова выглядела так же, как и до операции (но это только на первый взгляд), никто никак не мог сбросить этой церемониальной ритуальности, все были выжаты до предела. Джулиан первый встал и подошёл к скульптуре, проведя окровавленной рукой по её только что заделанной груди, пытаясь нащупать биение сердца. Он его слышал, ведь его собственный сердечный ритм сейчас отдавался гулким эхом внутри его скульптуры, и ему казалось, что вокруг сменяются времена года, а он всё стоит, и жизнь и смерть борются за свои права в этом мире, а он всё стоит, покорив вечность, заморозив свою красоту, отдав частичку души этой скульптуре. У нас одно сердце на двоих, думал он, у скульптуры теперь есть душа, я разделён, но я никогда себя не ощущал настолько цельным, настолько совершенным.
– Ты его выпачкаешь, – услышал он в своём оцепенении голос Райана, который вцепился в него, чтобы оттащить в сторону. Он был весь в холодном и липком поту, сгустки крови украшали его костюм, и он заметил розовые разводы на мраморном Джулиане, и это было хорошо, он окропил его символически и своей кровью, у них теперь была одна жизнь на двоих. Райан методично штудировал тряпкой, бережно вытирая только что отполированное тело скульптуры от пыли и пятен естественного происхождения, и через несколько минут она вновь сияла своей безупречной чистотой и недоступной красотой. Волшебство медленно угасало, но Джулиану уже было всё равно, оккультный экстаз отпечатался в нём на всю жизнь, в нём теперь жила капелька вечности.
Жан быстро собирал свои инструменты, он так и не вымолвил ни одного слова, вид у него был очень серьёзным, даже почти холодным, но понятное дело, он пошёл против своих принципов, они снова вовлекли его в их безумный мир на двоих, одержимые вечностью этой скульптуры. Никто ему не предложил остаться выпить, все понимали, что сил на это ни у кого не осталось. Когда Жан уже собрался уходить, он посмотрел на Райана своим пронзительным взглядом (которого обычно были достойны лишь его мраморные шедевры) и тихо произнёс. – Даря ему бессмертие, вы лишаетесь сами жизни, ваша одержимость доведёт до того, что она высосет из вас всё жизненное, что в вас есть. Только это ни на йоту не приблизит его к миру живых, он так и останется этим мраморным истуканом, испивая вашу кровь и жизненную энергию. Вечность не ищут в материальных объектах, и ваши символические игры зашли слишком далеко.
– Дружище, – улыбнулся ему искренне Райан, он воистину сиял в этот миг, – мы ведь всего лишь люди, это ты у нас играешь в богов, мы ничего не творим, мы просто пытаемся познать себя и этот мир всеми доступными способами. Пускай, это было всего лишь пафосное представление, полное символизма и скрытых идей, но человеку ведь проще укреплять веру, когда он видит перед глазами образы. Мы не планируем обменивать свою жизнь на смерть скульптуры, чтобы познать все тайны, мы просто вдохновляемся ею для того, чтобы развиваться и идти верным путём, и мы воистину шагнули далеко сегодня, спасибо, Жан за проделанную работу. Я никогда не сомневался в твоих гениальных способностях, но сегодня ты превзошёл сам себя, браво, божок Ланже, да воспоёт хор ангелов хвалу великому богу, и да ринутся демоны обратно в подземелье, увидев твой лик. Спасибо за то, что дал нам возможность заглянуть за кулисы, как работают боги над своими творениями.
Ух ты, сколько сарказма, думал Джулиан, и, видя, что Жан лишь сильнее бледнеет, он понимал, что нужно включить свою обаятельную дипломатичность и смягчить ситуацию, но голова его была пуста, сил совсем не осталось, так что он просто тупо наблюдал за тем, как Ланже покидает галерею Райана, так и не ответив. Может, Райан был и прав, а может и в словах Жана была своя правда, но он ощущал такую гармонию внутри, что всё это казалось таким незначительным, таким бытовым, таким мелочным. После дикого шока, мучительных страхов и предынфарктного состояния он испытал настоящий очистительный катарсис, смысл жизни был сформулирован, теперь ничто не остановит его постоянно пребывать в этой гармонии завершённости.
После успешной скульптурной операции, Райан ощущал себя на подъёме. Он был заряжён тем состоянием, когда ты наконец-то поймал кусочек мечты за хвост, и она до сих пор от него не ускользнула. Это было некое постоянное чувство эйфории, но оно не было связано с его физическим состоянием, лишь косвенно оно касалось его тела, не умещаясь в рамках материального осознания. После символического акта придания жизни Джулиану из мрамора, Райан был способен воспринять его красоту в другом свете, она уже не казалась ему исключительно мёртвой и недоступной, сейчас она казалась такой реальной, что практически ломала все законы физики, воплощаясь в реальность этого мира. Он начинал чувствовать всё более ярко и глубоко, и увядание и уродство мира сего казались ему каким-то слабым фоном, зато за всем прекрасным он наблюдал с повышенной эстетической чувствительностью.
И хотя его разум до сих пор противился понятию смерти, понятию уродства, в момент его очистительной экзальтации всё это казалось таким размытым, таким незначительным. Они вдохнули жизнь не только в скульптуру, но и в самих себя, в гармоничные образцы мира Жана Ланже. Именно такими и были люди в его понимании, вернее должны быть, правда, Райан до конца не понимал, как принять гниение как норму этой жизни. Но он даже представить себе не мог, насколько он на самом деле проработал свою тёмную сторону, в нём был такой потенциал, что Джулиану со всеми его экспериментами и желанием окунуться в мир анти-жизни и не снилось.
Вдохновлённый последними событиями, он окунался в мир новых возможностей, он буквально сиял буйным потоком энергии, и взор его подмечал все невероятные проявления красоты. Он снова стал деловым и бродил по галереям, участвовал в аукционах, его широко раскрытый третий глаз сейчас улавливал тончайшие признаки гениальности, и постепенно его коллекция шедевров современного искусства обрастала новыми именами и образцами. Ему даже не было жалко отдать Лео работы, которые тот потребовал назад при делёжке имущества. Он откапывал такие работы, что уже не держался зубами и когтями за
