Я учу Вас, как писать. Вы скажете: это дерзость! Пусть так. Вы не можете себе представить, какое наслаждение сознавать себя великим и злорадствовать над завистниками!
В случае, если Урусов пришлет Вам приглашение и Вы согласитесь, то в ответном письме не забудьте сделать следующий P. S.: «Что касается моих условий, то для Вашего журнала я не буду делать исключений и возьму с Вас 80-100 руб. за лист — обычный журнальный гонорар».
Не пора ли Вам выздоравливать?
У меня форменная инфлуэнца.
Передайте мой сердечный привет Алексею Сергеевичу, Василисе и Елизавете Александровне.
Душевно преданный
А. Чехов.
Вся моя фамилия кланяется.
Суворину А. С., 5 декабря 1889*
737. А. С. СУВОРИНУ
5 декабря 1889 г. Москва.
5 дек.
Выпал снег.
Будьте добры, скажите в телефон, чтобы контора выслала мне гонорар за «Обывателей». Чёрт подери, нет денег. «Северн<ый> вестн<ик>», очевидно, бедствует, так как не выслал мне еще половины гонорара за мой рассказ* — это между нами. Жаль.
Не знаю, куда ехать: в Питер или в деревню.
Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
Вы обругали «Старые годы». Но ведь раньше они у Вас были похвалены*. Знаете, как актрисы называют Шпажинского? Обгорелая каланча и траурный сургуч. И то и другое к нему одинаково подходит.
Суворину А. С., 7 декабря 1889*
738. А. С. СУВОРИНУ
7 декабря 1889 г. Москва.
7 дек.
Сегодня утром я послал Вам рукопись Овсянникова*; я выкинул немножко меньше половины. Мне было очень неловко вычеркивать буренинские поправки, но я не мог оставить их, так как они касаются расстрелянного писаря, которого я в корректуре упразднил до minimum’а, ибо считаю, что он Овсянниковым сделан препогано и прелицемерно. Буренин согласится со мною, если прочтет корректуру. Овсянников просто глуп и нерасчетлив. Он старается, чтобы его писарь мыслил, рассуждал и чувствовал возможно умнее, заставляет его полюбить евангелие и выпаливать чуть ли не афоризмами — и в то же время, устами своего героя — графа Толстого, старается убедить суд и читателя, что этот умный писарь не что иное, как идиот, и что его нужно помиловать только ради этого идиотизма. Вообще странно.
В Петербург я поехал бы с удовольствием, но… у меня прежестокий кашель, мало денег и нужно писать к празднику рассказы. На деньги можно наплевать, но с кашлем нужно быть осторожнее, а езда в вагоне у меня всегда делает кашель. Боюсь кровохарканья, которое всегда меня пугало.
У Боткина камни в печени. Так, по-видимому, думает сам Боткин, основываясь, опять-таки, по-видимому, на болях, которые чувствует. Печень — это слабая сторона, это пятка Боткина. Он всегда ошибался, ошибается и теперь. Если правда, что в его скорой* кончине прежде всего заинтересована печень, то виноваты не камни, а рак.
Доброславина жалко*. Зря умер. Брюшной тиф зарезал одного из злейших врагов своих.
Князь Сумбатов убедительно просит выслать те книги, в которых есть хотя что-нибудь про «Макбета»*. Обещает возвратить в исправности и клянется тенями своих армянских предков. Высылайте мне, а я пошлю ему. Я буду, таким образом, благородным свидетелем.
В понедельник или во вторник, в 3½ часа пополудни, пожалует к Вам московский журналист С. Н. Филиппов, тот самый, который когда-то писал Вам насчет «Татьяны Репиной»* и которому Вы послали экземпляр Вашей пьесы и письмо. Он едет в Петербург искать работы и убедительно просил меня рекомендовать его Вам. Я знаю его только как театрального рецензента, по преимуществу ругателя, и как автора книги «По Крыму»*. Работал он в «Русском курьере», работает в «Русских ведомостях». Насчет его идей и прочего я ничего не знаю, что же касается слога, бойкости, уменья обыкновенное слово поставить в кавычки и показать кукиш в кармане сильному человеку в то время, когда тот посажен уж в тюрьму, то в этом отношении он может дать Курепину 20 очков вперед*. Он хороший работник, по крайней мере, может быть таковым, но, к сожалению, он явится к Вам не с готовою работою, а с просьбою о работе. Т. е. Вы должны будете сочинить для него работу. Он годен для командировок. Для фельетона московской жизни и вообще для фельетона он неудобен, ибо, во-1-х, у Вас есть уже Курепин, и, во-2-х, он слишком еще молод, чтобы садиться на такие легкие хлеба, как фельетон о том, о сем, с обыкновенными словами в кавычках. Найдите ему какую-нибудь «каторжную работу», чтоб он раз пять вспотел — это для него будет самое лучшее. Брат его* — профессор Москов<ского> универ<ситета>. По-видимому, и из журналиста вышел бы большой толк, если бы ему удалось побывать в хорошей школе. На «Новое время» он возлагает большие надежды и, кажется, едет в Петербург только ради «Нового времени».
Что поделывает Алексей Алексеевич? Как идет его «Стоглав»? Передайте ему мою глубокую, искреннюю благодарность за бочонок вина*. Вино великолепно. Я этого вина не получал и не пил, но о достоинствах его могу судить по письму, полученному мною еще летом от А<лексея> А<лексеевича>. Вообще Вам можно позавидовать: Ваши сыновья подают большие надежды. Тонкие люди! Если бы я не был с Вами в хороших отношениях, то давно бы уж упрятал их в тюрьму.
Инфлуэнца делает у меня чёрт знает что. Заболели мать, сестра, кухарка и горничная. Я болен, но это не помешало мне быть вчера на мальчишнике у одного доктора*, который женится на балерине. У балерины я шафером. Мне скучно на нее смотреть, так как я в балете ничего не понимаю и знаю только, что в антрактах от балерин пахнет, как от лошадей. Когда я был во 2-м курсе, то влюбился в балерину и посещал балет. Потом я знавал драматических актрис, перешедших из балета в драму. Вчера перед мальчишником я был с визитом у одной такой актрисы*. Балет она теперь презирает и смотрит на него свысока, но все-таки не может отделаться от балетных телодвижений. Ступни ее ног, когда она стоит, находятся всегда в таком отношении (а и b — это носки), что не кажется безобразным.
В январе мне стукнет 30 лет… Здравствуй, одинокая старость, догорай, бесполезная жизнь!*
Анне Ивановне, Настюше и Берке сердечный привет. Алексею Алексеевичу тоже… Зачем он ежегодно катается в Палестину? Не хочет ли он стать Иерусалимским патриархом?
Ваш А. Чехов.
Тихонову В. А., 7 декабря 1889*
739. В. А. ТИХОНОВУ
7 декабря 1889 г. Москва.
7 дек.
Милый Сарду, у меня кашель, насморк, сап, импотенция, гидрофобия и проч. и проч. Кроме того, я зол, как ящерица, которой наступила собака на хвост, и занят по самое горло. В-третьих, квартира моя изображает из себя госпиталь. Больны и моя фамилия, и прислуга.
Ваши «Качучи-чучи» давно уже сданы*через Комитет Рассохину и, вероятно, уж вышли в свет. Отдал я пьесу в тот самый час, когда получил от Вас надлежащее распоряжение.
Поздравляю Вас с дочкой*. Желаю, чтобы она вышла замуж за графа Шереметьева и чтобы в будущем открыла «Театр Тихоновой», в котором платила бы Вам и мне по 40% с валового сбора.
Приеду я в Питер не раньше января.
Ваш А. Чехов.
Ленскому А. П., 8 декабря 1889*
740. А. П. ЛЕНСКОМУ
8 декабря 1889 г. Москва.
8 дек.
Дорогой Александр Павлович, сегодня я получил от Каратыгиной письмо*. Злополучная Пенелопа пишет между прочим следующее: «Попросите Ленского осторожно узнать у Черневского о моем деле. Черневский обещал мне помочь, поддержать перед Пчельниковым… Я напустила Варламова на Кривенко, и тот будто бы сказал, что Пчельников самостоятельно может распорядиться». Подчеркнуто в подлиннике.
Моя инфлуэнца продолжается, так что я начинаю подозревать, что у меня не инфлуэнца, а другое какое-нибудь свинство.
Сердечный привет Лидии Николаевне и Сасику.
Ваш А. Чехов.
Оболонский женится. Я у него шафером.
Плещееву А. Н., 12 декабря 1889*
741. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ
12 декабря 1889 г. Москва.
XII, 12.
Милый Алексей Николаевич, пишу Вам сии строки, сидя в редакции «Артиста». Оная редакция просит меня написать Вам, что
