Глава 14
Пока Жердык говорил, за его спиной стоял и дожидался своей очереди старик с желто-зеленым лицом.
- Не узнаете? - спросил он. - Я - Макс Огородов, скульптор.
И тут же стал бормотать какую-то несуразицу, из которой постепенно прорезался смысл, что он тяжело болен и приехал сюда через силу, испытывая настоятельную душевную необходимость проститься с лучшим своим творением, к которому имеет страстное желание приблизиться и прикоснуться перед смертью.
- Почему бы и нет? - сказала Аглая. - Завтра будем устанавливать - и прикоснетесь.
- Нет, - возразил скульптор. - Не завтра. Завтра он будет стоять там, высоко. А я бы хотел... пока он без пьедестала, пока его можно обнять.
Аглае намерение Огородова не очень понравилось. Зачем это ему обнимать? Что будет, если каждый вздумает обниматься?
- Но это ж мое создание, - напомнил Огородов.
- Ладно, - согласилась она, - пойдемте.
И он послушно поплелся за ней.
Лестницу на второй этаж оба одолели с трудом. Аглая ставила сумку на две ступеньки перед собой, сама поднималась, переставляла сумку и так достигла своей площадки.
- Прибраться не успела, - виновато предупредила она и заметила про себя, что, когда пила, ей было все равно, убрано или не убрано и кто что об этом подумает. А теперь не все равно.
Скульптор ничего не ответил и дышал часто, как собака, которая хочет пить.
Да и у нее руки дрожали, и ключ тыкался мимо дырки. В дверь она входила так медленно, что Огородов не выдержал и даже отпихнул ее невежливо, рванулся в гостиную и, согнув колени, застыл перед статуей.
- Ну, здравствуй, - сказал он и растопырил руки, словно ожидал чего-то, что упадет ему сверху. Аглая опустила сумку к ногам и прислонилась к притолоке. Огородов приблизился к статуе, обнял ее и тихо заплакал.
Аглая не любила людей, которые плачут. А плачущих мужчин не любила тем более. И никогда не жалела. Презирала. Но на старости лет расслабилась, наверное, и поддалась чувству, не достойному большевика.
- Ну, чего зря слезы-то лить, - сказала она в своей грубоватой манере. - Жизнь нам всем дается на время. Даже он, - показала на статую, - уж какой человек, и то помер. А мы... Людей вон сколько на свете. Если мы помирать не будем, то сколько же нас наплодится? На земле места не хватит.
Огородов отошел к стене, рукавом вытер испарину и, глядя на статую, сказал:
- Да разве я о своей жизни плачу? Я свою жизнь полностью оправдал. У меня видение было. Что стоит мне до него дотронуться, и болезнь тут же отступит. Он непременно должен меня спас... - Огородов вдруг захрипел, закашлялся, задергался и схватился за грудь. Из угла рта пошла пузырями черная пена.
- Да ты что, что ты! - заволновалась и захлопотала возле него Аглая. Ты подожди. Здесь не помирай. Здесь не надо. Я сейчас доктора вызову.
Она сама была слаба, но дотолкала его до дивана. Он рухнул на него навзничь и замер с открытым ртом и выпученными глазами. Несколько секунд он лежал, запрокинувши голову, как будто даже без дыхания. Чем напугал Аглаю еще больше. К счастью, все обошлось. Гость очухался и даже настолько, что был приглашен на кухню и напоен чаем из кружки с надписью "ХХ лет РККА".
Аглая смотрела, как он, сложив губы трубочкой, дует в кружку и затем пьет чай без видимого желания.
- А чем вы сейчас занимаетесь? - поинтересовалась Аглая.
- Сейчас-то ничем. А так что ж... Вождей лепил. Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко... О вашем пьедестале все время думал. Нехорошо, что пустой стоит.
- Хорошо, - возразила Аглая. - Дождался хозяина. Не зря было сказано: "Будет еще на нашей улице праздник".
- Не зря, - согласился гость и снова зашелся в кашле, хватаясь за грудь.
- А у вас, извиняюсь, какая болезнь? - Аглая опять перешла на "вы". Что-нибудь вроде рака?
- Хуже, - сказал он, покашливая.
- Разве бывает хуже?
- Кажется, бывает. - Он странным образом улыбнулся и посмотрел ей прямо в лицо. - У меня СПИД. Вы слышали про такое?
- СПИД? - переспросила она растерянно. - Как это СПИД? СПИД - это же только у этих бывает... А-а, - догадалась, - так вы тоже этот?
- Да, я гомосексуалист, - с вызовом сказал Огородов. - И горжусь этим. Теперь весь цивилизованный мир признает, что в этом нет ничего зазорного. Тем более, что я художник. Творческая натура. Все художники такие.
- Как это все? - не поверила она. - Все художники друг друга в задницу, да? И Репин, и Шишкин, и Кукрыниксы?
- А про Чайковского вы знаете? - спросил он. - Все знают, что голубые самые талантливые люди. А другие - это бездари. Другие, тьфу! - он плюнул, правда, не на Аглаю, а в сторону, но она все равно всполошилась.
- Ты что! - закричала она. - Ты что это плюешься в чужом доме? Тем более, что заразный. Дай сюда! - Она вырвала у него чашку, расплескавши остатки чая, уже остывшего, и сказала слабым голосом, но решительно: - Уйди отсюда.
- А что такое? - не понял Огородов. - Через чашку СПИД не передается.
- Уйди, я тебе сказала. Мне на тебя смотреть противно. Гомик несчастный! Уйди. Вон отсюда!
Вытолкала его в прихожую, сунула ему в руки пальто и шапку, еле дотерпела, пока он оденется, и потом, когда он уже по темной лестнице, цепляясь за перила, спускался, крикнула:
- Пидарас проклятый! - И тут же услышала, как будто в ответ:
- Сердце красавицы склонно к измене...
Это был голос Жердыка.
Аглая перегнулась через перила, надеясь увидеть поющего, но на лестнице никого не было, а голос Жердыка шел вроде бы из подвала, где жил Ванька Жуков. Но тоже шел как-то странно. Жердык не пел песню целиком, а все время повторял, как на испорченной пластинке:
"Сердце красавицы склонно к измене... Сердце красавицы склонно к измене..." - и так без конца.
"Чушь какая-то", - подумала Аглая.
Но это была не чушь. Это Ванька Жуков гонял по кругу пленку с записью голоса Жердыка и подстраивал прибор, который будет реагировать только на этот голос, только на эту мелодию и только на эти слова: "Сердце красавицы склонно к измене...".
Глава 15
Как живет существо, превращенное из молодого, красивого, полного сил человека в обрубок, безобразный на вид и лишенный возможности даже обслуживать себя самого? Здоровым и благополучным людям этого не понять. У такого калеки другие чувства, иные радости, его миропонимание не совпадает с нашим, и жизнь ему не кажется слишком уж ценным даром.
Иван Георгиевич Жуков смотрел по телевизору старую кинокомедию с Мироновым и Никулиным в главных ролях. Ванька отдыхал и имел право себе это позволить. Выполняя сложнейший заказ, он добился наконец, чего хотел. Не просто было сделать такую штуку. Она безотказно откликнется на слова и мелодию, исполненную только одним человеком, и никем больше. Это случится, может быть, завтра, 21 декабря - в день рождения Сталина, или дядюшки Джо, как его называет Джим. Завтра статуя чугунного дядюшки будет поставлена на свое старое место. А после этого кое-какие люди захотят отметить это событие. Они поедут в ресторан "Золотой ключик". Они там выпьют. И захотят спеть что-нибудь задушевное...
Фильм сменился рекламой стирального порошка, который отстирывает все и ничего не портит, средства от перхоти и шоколада, который, по словам рекламной песенки, "имеет право разделить успех". За шоколадом пошла криминальная хроника. Сурового вида милицейская дама рассказывала о том, что случилось за последние сутки в Москве. На одном из рынков произошел взрыв. Бомба с часовым механизмом была заложена в мешок с картошкой. Погибло девять человек, тринадцать ранены. "Это не мое", - отметил Ванька. Студентка девятнадцати лет вместе с сокурсником задушила свою мать бельевой веревкой с целью завладения старинной иконой. Мальчик трех лет выпал из окна шестого этажа и оказался жив. В гостинице произошел пожар. Автомобиль "ауди-6", управляемый пьяным водителем, вышел на встречную полосу и врезался в "таврию". Водитель "таврии" и его жена погибли на месте, владельца "ауди" спасла воздушная подушка. И вдруг Ванька увидел Бавалю. Ее показали сидящей, очевидно, в милицейском участке. Ведущий сказал: "На Белорусском вокзале задержана пожилая женщина. Во время досмотра у нее в чемодане обнаружены около двух килограммов гексогена, четыреста граммов тротила и две противотанковые гранаты. Задержанная утверждает, что боеприпасы принадлежат не ей, но как они попали в ее чемодан, объяснить не может. При задержанной никаких документов не оказалось, а назвать себя она отказывается. Всех, кому знакома эта особа, просьба позвонить по телефону..."
- Ну вот! - сказал сам себе Ванька и, выключив телевизор, задумался. Хотя думать уже не было смысла. Бабку взяли и вряд ли отпустят. Значит, скоро придут сюда. А что делать? Он обернулся в кресле на 360 градусов, осмотрел свое оборудование и запасы взрывчатки и понял, что сделать он, инвалид, не сможет уже ничего. Остается только ждать, когда за ним придут. Ну, а когда придут...
Его лаборатория была хорошо оснащена всем, чем нужно, чтобы превратиться в гремящий и сверкающий ад для всех, кто сюда придет. Ванька усмехнулся. Он часто думал о том, как закончит жизнь, и собирался закончить ее эффектно. А как? Ему это часто снилось. Клубы пламени ослепительного и ярких цветов, и люди, летающие в нем, как птицы...
