противостоял подушечкам других пальцев. А как ему удавался так называемый перьевой захват, когда он брал карандаш или ручку! Мощный боковой захват робот Кондрат демонстрировал, зажимая районную газету между кончиком большого пальца и боковой стороной указательного. А еще ведь был стержневой захват, когда робот Кондрат складывал пальцы на карандаше на прямо противоположных гранях, а еще ведь был шаровой захват, когда его пальцы смыкались вокруг круглой вещи, а еще ведь был и круговой захват!
Да, такому почтальону, как робот Кондрат, не страшны были морозы и непогода — он сиял пластиком и резиной, натуральной и искусственной кожей! А о его педантизме можно было рассказывать анекдоты — Кондрат трижды в день в точно определенное время входил во двор каждого яблоневца с почтовой сумкой через плечо даже тогда, когда для этого яблоневца не было в сумке никакой корреспонденции…
Вместо буфетчицы Насти за буфетной стойкой в чайной появилась грозная фигура робота Поликарпа. Посмотреть на Поликарпа собирались не только завсегдатаи, но прибегали и дети, и даже старые бабуси наведывались. Дело в том, что грозный робот Поликарп имел не пятипалую, а семипалую руку! Семипалой рукой электронный буфетчик одновременно брал не только бутылку «Солнцедара», от которого, если плеснуть его на землю, трава бы выгорела, будто от американского напалма — вьетнамские джунгли, а и чарку, а и жареную сардинеллу в томатном соусе, а и пачку сигарет, и коробок спичек. И хотя рука робота Поликарпа нисколько не напоминала округлую и пышную руку буфетчицы Насти, все же это была совершенная рука, на которой все семь пальцев двигались абсолютно независимо и противостояли фиксированному большому пальцу.
Прибегая к так называемым модулированным сигналам радиочастот, используя прямое визуальное изображение выходных сигналов с помощью электронно-лучевой трубки, а также выводя сигналы в инфракрасную и ультрафиолетовую сферу, или на ультразвуковую частоту, электронный буфетчик Поликарп вежливо говорил:
— Сердечно вас прошу, уважаемый долгожитель Гапличек, пожалуйста, приятного вам аппетита и долгих лет жизни!
Душевно тронутый таким уважением, долгожитель Гапличек пускал серую, как тля, жгучую слезу:
— Робот Поликарп меня уважает! Его бы устами да мед пить, пускай бы его словам конца не было.
— Да, я такой, что и кнут из песка сплету! — похвастал робот Поликарп, которого, видно, сконструировали не только любомудром, а и хвастуном.
А в яблоневской лавке вместо лавочника от деда-прадеда Петра Кандыбы появилось за прилавком чудо манипуляционной техники робот Василь Васильевич, который внешне мало чем отличался от человека. Стройный, импозантный в движениях, он сиял матовой белизной продолговатых щек и сферической выпуклостью бледного лба, а губы у него были аскетично поджатые и тонкие. Вообще, губы своим рисунком выказывали в его натуре если не тайное сластолюбие, то уж, во всяком случае, глубокую заинтересованность противоположным полом, то есть игривыми яблоневскими молодками, которые так и сыпанули в лавку, чтобы полюбоваться симпатичным роботом, похожим на киноактера Мастроянни. Какой-нибудь вертихвостке, может, и товару никакого не надо, а все туда же — крутится перед красивым роботом, хлопает и хлопает на него лукавыми глазами. Поверьте, если б на вас сходились так любоваться, ваша душа пела б соловьем, так ведь и робот тоже не лопухом был задуман и сделан, тоже должен был что-то чувствовать!
— Василь Васильевич! — щебетала какая-нибудь яблоневская прелестница. — А отпустите-ка мне кулечек сладких орешков, а то что-то на сладкое потянуло.
А получив от проворного робота Василя Васильевича кулек орешков, прелестница заигрывала с ним:
— Угощайтесь, Василь Васильевич, моими орешками, ох и вкусные!
— Мы не употребляем, — вежливо отвечал робот.
Но упорная колхозная прелестница так наседала на робота Василя Васильевича, что куда только девалась его сдержанность! Это чудо манипуляционной техники клало в рот засахаренные жареные орешки и пожирало их с таким смаком, что никто не засомневался бы: эге, он робот хороший — от хлеба, от соли черт его не отгонит! Молодичка посмеивалась, подмигивала роботу Василю Васильевичу, он отвечал ей хорошо отрегулированным сочным баритоном, хлопал веками, и, глядя на него, никто не осмелился бы сказать, что, может, этому симпатичному Василю Васильевичу знаменитое чудовище Франкенштейна доводится пращуром по отцовской линии.
Как это в человеческой семье бывает не без урода, так и один паршивый робот все стадо портит. Кондрат, Поликарп, Василь Васильевич были славные роботы, заслужили уважения яблоневцев, хоть вешай их портреты на Доску почета возле колхозной конторы. Но посадили в бухгалтерию «Барвинка» Модеста Алексеевича Недрыгайло, модель типа «Астарта», цена которого была не больше, чем цветному телевизору в базарный день. Не так уж и много операций от него требовалось — сиди за счетами, щелкай костяшками, подсчитывай колхозную прибыль, знай свое сальдо-бульдо, так нет же!
Он, андроид, то есть робот с кожаным покрытием — гладким, эластичным, нежным, которое не отличишь от человеческого, не хотел заниматься своим сальдо-бульдо, а только расхваливал сам себя, будто больной нарциссизмом. Развалившись в кресле, как тот, что способен с неба звезды хватать, а под носом ничего не видит, Модест Алексеевич Недрыгайло так говорил о себе счетоводам и экономистам:
— Да ни у кого из роботов нет таких блоков мажоритарной логики, как у меня! А операция настройки перцептрона для меня — просто тьфу! Куда там системе «Адалин» или «Мадалин» против моей системы «Астарта». Вот погодите, скоро внедрят интегральную схемотехнику, миниатюризируют мой перцептрон — и я еще не так запою!
— А вы, Модест Алексеевич, знакомы с методом теневой маски? — спрашивал кто-то из колхозных экономистов, который тоже был не лыком шит в робототехнике.
— Ха-ха, еще бы! — горделиво отвечал робот Недрыгайло и, еще больше развалившись в кресле, важно закидывал ногу за ногу. — Знаем мы и так называемые позитивные и негативные суммы, и сумму-ошибку!
— Разбираетесь в позитивной и негативной корреляциях?
— Ха! Конечно!.. А кто из вас может похвалиться такими конденсаторами, как у меня? — И робот Недрыгайло бил себя кулаком в грудь, будто какой-нибудь яблоневский дядько. — А фотоэлементами? А кодово-импульсивными модуляциями? А мажоритарными логическими элементами?
Войдя в раж, многословный робот Модест Алексеевич Недрыгайло расхвастался так, как хвасталась та сова своими детьми, охаивая все людское, — будь это артерии большого круга кровообращения или особенности капиллярного кровообращения у яблоневцев. Ветер веет да стихает, а если робот запевает — всего и не переслушаешь. Модест Алексеевич толковал про какие-то свои рефлекторные действия и позиционную поворотную связь, про методы аккумулирования энергии и
