том… Я стал об этом думать. Я подумал об этом. И вообще-то ты, конечно, очень, как бы это сказать… Тирза, ты очень худенькая. Ведь так? Или мне нельзя так говорить?
— Ты про то, что у меня нет груди?
— Нет-нет, что ты, я совсем не об этом. Грудь у тебя непременно вырастет. Она просто где-то задержалась в пути. Наверное, так и есть. Ты должна думать, что она сейчас едет где-то в поезде, твоя великолепная грудь, а поезд опаздывает, а может, стрелочник что-то напутал, но она приедет, то есть вырастет, поверь мне, нет-нет, я говорил о твоем животе и вообще… Понимаешь, у женщин, у девушек есть живот, то есть хоть маленький животик. А у тебя нет, у тебя совсем ничего нет, Тирза, вообще ничего.
Теперь он стучал себя не по верхней губе, а по лбу, легко и ритмично, и все время думал: я не могу, меня это просто убьет.
Она вдруг встала на постели в полный рост.
— Тебе это не нравится? — спросила она и задрала обеими руками ночную рубашку. Подарок его супруги. Тирза вдруг не захотела больше носить пижамы, ей потребовалась ночная сорочка.
Супруга купила ей сорочку ядовито-розового цвета, кислотно-розового. Хофмейстеру цвет показался чудовищным, самый ужасный вариант розового, цвет публичного дома. Но Тирзе сорочка понравилась. Она была уже слишком взрослая, чтобы носить пижамы. Так она сказала.
— Тебе не нравится? — снова спросила она.
Задрав сорочку, повернувшись к отцу животом, она требовала ответа.
Хофмейстер пытался не смотреть на нее и сконцентрироваться на пюпитре в углу комнаты. На нем стояли ноты. Она недавно играла.
— Ты очень красивая, — сказал Хофмейстер. — Тирза, ты самая красивая девочка из всех, что я знаю, но ты слишком худенькая. Люди жалуются мне, что ты очень худая, с этим нужно что-то делать. Мы должны есть больше, питаться лучше. Регулярнее.
— Папа, посмотри на меня! — Она перебила его резко и громко, как могла перебивать иногда, когда он читал ей вслух. Только однажды ей понравилось. Некоторые места в «Дон Кихоте» показались ей прекрасными, а «Записки охотника» Тургенева разбудили ее воображение.
— Посмотри, — сказала она. — Смотри же.
И он посмотрел.
Она стояла на кровати. На одеяле. Безумную розовую ночнушку, которую ее мать купила в безумно дорогом магазине, она держала у подбородка обеими руками. Хофмейстер уставился на ее пупок. А сразу под ним были желтые трусы в горошек. В белый горошек.
— Я уже не маленькая девочка, — сказала она. — Я женщина.
Она отпустила сорочку и положила ладошки на те места, где должна была вырасти грудь.
— Я женщина с сиськами, — сказала Тирза и положила руки на живот. — Я женщина с животиком. — Ее руки скользнули на бедра. — Я женщина с длинными ногами. Я женщина, папа.
Хофмейстер поднялся.
— Ты высокоодаренная, Тирза, высокоодаренная девочка, но ты пока не женщина, ты еще должна ею стать, и ты ею непременно станешь, но пока ты еще девочка, и ты должна хорошо есть.
Он пошел в угол и переставил пюпитр на пару сантиметров.
А она так и стояла на кровати, так и стояла там, его Тирза, и снова подняла до подбородка свою ночную сорочку.
— Скажи, что я женщина, папа! — потребовала она. — Скажи, что я женщина!
Книга все еще лежала на кровати. Книга, которую он собирался читать ей вслух.
— Тирза, ты…
Он вернулся к кровати и остановился прямо перед ней.
И тут она вдруг вцепилась ему в волосы, ей было просто это сделать, она же стояла на кровати. Она таскала его за волосы и визжала:
— Скажи же, папа, скажи, не бойся, скажи: «Тирза, ты женщина!»
Он даже не сопротивлялся. Ему было все равно. Он поднял с кровати книгу.
— Я женщина! — визжала она. — Скажи это, папа, скажи!
Она еще сильнее тянула его за волосы, но он ничего не чувствовал, как будто был в трансе, как будто видел и слышал сейчас что-то совсем другое.
— Скажи мне! — кричала она. — Тирза, ты моя женщина! Скажи, папа, говори!
Она не просто визжала, слезы бежали у нее по щекам. Она упала на кровать и спрятала лицо в простынях.
— Тирза, — сказал он. — Ты моя дочь. — И тоже сорвался на крик: — Ты моя дочь, Тирза, моя дочь и всегда останешься моей дочерью!
Он развернулся и помчался по лестнице вниз. Но еще услышал, как она крикнула ему вслед:
— У тебя нет женщины, папа! Я — твоя единственная женщина. Единственная!
В гостиной он рухнул на диван и стал тихонько покачиваться туда-сюда. Ему хотелось разрыдаться, как Тирза, но он не смог и не понимал, почему не может заплакать.
В следующий понедельник во время обеденного перерыва он отправился в книжный магазин «Схелтема». Между отделами «философия» и «психология» он наконец отыскал продавщицу, у которой нашлось на него время.
— Я ищу книги о расстройствах пищевого поведения, — сказал он как можно тише.
— О чем?
— Расстройства пищевого поведения, — повторил он чуть громче.
— Что именно вы ищете? Романы?
— Информацию.
Она отвела его к большому стеллажу.
— Вот этот ряд, — сказала она. — Это все о пищевых расстройствах. И вон тот ряд тоже. И еще вон там у нас что-то есть на эту тему.
Хофмейстер наклонился к полкам. Но сначала огляделся, не видит ли его тут кто-нибудь. Какие-нибудь знакомые, коллеги. Выбор был впечатляющий. От одного количества этих книг можно было заболеть.
Он потратил больше двадцати минут, прежде чем нашел две книги, которые показались ему достаточно серьезными.
— Вам завернуть в подарочную упаковку? — спросила девушка за кассой.
— Нет, я купил их себе, — сказал Хофмейстер.
После этого он быстрым шагом отправился обратно в издательство.
— Обед затянулся, да, Йорген? — спросила секретарша.
Он сильнее зажал под мышкой пакет с двумя книжками и неловко улыбнулся.
В тот вечер он устроился на диване с двумя книгами, карандашами и точилкой, потому что любил работать непременно с острыми карандашами.
В комнату зашла Тирза и спросила:
— Что ты читаешь, пап?
— Ничего, — быстро ответил он и закрыл книги рукой. — Ничего важного. Всякая ерунда.
— Папа? — спросила она. — А ты не переживаешь, что мамы почти никогда нет дома?
Она уже переоделась в свою ночную рубашку, его подташнивало от этого жуткого розового цвета. Надо как-нибудь незаметно сжечь эту дрянь.
— Я люблю быть один, — сказал он и покрутил в руках точилку для карандашей. — Я не люблю толпу. Шум. Слишком много людей.
— Но тебе не кажется странным, что она так мало бывает дома?
— Мы все обсудили и обо всем договорились
