исполнять роль отца в общественных местах. Он любил играть эту роль, когда его никто не видел.
У кофейного автомата толкались трое мальчишек.
— Прошу меня извинить, — обратился к ним Хофмейстер. — Я ищу кабинет госпожи Ван Делфен.
Неопрятный маленький парнишка с серьгой в ухе показал ему, как пройти, и пока он поднимался на второй этаж, все еще прижимая к себе портфель, то чувствовал, что ему в спину смотрят и что он смешон. Не как человек — с этим он бы смирился. Смешон как родитель. Чей-то смешной отец, вот кем он был. Человек, которому всегда было ужасно некомфортно, когда он после уроков стоял на школьном дворе в то время, когда дети еще ходили в амстердамскую школу Монтессори, и вместе с другими родителями ждал, когда выйдут его девочки. Остальные родители разговаривали друг с другом, они были знакомы между собой или хотели познакомиться получше. Но ему больше всего хотелось спрятаться за деревом. А когда кто-то из детей кричал: «Тирза, смотри, там твой папа!», он порывался обернуться, как будто позади него стоял кто-то еще.
Дверь в кабинет номер девять была закрыта. Он тихонько постучал и подождал пару секунд. Потом постучал сильнее.
— Войдите, — раздалось из-за двери.
Он вошел.
Класс был пустой, там пахло потом и жвачкой. Он помнил этот запах еще со своих школьных времен. Но что он вообще помнил о том времени? Совсем мало. Даже скобяная лавка его отца в Гелдермалсене запомнилась ему больше.
Госпожа Ван Делфен сидела за своим столом.
На доске были написаны какие-то местоимения.
Она даже специально поставила для него стул.
Госпожа Ван Делфен была дамой под пятьдесят, хорошо сохранившейся и прилично одетой, стильно и не по-бабски.
Она пожала ему руку, улыбнулась, не слишком фамильярно, но располагающе, как минимум располагающе к разговору.
Они уже виделись пару раз на родительских собраниях. Госпожа Ван Делфен поинтересовалась, как у Хофмейстера дела на работе, и назвала несколько новых нидерландских романов, о которых он ничего не знал. Видимо, она забыла, что он отвечал за иностранную литературу. Люди часто это забывали. Он с максимальной вежливостью позволил себе напомнить ей, что он работал редактором отдела переводной иностранной прозы, и сразу после этого она сказала:
— Давайте поговорим о Тирзе.
— Да, конечно, — согласился он. — У нее какие-то проблемы?
— Именно это я и хотела у вас узнать. У вас какие-то проблемы, господин Хофмейстер?
Он поставил на пол портфель, который все это время сжимал под мышкой.
— Проблемы? — переспросил он. — Нет. По крайней мере, мне ничего такого не известно. Да, у нее сейчас начинается переходный возраст, у нее уже переходный возраст, ей четырнадцать, но проблемы — нет-нет. Она играет на виолончели, ей очень нравится, она ходит на занятия спортом — она плавает, у нее есть отличные подружки. Мне кажется, Тирза очень веселая девочка, она немного закрытая, да, но…
Он не закончил фразу. Он поднял портфель и поставил его себе на колени, непонятно зачем. Он что-то искал, но не знал, что именно.
— Да-да? — переспросила госпожа Ван Делфен. — И что вы хотели сказать?
— Я тоже такой. Закрытый.
Она улыбнулась, но Хофмейстеру показалось, что не искренне. Хотя с чего бы?
— Вы не замечали в ней ничего странного?
Он покачал головой и тихонько сжал портфель. Что он должен был заметить? Он что-то проглядел? Ничего такого он не мог даже придумать.
— Нет.
— Тогда я скажу вам как есть, — сказала госпожа Ван Делфен. — Мы кое-что заметили, и, хотя наши опасения могут оказаться преждевременными, мы все же решили предупредить вас, учитывая наш опыт в прошлом с другими учениками.
Он все-таки поставил портфель на пол.
— Я слушаю вас.
У него в голове пронеслись мысли о наркотиках, о связях с преступными элементами, хоть он и понятия не имел, с какими такими элементами могла связаться Тирза. И были ли вообще хоть какие-то нехорошие элементы на респектабельном юге Амстердама? Разве в гимназии Фоссиуса могли быть такие?
Госпожа Ван Делфен тихонько постучала шариковой ручкой о стол.
— Мы думаем, — сказала она, продолжая постукивать, — что у Тирзы развивается расстройство пищевого поведения.
Хофмейстер рассмеялся, но только на нервной почве. Одно это название. Расстройство пищевого поведения. В одной из рукописей он как-то подчеркнул его карандашом и приписал на полях «Уточнить у переводчика». Какие-то безобразные слова.
Относительно безобразных слов у Хофмейстера было свое мнение.
— И на чем основываются ваши выводы?
Учительница перестала стучать.
— У нас есть опыт, — сказала она. — Как я уже говорила, есть определенные симптомы, есть модель поведения, с которой мы сталкивались ранее.
Она подняла руку и уронила ее на колени, как будто хотела сказать: «Ничего не поделаешь, все так, как есть».
— Мы?
— Я и некоторые из моих коллег.
Он кивнул.
— Ясно, — сказал он после короткой и весьма напряженной паузы. — И что теперь?
— Принимать меры в подобной ситуации — не совсем в сфере нашей ответственности. Это исключительно ответственность родителей, но мы считаем себя, в свою очередь, ответственными сообщить об этом родителям. Что я и сделала.
Родители — это он. Она говорила о нем.
Она посмотрела на него. Наверное, ей нечего было больше сказать, потому что она молчала. И не делала попыток еще что-то добавить.
— И что теперь? — снова спросил Хофмейстер.
— Вы действительно ничего не замечали? — Похоже, она не могла в это поверить. Но он действительно ничего не заметил. То есть он замечал буквально каждую мелочь, но речь ведь была о выводах из наблюдений.
— Например, она вообще ест? И если позволите спросить, что она ест? Как много? И когда?
Он покашлял.
— Она никогда не ела много, еще младенцем, Тирза всегда ела как птичка. Но у нас в семье вообще нет обжор, знаете ли. Я ем весьма умеренно, ее сестра сейчас уже не ест так много, как раньше, моя супруга тоже очень мало ест. Но я непременно обращу на это внимание.
Госпожа Ван Делфен откинулась на спинку стула. В ее взгляде был явный скепсис:
— И вы не считаете ее болезненно худой? Для четырнадцатилетней девочки?
— Болезненно худой?
Он никогда не задумывался об этом. Но сейчас задумался. Он непременно должен все как следует обдумать, поразмышлять, проанализировать, углубиться, изучить.
— А ваша жена? Она что по этому поводу думает?
— Моя супруга, она… — Он положил ногу на ногу. — Моя супруга — художница, как вам известно, человек искусства. Она много времени проводит в своем ателье. Очень много. Все время работает. Пишет, рисует…
Ему показалось, что госпожа Ван Делфен посмотрела
