- Никогда! - засмеется Ирина, раскинув руки: не пуская в номер, и на тамазово:
- Ну, чаю просто попьем! - останется непреклонна, и архитектор снова сдастся: - Ладно, - скажет, - в таком случае едем к моим друзьям; вечер продолжается.
- Мы там будем одни? - спросит Ирина. - Поздно уже!
- Что ты, дорогая! В этом доме всегда столько народу! Только мне надо по пути заскочить на почту!
ь там, у тамазовых друзей, уступит национальному грузинскому мотиву, оторый архитектор, в окружении веселой, отхлопывающей такт компании ино внимание привлечет живое лицо немолодой женщины, особенно азартно й в ладоши;
- Кто такая? - поинтересуется Ирина у соседа;
- Гостья, из Парижа!)
т эффектно, артистично танцевать что-то горское, но прервет танец: , внезапно, неожиданно, и, схватив Ирину за руку, потащит к выходу:
- Ты была когда-нибудь ночью на маяке?
- На маяке? - снова невпопад расхохочется Ирина.
- Эй! куда вы?! - понесется им вслед.
11.11.90
Большой теплоход, сияющий огнями, разворачивался в миле от берега. Реликтовые сосны ровно шумели, дезавуируемые пунктиром маячного света. Ирина стояла, закинув голову, и глубоко всем этим дышала; Тамаз неподалеку пытался всучить червонец маячному смотрителю.
- Пошли! - крикнул во тьму, договорившись. - Эй, Ирина!
Она выпала из странного своего состояния.
- Ничего не трогать! со стороны моря лампу не перекрывать! - по-армейски прикрикнул сторож, сторонясь от входа.
Поднимаясь крутой лестницею, Тамаз тянул Ирину за руку. Наверху, на круговом балкончике, свет слепил почище фотовспышки, и глаза за недолгие мгновения темноты не успевали к ней привыкать.
- Вот, - сказал Тамаз, доставая из многочисленных карманов кожаного пиджака пачки десятирублевок. - Торжественно вручаю. Справедливость одержала победу.
- Не возьму, - ответила, помрачнев вдруг, Ирина.
- Почему?
Она качнула головою:
- Значит, ты все-таки связан с ними, - и пошла к выходу.
- Постой! - крикнул Тамаз. - Не веришь, да? Не веришь?! Ты же видела мои рисунки!..
Ирина призадержалась.
- Не знаю, - сказала, - я уже ни-че-го-не-зна-ю.
- Не возьмешь, значит?
Тамаз разорвал бандероль, пустил десятирублевки по ветру. Они, кружась как ржавые листья, разлетались вкруг маяка, то исчезая во мраке, то вспыхивая вновь - чем дальше, тем бледнее. Тамаз хрустнул следующей пачкою, пустил по ветру и ее. Полез за следующей!
- Постой, - бросилась Ирина, удержала его руки в своих. - Покорил! Лучше потратим вместе. Как же тебе удалось-то? Там, наверное, мафия?
- Мужчина должен иметь свои маленькие секреты, - улыбнулся Тамаз. Потом привлек Ирину и поцеловал.
Она обмякла!
Гобеленные кони стронулись вдруг с места и понесли карету вдаль. Шевалье во весь опор мчался вослед, ветер трепал перья на его шляпе, и Ирина в прерывистом свете заоконного маяка закусила указательный: ей стыдно было кричать, а удержаться она не могла. Зубы вдруг стиснулись так, что на пальце выступила кровь: красная капелька на белой коже!
Восторг, наконец, несколько утих. Кони замерли. Ирина приразжала зубы.
- Господи! что это было?! Что же это такое было?!
- Любовь, - ответил Тамаз, приподнявшись на локте, глядя на Ирину с большой нежностью, хоть и не без довольства собою. - Больше ничего. Просто любовь.
- Милый, единственный! - принялась покрывать Ирина лицо Тамаза поцелуями. - Счастье в гостинице. Как странно! как нелепо!
- И все-таки ты должна за меня выйти!
Мгновенно лицо Ирины стянула маска страдания.
- Нет, - сказала женщина очень твердо. - Это невозможно. Нет-нет-нет! Да и зачем тебе?
- Нет! нет! - передразнил Тамаз. - Опять - нет! По-чему?!
- Мелодрама, - ответила Ирина. - Я должна умереть.
- Все должны умереть! - не остыл еще от раздражения Тамаз, не научившийся покуда получать в этой жизни отказы.
- Вот! возьми! потрогай! - положила Ирина его руку на заряженную смертью грудь.
Он погладил, взял сосок нежной щепотью. Ирину снова начало забирать, и, с трудом пересиливая себя, она зашептала:
- Нет. Погоди. Вот, здесь. Потрогай! Вот. Шишечка. Шишечка с горошину. Чувствуешь?
Тамаз почувствовал.
Снова привстал на локте. Посмотрел в лицо Ирины как-то недоверчиво.
- Ты же грузин, - принялась убеждать она себя, его ли. - Тебе нужны дети. Я б одного, положим, еще и успела, но как я оставлю его сиротой? Сама так росла! И как взвалю на тебя свое умирание? Если б ты знал, как это некрасиво: умирать. Поверь, я видела! Ну, глупенький, - погладила Тамаза. - Теперь понимаешь? Полтора года. Или два. И я! уйду. Месяцев десять смогу! жить. Не дольше. А теперь поцелуй меня, слышишь?.. если тебе не! не неприятно! слышишь? Я хочу! я! хочу!
12.11.90
Тратить вместе они начали на рынке: Ирина запрокидывала голову, а Тамаз опускал в раскрытый, соблазнительный рот подруги то щепоть гурийской капусты, то дольку мандарина, набивал сумку поздним виноградом, орехами, фейхоа!
- Напои меня вином и освежи яблоком, - хохотала Ирина, - ибо я изнемогаю от любви!
ду осыпал лепестками роз, обрывая их с огромной красно-белой охапки!
По дороге с рынка стояла древняя церковь.
- Византийцы построили! - пояснил Тамаз. - Еще в одиннадцатом веке. Абхазы были тогда совсем дикими!
- А сегодня? - зачем-то пошутила Ирина.
- И у меня есть гипотеза, - подчеркнуто не расслышал Тамаз иринин вопрос, - что по древнему обычаю они пролили в фундамент человеческую кровь. Убили кого-то, чтоб храм стоял тверже.
- А может, они правы? - вдруг погрустнела, посерьезнела Ирина. - Гляди: ведь стоит!
14.11.90
Ирине воображалось, что, рассмотрев его с брезгливым вниманием, Реваз Ираклиевич бросил свидетельство о браке на скатерть.
- Ты - князь! - провозгласил. - Единственный наследник рода Авхледиани.
- Тебя не поймешь, папа, - ответил Тамаз. - То ты член ЦК, то снова князь!
- Молчать! - стукнул Реваз Ираклиевич ладонью по столу.
Тамаз притих. Вошла прислуга с десертом. Возникла пауза.
Натэла Серапионовна, с некоторой опаскою поглядывая на супруга, потянулась через грязные тарелки за свидетельством, принялась изучать.
- Была б хоть из Москвы, из хорошего дома, - сказала.
Реваз Ираклиевич выразительно посмотрел в сторону прислуги, которая как-то специально замешкалась в дверях и которую этим взглядом сдуло как ветром.
- И вдобавок ты - трус!
- Трус? - переспросил Тамаз.
- Конечно: сбегал, зарегистрировался, чтобы поставить нас перед фактом. Исподтишка!
Неимоверный вид на сказочный Тбилиси из окна-фонаря высоко стоящего ателье, да высокая информационная насыщенность, вообще свойственная мастерским скульпторов, художников, архитекторов ли, а тут усугубленная тем, что хозяин - малознакомый возлюбленный, - на первых порах защитили Ирину от ощущения унизительного одиночества, в котором оставил ее Тамаз, уехав разговаривать с родителями.
Душою той мастерской были церкви: рисунки, макеты, проекты!
Налюбовавшись вдоволь и ими, и заоконной панорамою, Ирина завернула в спаленку, окинула хозяйским взглядом, пошла в прихожую, распаковала чемодан, и, отыскав на кухне ящичек с домашним инструментом, принялась прибивать-прилаживать над тахтой гобелен с каретою!
- Зачем?! - рвал с шеи Тамаз золотой крестик, - зачем вы навесили его на меня?! Ей! ей жить год осталось, полтора! Потерпте, в конце концов! Вид сделайте!
- А если ребенок? - спросил отец. - Кому нужен внук с дурной наследственностью?
- Да не будет у нас детей! - выкрикнул едва не сквозь слезы Тамаз. Не будет! Она обещала!
- Она! - передразнил отец. - Кто из вас мужчина, что-то не разберу. Она?
- Вы сами! сами не даете мне стать мужчиной! Вы доведете меня, доведете!.. - и Тамаз побежал через всю квартиру, заперся в своей комнате.
Мать припустила следом.
- Натэла! - безуспешно попытался остановить ее отец, потом встал, прошелся, повертел свидетельство о браке, направился к тамазовой двери.
- Тамаз, мальчик, - подвывала под нею Натэла Серапионовна.
Отец отстранил ее, постучал сухо и требовательно:
- Открой. Поговорим как мужчина с мужчиною.
Тамаз, видать, услышал в тоне отца капитулянтские нотки, щелкнул ключиком. Реваз Ираклиевич вошел, сел к столу, показал сыну на стул рядом. Натэла Серапионовна стояла на пороге.
- Уйди, мать! - прикрикнул Реваз Ираклиевич. - Значит, говоришь: больна неизлечимо? - переспросил, когда они остались одни.
- Конечно, папа!
- И дольше двух лет не протянет? врачи обещали?
- Даже меньше! Скорее всего - меньше!
- И детей, клянешься, не будет?
Натэла Серапионовна стояла у дверей, подслушивала, а сквозь щель другой двери подсматривала за Натэлой Серапионовною прислуга.
- Клянусь!
- Хочешь испытать себя, да, сынок? - Реваз Ираклиевич внимательно вгляделся в глаза Тамаза. - Хочешь сделать добрый поступок? Хочешь, чтоб она умирала не в одиночестве?
- Н-ну да, папа, - замялся Тамаз. - Но дело не только в этом. Мне! Мне, знаешь, очень хорошо с нею! - и Тамаз покраснел. - Ну, ты понимаешь!
