она жизнь прожила, да и добра ей желает. Кончилось ультиматумом:
– Вот что, дорогая, чтобы я больше не слыхала об этом работнике сферы услуг! Тебе только семнадцать – про учёбу надо думать. Ну, в крайнем случае можешь встречаться с каким-нибудь мальчиком из приличной семьи – в конце концов, я современная мать, – но без глупостей, иначе пеняй на себя! – какая уж тут поддержка.
С другой стороны, она вошла во вкус их отношений. Лишившись девственности, она сначала жутко переживала, боясь даже представить, что будет, если мать узнает. Она себе клялась и божилась, что это больше не повторится, списывая произошедшее на собственное опьянение тогда. Ромка не был чересчур настойчив, но даже простые поцелуи с ним теперь совсем иначе отзывались в её организме. Она боялась сознаться самой себе, что необыкновенное томление и мокрые трусики после этих поцелуев – не что иное, как физическое желание близости. И это желание всё нарастало – пришлось-таки перестать лукавить с собой.
Подружки в компании делились примерно поровну на девственниц и тех, кто познал запретный плод. Она ни в чём не сознавалась, но с большим интересом слушала «бывалых». Та же Дашка меняла парней как перчатки и, ничуть не стесняясь, рассказывала об этом, запросто вставляя интимные подробности. Сама Катя мало что запомнила из своего первого сексуального опыта, но то, что была на седьмом небе, помнила хорошо.
Как бы там ни было, а продержалась она только три недели. А потом, играя в прятки с собственной совестью, под надуманным предлогом позволила слегка напоить себя в кафе-мороженом на Шаболовке и снова оказалась в знакомой комнате. Всё было просто потрясающе – ещё лучше, чем в первый раз. «Ну и кто ты после этого?» – спрашивала она себя, засыпая уже в своей кровати. Ответ предусмотрительно не захотел оформляться в хорошенькой головке, а руки, которые она, свернувшись калачиком, уютно засунула между ног, моментально напомнили происходившее там некоторое время назад и заставили пожалеть, что Ромки прямо сейчас нет рядом.
После этого она уже регулярно наведывалась – подумать только – в женскую общагу. Совесть примирилась с неизбежным, а удовольствие было слишком велико, чтобы слушаться маму.
Вот и ещё одно лето в Москве прошло, а она по-прежнему стоит за прилавком, и никаких приятных изменений в жизни не предвидится. Она уже не ждёт от судьбы джек-пот, хочется просто любви и семейного счастья с порядочным и любящим человеком. За прошедший год она дважды вступала в отношения, но не сложилось, а ходики тикают. На душе – та же осень, что и за окном.
– Что? Какой сервелат? Мужчина, вы в своём уме? Нет у нас никакого сервелата. Всё, что видите на прилавке! Так взвешивать? Ничего не надо?
Чудной какой-то – похоже, влез без очереди, при этом никто не вопил, не возмущался, как обычно. Пока она говорила, он смотрел на неё странно насмешливо. Но интересный. Очень интересный. Высокий, уверенный в себе. На неё никогда так не смотрели – без всякого смущения, но не нагло – словно оценивал. А в конце улыбнулся очень обаятельно, и хотелось ещё раз увидеть эту улыбку. А может, так и выглядят настоящие дипломаты? Лайма до конца дня находилась под впечатлением от этого вроде незначительного эпизода. А сдав смену и выйдя из магазина уже поздно вечером, нос к носу столкнулась с таинственным незнакомцем…
– Привет! – как будто они хорошо знакомы и виделись буквально вчера.
– Привет! – она смутилась, чего с ней сроду не бывало.
Он по-хозяйски, не спрашивая, забрал тяжёлую сумку с продуктами из её руки и пошёл рядом. Стало неожиданно хорошо. Они шли молча по направлению к трамвайной остановке, и казалось, она готова так идти вечно.
Но вдруг он, словно спохватившись, негромко свистнул. В темноте у обочины зажглись фары, и такси с жёлтым огоньком плавно подкатило прямо к ним.
– Прошу! – он галантно открыл перед ней заднюю дверь, и она безропотно села. Сам он сел впереди и, обернувшись вполоборота, мягко поинтересовался: – Нам куда?
– Хавская, 26, – сказала и снова смутилась – да что же с ней такое? Она буквально не узнавала себя и, будто желая компенсировать собственную робость, с вызовом добавила: – Это общежитие!
Таксист буднично заметил:
– Я знаю, приходилось возить. У вас там одни женщины проживают – прямо цветник.
Её почему-то задело это замечание. Впрочем, таксисты никогда не отличались деликатностью – вот и этот оказался не исключением.
– Фёдор, включи музыку, – он сказал это негромко и спокойно, тем не менее водитель суетливо начал крутить тумблер настройки, пока не попал на нужную волну.
Салон залила приятная расслабляющая музыка. Снаружи струились тёмные, плохо освещённые улицы, мокро блестели редкие машины. Там было холодно и стыло. Внутри же тепло и уютно.
Она никогда не слышала, чтобы пассажир так уверенно разговаривал с таксистом. Таксисты – особая каста, наглые, самодовольные, хорошо зарабатывающие мужики – обычно снисходили до общения с пассажирами: «Занято!», «В парк!», «В Чертаново не поеду!», в лучшем случае «Куда?» или «Трёшник!» – вот их обычный лексикон. Так было всегда, но не сегодня. Фёдор вёл себя подобострастно по отношению к её новому знакомому. Кстати, она даже не знает, как его зовут. Да кто же он, в самом деле? Немолодой – под тридцать, высокий, красивый мужик. Карие, спокойные, очень уверенные глаза, на подбородке ямочка, которая смягчала жёсткое выражение волевого лица. Улыбка же просто обезоруживала. Откуда-то она знала, что улыбается он нечасто, но вот ей – улыбается. И это окрыляло – больше, чем похвала, больше, чем комплимент. Такому не зазорно покориться, более того – радостно. Неужели дождалась? Неужели всё было не зря?
– Приехали! – грубое и неуместное слово вырвало её из очарования грёз.
За окном – мокрый облупившийся бок ненавистной общаги. Она представила, как шла бы от трамвайной остановки под противным дождём этими тёмными проходными дворами с тяжёлой сумкой в руках. Позади – трудный день, впереди – заклятые соседки, общая кухня, рутина, безнадёга. А сейчас всё изменилось, потому что он повернулся к ней и улыбка осветила его лицо.
– Федя, погуляй немного.
Немыслимо! Таксист, ничего не сказав, безропотно покинул свою машину, нырнув в холодную промозглость, и они остались наедине друг с другом. Нет, ещё была музыка! Она незримо, но объёмно заполняла этот маленький мирок, сокращая и без того невеликое расстояние между ними. Его глаза будто гладили её лицо. Он молчал, но это было великолепное молчание. Он молчал, как умеют молчать
