мира, терпеливо предпринимаемые хозяином, кончались поспешным бегством. Или просто их отставкой от службы.
Любой другой на месте его хозяина давно изверился бы в собственных идеалах и, обладая таким подспорьем, как всемогущий многофункциональный монокуляр, сбежал из этого земного болота.
Любой другой, но не его Ибрагимушка. Наивности в нём, конечно же, поубавилось, но не настолько, чтобы отступиться от цели.
А потом произошло непредвиденное – вдруг исчезли и трубка, и саквояж.
Как давно это было?
Ах, как это было давно!
До Дадона? Или после Дадона?
Нет, не после – после быть уже не могло, после были побег, погоня, были поиски исчезнувшего хозяина, страх, отчаянье, скитания по свету…
Стрелы памяти одна за одной били прямо в петушиное сердце. Шёлк атласной петушиной бородки потускнел, голова поникла.
Где вы, те благословенные времена, когда тёплыми египетскими ночами он нёс стражу на вершине горы и смотрел, как африканские звёзды отражаются в излучинах Нила?! А Гранада, а снежные вершины Сьерры-Невады! Где ты, верный друг Ибрагимушка, пропащая твоя тыквенная башка?! Где вы, добрые Ибрагимушкины ладони, и зёрнышки из этих ладоней, и мягкая парчовая тряпочка, которой Ибрагимушка после ужина обтирал ему испачканный клюв?!
«А этот изверг, этот тиран, – подумал он про своего нынешнего хозяина, – не то что зёрнышек, чёрствой корки мне не бросит! Сам вон дует своё кислое пиво по двенадцать бутылок в день, заедает его килькой в томате и вонючими вялеными кальмарами, мне же – только вода из крана да обглоданные рыбьи скелеты!»
Когти на петушиных лапах сжались в острые, опасные кулачки. Появись здесь этот ирод сейчас, петушок бы точно не удержался и повторил свой знаменитый удар, которым он в былинные времена свалил в могилу самодура Дадона.
Он снова посмотрел на трубу. Задумался, поскрежетал клювом. Раз к нему вернулся монокуляр, не может ли такого случиться, что объявится и его Ибрагимушка?
Петушок задумался крепче.
Пригляделся к инопланетной надписи, которую ему в своё время много раз повторял хозяин и которую он выучил наизусть.
Повторил её про себя:
«Сей всевидящий чудесный прибор, изготовленный в единственном экземпляре мастером Живого Огня, преподносится в знак бесконечной признательности, неиссякаемого почтения и беспредельного уважения такому-то такому-то (здесь следует настоящее имя его хозяина – увы, невоспроизводимое голосовым аппаратом птицы) за бесчисленные заслуги перед обитаемыми мирами созвездий Малая и Большая Медведица, Ящерица, Телец, Орион, Возничий, Малый и Большой Пёс, Рак, Волосы Вероники, туманностей Ориона, Крабовидной, Андромеды, планетарной из созвездия Лиры и тройной из созвездия Стрельца, звёздных скоплений Гиады, Плеяды, Ясли, сектора Млечного Пути в районе созвездия Щита, а также независимого союза планет Обилия, Утопия и Гармония звёздной системы Фикус созвездия Павлинье Перо».
– Ай да Ибрагимушка, ай да сила! – восхитился, как всегда, петушок, дойдя в этом пространном списке до самой последней точечки. – А ведь глянешь на него и не скажешь, что вся вселенная его на руках носила.
Он вгляделся в буквы помельче и припомнил, что означают они.
«Храни сей бесценный дар и используй его во благо. А чтобы не случилась беда и не попал этот чудесный монокуляр в чьи-нибудь нечистые руки, даётся к нему в придачу особая защитная кладь, походным саквояжем именуемая. Она защитит подарок от стихии слепой и зрячей, жадности, глупости и стяжательства. Правила, по которым действует защитный механизм саквояжа, простые, число их два: правило левой ноги и…»
Дальше он вспоминать не стал, он и так уже знал, что делать.
«Всевидящий чудесный прибор»!
Петушок взял трубочку в клюв.
– Что же я, пернатая голова, сразу до этого не додумался! Сама же трубочка мне всё и расскажет!
Он взлетел с трубой к потолку и просунул её в дырку из-под сучка, точнёхонько совпавшую по размерам с диаметром волшебной трубы. И, балансируя на ржавом гвозде, удачно отыскавшемся ниже дырки, прилип глазом к оптическому прибору.
Сначала он наткнулся на саквояж. Тот стоял на этажерке в квартире, из которой он умыкнул трубочку.
Затем взгляд его переместился чуть дальше, и уже буквально через секунду гребешок на голове петуха засветился, как кораблик Адмиралтейства.
Он увидел своего благодетеля.
Он узнал его в мгновение ока. Был он вовсе не на Магеллановом Облаке и даже не на другой планете. Был он рядышком, в получасе лёту, сидел на кухне за горбатым столом и ел из миски подгорелую кашу. Перед ним лежал томик Пушкина, раскрытый – петушок прослезился – на «Сказке о золотом петушке».
– Кири-ку-ку! – ошалев от радости, крикнул петушок во всё горло.
Ржавый гвоздь под ним обломился, крыло задело за оптическую трубу, и все вместе, труба и птица, рухнули на голову человека, вошедшего в эту секунду в дверь.
– Так, – сказал Лобов птице, потирая ушибленную макушку. – Давненько не едал я, однако, куриного бульона из петушатины.
Нынешним хозяином петуха был, оказывается, не кто иной, как известный читателям персонаж в заношенной клеёнчатой куртке и болотных сапогах с отворотами.
Такие необыкновенные совпадения случаются порою в литературе.
И сарайчик, петушиное место жительства, забитый цветным металлом, был подсобкой, в которой Лобов якобы держал инвентарь для сантехнических и водопроводных работ. На самом деле, и читатель это хорошо знает (в отличие от руководителей жилконторы), сантехник хранил здесь лом, который в целях личной наживы сдавал на приёмный пункт.
Держа петуха за горло, Лобов другой рукой дотянулся до антикварной клетки, которую присвоил по случаю в одной из обслуживаемых квартир, отщёлкнул щеколду дверцы и засунул беззащитную птицу в эту временную птичью тюрьму.
– Посиди-ка до завтра здесь, – сказал Лобов арестованной птице.
Сними сейчас с сантехника сапоги и вдень его немытые ноги в фирменные адидасовские кроссовки, он бы как две капли воды напомнил нам героя мультфильма про непутёвого попугая Кешу. Помните, к которому Кеша ради всяких заграничных соблазнов ушёл от своего маленького хозяина.
Петух скрипел отсутствующими зубами, но что он мог поделать, несчастный, оказавшись в столь трагической ситуации? Только прокукарекать в лицо этому душителю и
