женщину. Она – „боевая подруга“. Но почему-то задевает».
Он решил отключиться от этих мыслей и заняться своим парфюмом. Работа всегда успокаивала его. Петр достал из сейфа флакон с композицией и уселся в свое любимое кресло, стоявшее рядом с небольшим столиком. Он удобно устроился, расслабился и начал медитировать.
Медитации были необходимы, чтобы прийти в нужное состояние покоя и умиротворения. Когда сеанс был закончен, Петр приоткрыл флакон и легким движением руки заставил воздух двигаться по направлению к носу. Аромат тут же наполнил носовые пазухи.
Сначала появились верхние нотки нероли, иланг-иланга, бергамота и лимона. Затем они плавно перетекли в ноты сердца, так называемые средние ноты. И вот, наконец, раскрылись завершающие – базовые ноты.
Аромат был волшебный, но все равно чего-то не хватало для завершающего аккорда.
Петр стал перебирать в памяти ароматы нижних нот: амбра, сандал, ветивер, пачули. Как только он дошел до пачули, тут же вспомнился образ Сони – красивая, молодая, с копной рыжих волос, ниспадающих на плечи, и приятной улыбкой. Точно, пачули. Именно этот аромат ассоциируется с ней. Боже, как же он сам до сих пор не догадался! Она снова, как всегда, помогает ему.
Он вскочил с кресла и добавил в композицию пачули.
«Вот она, недостающая нотка. Вот аромат, над которым я работал столько времени. Наконец, я осуществлю свою мечту! И все благодаря Соне, моему надежному другу. Ну и пусть она только друг. Зато она у меня есть…»
Плач Таисии Ивановны
Ануш Давтян
Таисия Ивановна ждала Наталью. Наталье было сорок семь, она была социальным работником, покупала и разносила одиноким старикам продукты, которые ей заказывали. За глаза Таисия Ивановна называла ее Наташкой и презирала за неустроенность в жизни и непрестижное занятие: бегать по магазинам да по старикам. «Большого ума для этого не надо!» – морщила губы Таисия Ивановна, искренне считая Наташку дурой.
Но с Натальей она была обходительна и вежлива. Она гордилась своей интеллигентностью, начитанностью и хорошим вкусом. Даже сидеть на лавочке у своего подъезда она начала совсем недавно, лишь в семьдесят семь лет. А до этого смотрела свысока на бабушек, сидящих у своих подъездов, и презрительно морщила губы.
Таисия Ивановна считала, что в последнее время жизнь повернулась к ней своим неприглядным местом. Дочь Аня и сын Кирилл уже больше года не общались с матерью, даже не звонили. Они разругались вдрызг на Новый год, когда Таисия Ивановна решила устроить семейный ужин и позвала детей. Сначала все шло хорошо. Родные давно не виделись, поэтому присматривались друг другу, были очень сдержаны и предупредительны. Но чем дольше они сидели за столом, тем чаще между ними повисали неловкие и тягучие паузы, тем больше приходилось сдерживаться. Кирилл мрачнел, Аня становилась пунцовой. Только у Таисии Ивановны получалось сохранять лицо – она выпрямлялась и метко бросала в сына и дочь мастерски отточенными фразами. Старушка не смотрела на взрослых детей и делала вид, что говорит не им и не про них. Но она знала наверняка, какой эффект произведут ее слова. Ей нравилось выводить из себя Аню и Кирилла. Она проверяла, есть ли еще «порох в пороховницах». Пороху было достаточно, чтобы взорвать весь многоквартирный дом, в котором она жила.
Над столом нависли грозовые тучи, в них искрилось электричество. Таисия Ивановна светилась от удовольствия: у нее по-прежнему ловко получается вывести окружающих из равновесия, сбить с толку, заставить волноваться и выдавать аффекты.
Первым бросил вилку Кирилл – та угрожающе зазвенела. Сын дал повод Таисии Ивановне смотреть на него, как на умалишенного, невоспитанного и неадекватного человека. Старушка воспользовалась этим и уставилась на сына так выразительно, как умела только она. Кирилл вскочил на ноги, бросил на стол салфетку и выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью.
– Мама!.. – гневно бросила Аня, ставшая к этому времени багровой, и выбежала за братом. С тех пор Аня и Кирилл уже окончательно стали «неблагодарными детьми», забывшими родную мать. Они не звонили, не писали, не приходили в гости. Таисия Ивановна была гордой женщиной, поэтому тоже не писала, не звонила и в гости не звала. Только крепче сжимала тонкие губы, чувствуя большую несправедливость. В ее тщедушной груди разрасталась большая обида, которая помогала справляться с одиночеством и пустотой внутри.
Ей было о чем поговорить с Натальей. Она жаловалась той на своих детей, сочиняла про них небылицы. Аня и Кирилл в ее рассказах превращались в чудовищ, пожирающих своих матерей. Наташка не блистала умом, поэтому верила всему, что говорит Таисия Ивановна. Она охала и ахала, искренне сочувствовала старушке, но когда в порыве сочувствия возмущалась и плохо отзывалась о ее детях, Таисии Ивановне становилось неприятно. И сама Наташка становилась ей противна.
Именно тогда у Таисии Ивановны резко портилось настроение. Она выпроваживала Наталью за дверь, сославшись на усталость, а сама ходила взад и вперед по комнате, сжимая своих сухонькие рябые руки в костлявые кулаки. «Дура! Идиотка! Безмозглая баба!..» – долго и громко ругалась Таисия Ивановна.
Но сегодня она ее ждала. Она всегда ее ждала. Было трудно признаться самой себе, что она ждет эту простодушную бабу, как английскую королеву. Сегодня особенно хотелось пожаловаться на соседей. Дело в том, что в квартире сверху жила какая-то шалава, которая не придумала ничего умнее, как родить чернокожего ребенка и поселиться прямо на голове у Таисии Ивановны. Старушке не терпелось во всех подробностях рассказать Наташке про шум и топот: будто по квартире бегает не один ребенок, а целый табун мустангов. Сегодня очень хотелось услышать Наташины причитания, ее фирменные сердобольные ахи и вздохи.
Однако по неизвестной причине Наташка задерживалась. Таисия Ивановна начала раздражаться: «Вот так всегда! Ждешь ее, ждешь, а она шлындает, непонятно где. Небось сидит у своей любимой Марфы Владимировны и трындит, забыв обо всем на свете. Бестолковая баба!»
Раздражение росло. Таисия Ивановна не находила себе места, в досаде бегала по квартире, трясла сухонькими кулачками, громко и сердито ругалась. Она грозилась проучить эту «беспечную дрянь», клятвенно обещала отказаться от ее услуг. Мысленно представляя себе Наташкино начальство, она требовала выделить ей более адекватного и ответственного работника. Воображаемое начальство выстраивалось по струнке перед Таисией Ивановной, извинялось и соглашалось с тем, что Наташка никуда не годный сотрудник и вообще давно пора ее уволить.
Когда Таисия Ивановна выпустила весь пар, то заметила, что в квартире стемнело.
Наташки все не было. Старушка крепко обиделась и решила ее не ждать. Она стала порывисто одеваться, никак не могла попасть в рукав плаща. В сердцах бросила плащ на пол и разрыдалась. Это было для нее так неожиданно, так ошеломительно – ведь она презирала слезы, никогда
