Тут-то и происходила самая главная торговля. Сюда-то со всех сторон волной необузданной и валил народ. Только и слышно было, что в имя Ивана Липатыча словно в колокола перезванивали. Чуть кто встретится с кем, сейчас спрашивает: куда, мол, родимый? «К Ивану Липатыпу, золотой. Недохваточки разные есть». — «Ох, не ходи, пуще зверя лютует. Меня сейчас в три шеи со двора-то пугнул, — делов, говорит, очень много».
— Иван Липатыч? А Иван Липатыч? — спрашивает бабенка одна молоденькая и робко за рукав лупилу дергает.
— Ну што ты? — огрызается он на нее, а сам на дворе у амбара стоит, овес от мужиков принимает.
— Я вот яичек тебе в подарок к празднику принесла. Куды сложить повелишь?
— Спасибо. Жене поди отнеси, да не мешайся ты тут.
— А я было вот поспрошать хотела тебя: холстинки ты у меня не возьмешь ли?
— Не надо. Ступай, не мешайся.
— А то взял бы, кормилец! Хороша больно холстина-то, тонка уж очень она у меня.
— Ну, ну, давай, — не мешайся. Положи вот тут да на фоминой за деньгами приходи. — Это уж так, ради одной потехи, сказал Иван Липатыч бабенке, чтобы на фоминой приходила, потому бабенке сейчас деньги надобились, так он посмотреть хотел, как заорет она, ежели он ей денег не даст.
Точно что бабенка захныкала было и на месте, как коза голодная, заметалась.
— Да как же, касатик? Мне вить сейчас деньжонки-то надобны.
— Ну, ну, хорошо. Не мешай только. Сколько дать-то тебе? Будет три гривенника, што ли?
— А вот я смеряю сейчас. По двадцати с грошиком за аршин положь. Уж ты там сам разочтешь.
— Есть тут мне когда дожидаться тебя! На-ка вот полтинник получи, да не мешай ты тут, а то не возьму.
Рада бабенка полтиннику, и хоть думала она за холстину свою рублика четыре получить, и хоть она все-таки топочется как-то нескладно и головою вертит, получая полтинник, но все же рада, что успела товар свой продать. А тут уж целая куча мужиков и баб стоит, своей очереди дожидается. Без шапок все, ровно перед начальником, стоят и мнутся, с ноги на ногу тихохонько переступают.
— За милостью вашей, Иван Липатыч, рождеством еще ржицы вам привозил, маленько должку оставалось, — получить бы желательно было.
— Некогда мне с тобой разговаривать. В слободное время толкнись, получишь сполна, а теперь не мешай.
— Надобно нам очинно деньги-то…
— Разговаривай по субботам. Мне, думаешь, не нужны деньги-то? Расходу-то побольше твоего держим.
— Вестимо побольше, — уныло поет мужик: — только ты выручи меня, Христа ради.
— Иди уж, иди поскорей, — шепчут мужику из толпы…
— Батюшка, Иван Липатыч! Снабди ты мне, бога ради, три серебра! Я тебе вот и заклад принесла, — плачет старуха-мещанка и какое-то старое ситцевое тряпье благодетелю показывает.
— Нет у меня такой суммы. Не мешай, бабка.
— Батюшка! Сына становой в кандалы кует — откупить хочу. Родителя твоего покойного знала. Он мне давал, бывало, взаймишки-то, дай и ты.
— Нету, нету, баушка! Поди-ка ты отсюда, не разговаривай ты пустяков-то, старый ты человек.
— Штобы у тебя и не было их никогда, разбойник ты безжалостный! Штоб вам обоим с батькой с твоим, мошенникам, не видать ни дна, ни покрышки, проклятым, — вопит сердитая старуха.
— Ишь, старая, ругается как, — сквозь зубы бормочет Иван Липатыч: — грех только бранить стариков-то; я бы тебе нос-то утер…
Еще новый проситель приходит. В руках у него пара гусей и новый нагольный тулуп.
— Иван Липатыч, — говорит новое лицо и смеется. — Будьте благодетелем, освободите от ноши. Век буду бога молить.
— Ну, уж ты мне! — отвечает Иван Липатыч и тоже смеется. — Издалека?
— Будьте без сумнения. В город вчера ходил, так назад когда шел, на дороге попалось. Должно быть, обронил кто-нибудь, ха-ха-ха!
— То-то обронил! Ты смотри у меня, не очень подбирай.
— Без сумнения, осторожность надо соблюдать, потому шея у меня не купленная. Тоже ведь мы бережем шею-то, ха-ха-ха! Прикажите четыре серебра получить, — праздник.
— А ты в самом деле береги загривок-то, парень. Четыре серебра! Ишь его расхватывает. На-ка вот получи рубь-целковый!
— И на том благодарны. Нам это все равно. Ха-ха-ха! Нам это летошнего снега дешевле. Только нельзя ли у вас под перед одолжиться. На предбудущую службу пошло бы. Не обернусь я рублем-то.
— Будет с тебя в трынку-то поиграть, а то коли нужно что, поди в лавке возьми.
Парень этот, видите ли, с цапанным приходил. Молодцы такие очень занозисты. Им и хозяева-то в пояс кланяются, потому ежели что не по нем сделается, умеют они под купецкие крыши красных петухов запускать.
Обеими руками, как видите, жар загребает Иван Липатыч.
Тут опять пошли у него расчеты с мужиками, у каких хлеб он ссыпал.
— Ты, шершавый, получай, подходи, — говорит ближнему мужику Иван Липатыч. — За семь мер по три гривенника рубь восемь гривен.
— За восемь, кормилец. Гляди, вон на бирке-то сам же наметил.
— Это уж ты гляди да дома с женой считай, а мне с тобой валандаться некогда. Вишь, народу сколько, не ты один.
— Это точно. Только дома я мерял, ровно четверть была, и у тебя давеча столько ж намеряли.
— То-то, то-то, говорю: на печь поди домой разговаривать-то, не в пример тебе теплей будет там. На-ка, получи поди: вот тебе рубь, а вот тебе трехрублевый. Эх, хороша монета-то! В клад хотел было положить, ну, да уж бог с тобой, огребай деньги: а пятачок за мной будет, — после заедешь когда.
— Додай теперича, Иван Липатыч. Тебе все равно.
— Чудак ты какой — погляжу я на тебя! Давай, пожалуй, с пятирублевой бумаги сдачи. Мне твоего не надобно; душа-то мне всех твоих денег дороже. Ну ступай, ступай поскорее, — давай другим место.
Другой подходит мужик.
— За три четверти по семи рублей, — бормочет как будто для себя Иван Липатыч:- двадцать рублей. Скостить што ль што-нибудь? Берешь, берешь у тебя всякую залежь, а благодарности от тебя никогда никакой нет. Ой, малый! Говорю я тебе: оставь ты свой норов собачий. Будешь ты у меня в город с своим хлебом прогуливаться. Сам покупать у тебя не буду и другим никому не велю.
— Можешь ты это завсегда сделать, коли господа бога не боишься. Только скостить я тебе ничего не скощу, а за три четверти по семи рублей не двадцать рублей выходит, а двадцать один. Ты мне их и давай.
— Ладно, ладно. Получи-ка поди.
— Еще рубль подавай.
— Ну это ты после приди, а теперь неравно обожжешься. Подходи, ребята, некогда мне с вами разговаривать. Нищую братию обделить еще нужно.
— Рубь, Иван Липатыч, давай. Деньги нужны, — пристает мужик.
— Приди с нищими вместе — два, может, получишь.
— Самому приведи бог, а мне мое подавай.
— Мне-то когда приведет, а ты-то уж клянчишь, музлан необузданный. Подходите, ребята, скорее, а то все деньги раздам, ждать вам придется.
— Нечего ждать-то — сейчас подавай, — пристает мужик с собачьим норовом.
— Подождешь. Сколь ты глубоко в землю-то врыт, не вижу; а на виду-то ты не очень широк, подождешь.
— Не больно ж и ты из земли-то вырос. Деньги, сказываю, подавай.
— Уж заставлю же я тебя, парень, молчать. Засажу я тебя хлеб ссыпанный из амбара по зернышку назад выбирать.
— Много будет. Утрись прежде, а там уж и лезь в приказчики-то.
— Ну, да живет — живет девка за парнем. Есть нечего, зато житье хвалит. Ты вот увидишь у меня, что еще не рождался ты, а я уж утерт был. Паренек! Обрати-ка ты лошадь его в ворота оглоблями да хлестни ее раз-другой покрепче. Может, она поумней своего хозяина выйдет: третьего не дождется, домой убежит…
— Своих хлестай, а мою не трожь, — говорит мужик и хозяйского парня отпихивает. — Погоди, сам уйду, деньги только дай получить.
— После посева получишь, когда новые вырастут, а теперь у меня одни только старые монеты остались. Хлещи, малый, лошадь-то, видишь — некогда.
Малый хлестнул лошадь, и она, как угорелая, бросилась со двора.
— Разбойники, душегубцы вы преисподние! Когда вы разбойничать перестанете? — закричал мужик.
— Што ты разорался, суконное рыло?
— Деньги подавай.
— На! Вот тебе, волк ты несытый! Широка у тебя глотка-то, я ее засажу! На! Вот тебе, вот тебе! Будешь ты у меня купцов разбойниками обзывать.
— Батюшки! Караул! — раздалось по всему посадскому базару.
— Вот тебе за караул еще, скалдырник[4] ты эдакой! Для праздника великого руку-то с тобою осквернил…
Со всего базара сбежался народ и смотрел, как Иван Липатыч мужика бил. Все он ему лицо в кровь избил и со двора взашей вытурил. Не буянь, говорит…
Правду сказать: глуп наш степной народ. Вот хоть бы этот мужик. Ну чего он перед хозяином бодрился? Только что для праздника согрешить его вынудил, да себе эдакую благодать получил по салазкам…
Такие-то обороты торговые чуть ли не каждый день на дворе Ивана Липатыча совершались. Многих он мужиков, какие уж очень к нему за деньгами пристают, смертельным боем бьет, затворивши ворота.
